фортуна велика, да ума мало. Сия надпись и поныне на сем острове хранится, и оттуда, сказывают, пословица сия имеет свое начало.
Век живи, век учись
Орондаль, Зороастров ученик, сидя некогда при подошве высокой горы у журчащего источника, рассуждал сам в себе о должности человека и воссылал от глубины сердца своего молитвы, да откроется ему настоящий путь его. Приятные слезы текли по его ланитам, душа его была спокойна; все окрест его молчало; тишина, производящая в чувствах человеческих приятное уныние, царствовала тогда окрест Орондаля. Одной рукой поддерживал он свою голову, в другой держал премудрые законы своего учителя; очи его, обращенные к небу, быв отягченны великими красами, на нем изображенными, закрылися; чувства его успокоилися, и он заснул.
Тогда представился Орондалю остров посреди моря. На нем зрел он мага, единого жителя и властителя того острова; совершенное спокойствие изображалося на очах его, он был един и сам в себе находил свое благо. По долгом на него воззрении услышал Орондаль слова, изреченные магом.
– Блажен я и треблажен, но един ли я наслаждаться истинным благом буду? Нет! я употреблю все мое искусство, да другие достигнут до такого же блаженства, коим я наслаждаюсь. Познания мои и магия да послужат к моему намерению.
Тогда увидел Орондаль, что маг вызвал силою своего искусства подобное себе существо, обучил всей силе магии и рек:
– В средине сего острова воздвигну я себе жилище, обнесу его непроницаемою стеною, тебя установлю единым посредником, помощию которого жители сего острова могут входить в мои чертоги. Они, прилежанием своим и точным исполнением твоих уставов найдя твою доверенность, силу моего искусства и единственный способ, коим я наслаждаюсь блаженством, чрез тебя токмо познать могут.
Тогда маг воздвиг в средине острова чертоги и, нарекши ученика своего царем острова, сокрылся в оные. Царь воскликнул велегласно так, что глас его слышен был во всех краях моря, и вызывал жителей на остров. Тогда увидел Орондаль, что со всех сторон моря приезжали населять остров. Царь принимал всех с ласкою и искусство свое разделял со всеми, жаждущими познать оное. Тогда ближайшие к нему, получив некие познанияв его науке, возгордись оным, возмнили, что уже в учителе и в силе его нужды не имеют, престали внимать его положениям, положились на свою силу, сделали заговор между собою, удалились от царя на другой край острова, учредили свое собственное царство и все внимание свое к тому обратили, чтобы, отвлекая жителей от законного царя, привлечь к своей стороне и тем усилить свое царство. Царь, видя их упорство и не желая силою приводить их ко благу, оставил их собственной воле и нарек других своими приближенними; но и те, обольщены быв удалившимися прежде от царя, приближилися к ним и между ими и царем в средине поселилися: но царь, зная, что они не сами собою, но прельщенны быв, от него удалилися, не столько на них прогневался, как на первых. Он, соболезнуя о их слабости и желая возвратить их к блаженству, не совсем от себя их отринул; но в самом их жилище воздвиг столб, на коем написал златыми буквами средство, помощию которого могли сии преступники, раскаявшись, войти опять в милость цареву и, научась его науке, введены быть в чертоги мага. Орондаль с жадностию приближился к столбу, воззрел на него и прочел следующие слова: век живи, век учись. Долго думал Орондаль об изъяснении оных, но прямого смысла не мог постигнуть. Тогда царь, видя его недоумение, рек ему:
– Орондаль, достойный человек просвещения! знай, что жители сии, удаляся самовольно от меня, уже не могут из моих уст получать изъяснения в науке, преподаваемой мною: но как я знал, что не сами собою меня отреклися, но прельщенны быв моими злодеями, то желая их блаженства, покрыл я мою науку разными изображениями, которые окрест их находятся, дабы могли они, проникая в истинный смысл оных, возлюбить сию науку и ко мне опять возвратиться. Но как к познанию сих изображений потребно неутомимое прилежание и моя помощь, то сими словами даю им разуметь, чтобы, оставя учение возмутителей и истребя свои догадки, век свой на то употребили, чтобы проникнуть в истинный смысл данных им мною изображений, а чрез то удалиться от прельстителя и возвратиться ко мне; я же есмь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
При сих словах Орондаль проснулся и столь был поражен сими словами, что сон свой предал потомкам: но время, истребляя все монументы, и смысл, сна сего истребило, слова же, написанные на столбе, обратило в пословицу, которая ныне ко всему пригодна стала; ибо науки столь размножились, а человеки под столь различными видами умеют сокрывать себя, что недостанет века нашего, чтобы всему научиться и так познать людей, чтобы ими не быть обмануту; почему пословица сия, по мнению сказавшего мне сон сей, может служить девизом для человеков вообще. Век живи, век учись.
В Риме был, а Папы не видал
Диспар'е, обтекши большую часть Европы, к великой радости своих родителей благополучно возвращается в дом свой. Слава трубит о том по всему городу; все желают видеть путешественника, и он, отдохнувши от трудов дорожных, удостоивает приятельские домы своим посещением. Неоспоримо, что в тех местах, где человека видят только снаружи, он показался достойным подражания; ибо все, что ни было на нем или что ни лежало в его карманах, было последней моды; следовательно, чрезвычайно. – В один неблагоприятный день попался он куда-то, где взирают далее и где не довольствуются рассуждениями о нарядах, а желают слышать о чем-то другом. Диспаре не вдруг проник в столь странный нрав хозяев, но, начав повесть о дороге своей с середки, или с Парижа, рассказывал, что ныне тамошние военные офицеры входят в домы знатные в своих мундирах и их за то уже не презирают; что путешествующий может приехать в столицу твердых умов без кафтана и без сорочки, лишь де только б был у него полный кошелек, то и все одеяние и прочее в минуту нанять можно. Еще примолвил он, что в Лондоне прекрасная, полезная и редкая изобретена чрезвычайность, что, не тратя кофейной гущи для загадыванья о будущем, употребляют к тому засмарканные платки и после отдают их прачке. Но он много бы еще насказал нелепостей, когда б некто из пожилых людей не спросил его о аглинском земледелии, о нравах и законах. – Диспаре начал хохотать; но усмотри, что никто не смеется, почел за нужное ответствовать и сказал, что тамо пашут землю и едят хлеб. После предложены были ему вопросы гораздо полегче первого, о том, велика ли река Темза и хороша ли построена катедральная церковь. Однако славный путешествователь не постыдился, поворотя разговор, повествовать, сколько в Лондоне прихоженских девочек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Век живи, век учись
Орондаль, Зороастров ученик, сидя некогда при подошве высокой горы у журчащего источника, рассуждал сам в себе о должности человека и воссылал от глубины сердца своего молитвы, да откроется ему настоящий путь его. Приятные слезы текли по его ланитам, душа его была спокойна; все окрест его молчало; тишина, производящая в чувствах человеческих приятное уныние, царствовала тогда окрест Орондаля. Одной рукой поддерживал он свою голову, в другой держал премудрые законы своего учителя; очи его, обращенные к небу, быв отягченны великими красами, на нем изображенными, закрылися; чувства его успокоилися, и он заснул.
Тогда представился Орондалю остров посреди моря. На нем зрел он мага, единого жителя и властителя того острова; совершенное спокойствие изображалося на очах его, он был един и сам в себе находил свое благо. По долгом на него воззрении услышал Орондаль слова, изреченные магом.
– Блажен я и треблажен, но един ли я наслаждаться истинным благом буду? Нет! я употреблю все мое искусство, да другие достигнут до такого же блаженства, коим я наслаждаюсь. Познания мои и магия да послужат к моему намерению.
Тогда увидел Орондаль, что маг вызвал силою своего искусства подобное себе существо, обучил всей силе магии и рек:
– В средине сего острова воздвигну я себе жилище, обнесу его непроницаемою стеною, тебя установлю единым посредником, помощию которого жители сего острова могут входить в мои чертоги. Они, прилежанием своим и точным исполнением твоих уставов найдя твою доверенность, силу моего искусства и единственный способ, коим я наслаждаюсь блаженством, чрез тебя токмо познать могут.
Тогда маг воздвиг в средине острова чертоги и, нарекши ученика своего царем острова, сокрылся в оные. Царь воскликнул велегласно так, что глас его слышен был во всех краях моря, и вызывал жителей на остров. Тогда увидел Орондаль, что со всех сторон моря приезжали населять остров. Царь принимал всех с ласкою и искусство свое разделял со всеми, жаждущими познать оное. Тогда ближайшие к нему, получив некие познанияв его науке, возгордись оным, возмнили, что уже в учителе и в силе его нужды не имеют, престали внимать его положениям, положились на свою силу, сделали заговор между собою, удалились от царя на другой край острова, учредили свое собственное царство и все внимание свое к тому обратили, чтобы, отвлекая жителей от законного царя, привлечь к своей стороне и тем усилить свое царство. Царь, видя их упорство и не желая силою приводить их ко благу, оставил их собственной воле и нарек других своими приближенними; но и те, обольщены быв удалившимися прежде от царя, приближилися к ним и между ими и царем в средине поселилися: но царь, зная, что они не сами собою, но прельщенны быв, от него удалилися, не столько на них прогневался, как на первых. Он, соболезнуя о их слабости и желая возвратить их к блаженству, не совсем от себя их отринул; но в самом их жилище воздвиг столб, на коем написал златыми буквами средство, помощию которого могли сии преступники, раскаявшись, войти опять в милость цареву и, научась его науке, введены быть в чертоги мага. Орондаль с жадностию приближился к столбу, воззрел на него и прочел следующие слова: век живи, век учись. Долго думал Орондаль об изъяснении оных, но прямого смысла не мог постигнуть. Тогда царь, видя его недоумение, рек ему:
– Орондаль, достойный человек просвещения! знай, что жители сии, удаляся самовольно от меня, уже не могут из моих уст получать изъяснения в науке, преподаваемой мною: но как я знал, что не сами собою меня отреклися, но прельщенны быв моими злодеями, то желая их блаженства, покрыл я мою науку разными изображениями, которые окрест их находятся, дабы могли они, проникая в истинный смысл оных, возлюбить сию науку и ко мне опять возвратиться. Но как к познанию сих изображений потребно неутомимое прилежание и моя помощь, то сими словами даю им разуметь, чтобы, оставя учение возмутителей и истребя свои догадки, век свой на то употребили, чтобы проникнуть в истинный смысл данных им мною изображений, а чрез то удалиться от прельстителя и возвратиться ко мне; я же есмь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
При сих словах Орондаль проснулся и столь был поражен сими словами, что сон свой предал потомкам: но время, истребляя все монументы, и смысл, сна сего истребило, слова же, написанные на столбе, обратило в пословицу, которая ныне ко всему пригодна стала; ибо науки столь размножились, а человеки под столь различными видами умеют сокрывать себя, что недостанет века нашего, чтобы всему научиться и так познать людей, чтобы ими не быть обмануту; почему пословица сия, по мнению сказавшего мне сон сей, может служить девизом для человеков вообще. Век живи, век учись.
В Риме был, а Папы не видал
Диспар'е, обтекши большую часть Европы, к великой радости своих родителей благополучно возвращается в дом свой. Слава трубит о том по всему городу; все желают видеть путешественника, и он, отдохнувши от трудов дорожных, удостоивает приятельские домы своим посещением. Неоспоримо, что в тех местах, где человека видят только снаружи, он показался достойным подражания; ибо все, что ни было на нем или что ни лежало в его карманах, было последней моды; следовательно, чрезвычайно. – В один неблагоприятный день попался он куда-то, где взирают далее и где не довольствуются рассуждениями о нарядах, а желают слышать о чем-то другом. Диспаре не вдруг проник в столь странный нрав хозяев, но, начав повесть о дороге своей с середки, или с Парижа, рассказывал, что ныне тамошние военные офицеры входят в домы знатные в своих мундирах и их за то уже не презирают; что путешествующий может приехать в столицу твердых умов без кафтана и без сорочки, лишь де только б был у него полный кошелек, то и все одеяние и прочее в минуту нанять можно. Еще примолвил он, что в Лондоне прекрасная, полезная и редкая изобретена чрезвычайность, что, не тратя кофейной гущи для загадыванья о будущем, употребляют к тому засмарканные платки и после отдают их прачке. Но он много бы еще насказал нелепостей, когда б некто из пожилых людей не спросил его о аглинском земледелии, о нравах и законах. – Диспаре начал хохотать; но усмотри, что никто не смеется, почел за нужное ответствовать и сказал, что тамо пашут землю и едят хлеб. После предложены были ему вопросы гораздо полегче первого, о том, велика ли река Темза и хороша ли построена катедральная церковь. Однако славный путешествователь не постыдился, поворотя разговор, повествовать, сколько в Лондоне прихоженских девочек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14