Он остался среди недоступных для тебя звёзд.
В этом неожиданном взрыве понимания до него вдруг дошло, чего ради хиксы разрушили Землю — они надеялись этим ударом в сердце Конфедерации вызвать её распад. Но тут они просчитались. Слишком далеко зашли различия уроженцев земных колоний и самих землян, чтобы всех их можно было ввергнуть в шок простым уничтожением метрополии.
— Одиночество! — Он видел тёмные расширенные глаза Бистера и яркую искру отчаяния в их глубине. Под маской марионетки проглянула взволнованная и напуганная душа хикса. И теперь Сторму нужно было только крошить внешнюю скорлупу и помогать ей выйти наружу.
— Они никогда не вернуться за тобой, Бистер! Ни твои братья, ни боевые товарищи. Ты единственный хикс на Арцоре, и других не будет. — Сами собой всплывали в памяти все знания и слухи о захватчиках, их обычаях и обрядах, словно только и ждали, когда они понадобятся. — Кто прикроет твою спину, Бистер? Кто вспомнит твоё имя, чтобы окликнуть тебя? Никто из твоих братьев даже не будет знать, что ты умер и пора отметить твой круг на Сотенных Таблицах во Внутренней Башне твоего родового посёлка. Ты умрёшь и исчезнешь навсегда, словно никогда и не жил. И не будет…
Кол Бистер дышал открытым ртом, щеки и лоб у него блестели от испарины. И все ярче разгоралась жёсткая отчаянная искра в его глазах.
— Бистер умрёт — и все. Не будет для него пробуждения в День Поминовения Всех Имён…
— Айаа!
Бистер бросился в атаку, но Сторм был готов к этому. Он уклонился с врождённой грацией древнего воина. К несчастью, нож Бистера зацепил серебряное ожерелье, висевшее на его груди, и лезвие слегка царапнуло щеку. Как и рассчитывал Сторм, натиск тяжёлого тела Бистера отбросил их обоих на самый край площадки.
Сторм не рискнул продолжать здесь схватку. Бистер не был ранен, и его физических сил вполне хватило бы, чтобы смять сопротивление землянина. Сторм провёл пару приёмов командос, высвободился из этих тисков и снова оказался у скалы в относительной безопасности.
Бистер завизжал. На всю жизнь запомнил Сторм его безумные, переполненные ужасом глаза, в которых уже не осталось ничего человеческого. Каждое разумное существо должно верить, что в любом бою с ним весь его народ, вся его раса. У них один враг и одна ненависть на всех. Страх смерти отступает, если рядом с тобой твои братья, если есть радость исполнения общей воли. Но эту опору Сторм сумел расшатать и Бистер сейчас балансировал на грани безумия.
Но в таком состоянии он был ещё опаснее, чем в спокойном. Сторм снова отступил, и Бистер не раздумывая ринулся за ним. «Готов», — подумал Сторм. Дальше всё было нетрудно. При следующем манёвре Бистер оказался против света фонарика. Последний раз увидел Сторм безумный блеск его глаз и ударил чётко и красиво, как на учениях.
Бистер издал странный хрюкающий звук, медленно повалился вперёд, уткнулся лицом в землю и замер. Сторм отступил и опёрся здоровым плечом на скалу. Он видел, как в луче фонаря блеснул мех Сурры, которая, злобно шипя, подползала к телу Бистера. Она коротко рыкнула и уже хотела ударить его когтистой лапой, когда землянин подозвал её к себе.
Бред Квад пересёк освещённую полосу и присел возле поверженного хикса.
Он перевернул его лицом кверху, задрал рубаху и попытался нащупать сердце.
— Он жив, — сказал Сторм и сам удивился как слабо и глухо прозвучал его голос. — И он действительно настоящий хикс.
Квад быстро поднялся и шагнул к нему. Но Сторм, даже измученный до последней степени, не смог заставить себя стерпеть прикосновение этого человека. Он оторвался от скалы и шагнул чуть в сторону от протянутой руки Квада. Но на этот раз даже его тренированная воля не смогла справиться с изнемогающим телом. Его качнуло, он упал и потерял сознание.
Эта картина словно вышла из давних грёз Сторма. Он увидел её сразу, как только открыл глаза, и теперь лежал на узкой постели, не смея шевельнуться, и вглядывался в такое знакомое и родное ему сочетание цветов. Просто кусочек юго-западной пустыни его родного мира и плавные очертания облаков над ним, выполненные в манере, созданной когда-то художниками Дине. А ещё на картине был ветер. Землянин почти физически чувствовал его дыхание, вглядываясь в растрёпанные волосы всадников и ощущая, как секут их лица длинные пряди гривы их крапчатых пони. Фреска была на стене рядом с его постелью, и Сторм засыпал и просыпался, не отрывая взгляда от этих борющихся всадников. Для художника эта открытая всем ветрам пустыня, наверное, тоже была родным домом. Силой своего таланта он перенёс на стену не просто пейзаж, но кусочек жизни, с шумом качающихся сосен, с запахами нагретой солнцем овечьей шерсти и шалфея, с бесконечным сверканием песка. Сторм смотрел на картину так же, как смотрел на сосну и траву его погибшего мира в пещерном саду, только сейчас чувства были острее и глубже. Не просто родные растения, а сама сущность его прежнего мира была перенесена сюда кем-то из его народа. Только художник с Дине мог нарисовать так.
Сейчас эта фреска была для него большей реальностью, чем все происходившее вокруг его постели. Бестелесными тенями проходили, не задевая его сознания, доктор из Порта и молчаливая темнокожая женщина, ухаживающая за ним. И даже отвечая на вопросы откуда-то взявшегося Келзона, он не в состоянии был оторваться от картины. Эти крапчатые пони были ему сейчас роднее и ближе, чем весь Арцор со всеми его проблемами. Он даже не знал, где он сейчас лежит; это его не заботило. Он засыпал и просыпался, не расставаясь со своими всадниками, и был вполне счастлив.
Но наконец он почувствовал, что проснулся окончательно.
Темнокожая женщина помогла ему приподняться и подбила подушки так, что теперь он мог видеть не только картину. С удивлением он услышал, что она говорит на языке Дине, и уловил тон, каким терпеливые взрослые разговаривают с заупрямившимся ребёнком. Сторм попытался не обращать на это внимание и снова вернуться в сладкую полудрёму, но тут дверь открылась и в комнату, прихрамывая, вошёл Логан. Следы побоев уже сошли с его лица и теперь, кроме очевидной принадлежности к народу Дине, Сторм заметил и отчётливое сходство с кем-то знакомым, только он никак не мог вспомнить, с кем именно.
— Нравится картина? — спросил молодой Квад, глядя мимо Сторма на фреску, на этот кусочек дикой вольной пустыни, который художник как-то сумел пленить и навечно припечатать к стене на далёком Арцоре.
— Это родина, — искренне ответил Сторм.
— И отец тоже так думает…
Бред Квад! Правая рука Сторма невольно дёрнулась и его тонкие брови сошлись в линию, не предвещающую ничего хорошего. Только сейчас он заметил, что укрыт одеялом из наследства На-Та-Хай или другим, похожим на то как близнец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В этом неожиданном взрыве понимания до него вдруг дошло, чего ради хиксы разрушили Землю — они надеялись этим ударом в сердце Конфедерации вызвать её распад. Но тут они просчитались. Слишком далеко зашли различия уроженцев земных колоний и самих землян, чтобы всех их можно было ввергнуть в шок простым уничтожением метрополии.
— Одиночество! — Он видел тёмные расширенные глаза Бистера и яркую искру отчаяния в их глубине. Под маской марионетки проглянула взволнованная и напуганная душа хикса. И теперь Сторму нужно было только крошить внешнюю скорлупу и помогать ей выйти наружу.
— Они никогда не вернуться за тобой, Бистер! Ни твои братья, ни боевые товарищи. Ты единственный хикс на Арцоре, и других не будет. — Сами собой всплывали в памяти все знания и слухи о захватчиках, их обычаях и обрядах, словно только и ждали, когда они понадобятся. — Кто прикроет твою спину, Бистер? Кто вспомнит твоё имя, чтобы окликнуть тебя? Никто из твоих братьев даже не будет знать, что ты умер и пора отметить твой круг на Сотенных Таблицах во Внутренней Башне твоего родового посёлка. Ты умрёшь и исчезнешь навсегда, словно никогда и не жил. И не будет…
Кол Бистер дышал открытым ртом, щеки и лоб у него блестели от испарины. И все ярче разгоралась жёсткая отчаянная искра в его глазах.
— Бистер умрёт — и все. Не будет для него пробуждения в День Поминовения Всех Имён…
— Айаа!
Бистер бросился в атаку, но Сторм был готов к этому. Он уклонился с врождённой грацией древнего воина. К несчастью, нож Бистера зацепил серебряное ожерелье, висевшее на его груди, и лезвие слегка царапнуло щеку. Как и рассчитывал Сторм, натиск тяжёлого тела Бистера отбросил их обоих на самый край площадки.
Сторм не рискнул продолжать здесь схватку. Бистер не был ранен, и его физических сил вполне хватило бы, чтобы смять сопротивление землянина. Сторм провёл пару приёмов командос, высвободился из этих тисков и снова оказался у скалы в относительной безопасности.
Бистер завизжал. На всю жизнь запомнил Сторм его безумные, переполненные ужасом глаза, в которых уже не осталось ничего человеческого. Каждое разумное существо должно верить, что в любом бою с ним весь его народ, вся его раса. У них один враг и одна ненависть на всех. Страх смерти отступает, если рядом с тобой твои братья, если есть радость исполнения общей воли. Но эту опору Сторм сумел расшатать и Бистер сейчас балансировал на грани безумия.
Но в таком состоянии он был ещё опаснее, чем в спокойном. Сторм снова отступил, и Бистер не раздумывая ринулся за ним. «Готов», — подумал Сторм. Дальше всё было нетрудно. При следующем манёвре Бистер оказался против света фонарика. Последний раз увидел Сторм безумный блеск его глаз и ударил чётко и красиво, как на учениях.
Бистер издал странный хрюкающий звук, медленно повалился вперёд, уткнулся лицом в землю и замер. Сторм отступил и опёрся здоровым плечом на скалу. Он видел, как в луче фонаря блеснул мех Сурры, которая, злобно шипя, подползала к телу Бистера. Она коротко рыкнула и уже хотела ударить его когтистой лапой, когда землянин подозвал её к себе.
Бред Квад пересёк освещённую полосу и присел возле поверженного хикса.
Он перевернул его лицом кверху, задрал рубаху и попытался нащупать сердце.
— Он жив, — сказал Сторм и сам удивился как слабо и глухо прозвучал его голос. — И он действительно настоящий хикс.
Квад быстро поднялся и шагнул к нему. Но Сторм, даже измученный до последней степени, не смог заставить себя стерпеть прикосновение этого человека. Он оторвался от скалы и шагнул чуть в сторону от протянутой руки Квада. Но на этот раз даже его тренированная воля не смогла справиться с изнемогающим телом. Его качнуло, он упал и потерял сознание.
Эта картина словно вышла из давних грёз Сторма. Он увидел её сразу, как только открыл глаза, и теперь лежал на узкой постели, не смея шевельнуться, и вглядывался в такое знакомое и родное ему сочетание цветов. Просто кусочек юго-западной пустыни его родного мира и плавные очертания облаков над ним, выполненные в манере, созданной когда-то художниками Дине. А ещё на картине был ветер. Землянин почти физически чувствовал его дыхание, вглядываясь в растрёпанные волосы всадников и ощущая, как секут их лица длинные пряди гривы их крапчатых пони. Фреска была на стене рядом с его постелью, и Сторм засыпал и просыпался, не отрывая взгляда от этих борющихся всадников. Для художника эта открытая всем ветрам пустыня, наверное, тоже была родным домом. Силой своего таланта он перенёс на стену не просто пейзаж, но кусочек жизни, с шумом качающихся сосен, с запахами нагретой солнцем овечьей шерсти и шалфея, с бесконечным сверканием песка. Сторм смотрел на картину так же, как смотрел на сосну и траву его погибшего мира в пещерном саду, только сейчас чувства были острее и глубже. Не просто родные растения, а сама сущность его прежнего мира была перенесена сюда кем-то из его народа. Только художник с Дине мог нарисовать так.
Сейчас эта фреска была для него большей реальностью, чем все происходившее вокруг его постели. Бестелесными тенями проходили, не задевая его сознания, доктор из Порта и молчаливая темнокожая женщина, ухаживающая за ним. И даже отвечая на вопросы откуда-то взявшегося Келзона, он не в состоянии был оторваться от картины. Эти крапчатые пони были ему сейчас роднее и ближе, чем весь Арцор со всеми его проблемами. Он даже не знал, где он сейчас лежит; это его не заботило. Он засыпал и просыпался, не расставаясь со своими всадниками, и был вполне счастлив.
Но наконец он почувствовал, что проснулся окончательно.
Темнокожая женщина помогла ему приподняться и подбила подушки так, что теперь он мог видеть не только картину. С удивлением он услышал, что она говорит на языке Дине, и уловил тон, каким терпеливые взрослые разговаривают с заупрямившимся ребёнком. Сторм попытался не обращать на это внимание и снова вернуться в сладкую полудрёму, но тут дверь открылась и в комнату, прихрамывая, вошёл Логан. Следы побоев уже сошли с его лица и теперь, кроме очевидной принадлежности к народу Дине, Сторм заметил и отчётливое сходство с кем-то знакомым, только он никак не мог вспомнить, с кем именно.
— Нравится картина? — спросил молодой Квад, глядя мимо Сторма на фреску, на этот кусочек дикой вольной пустыни, который художник как-то сумел пленить и навечно припечатать к стене на далёком Арцоре.
— Это родина, — искренне ответил Сторм.
— И отец тоже так думает…
Бред Квад! Правая рука Сторма невольно дёрнулась и его тонкие брови сошлись в линию, не предвещающую ничего хорошего. Только сейчас он заметил, что укрыт одеялом из наследства На-Та-Хай или другим, похожим на то как близнец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54