Я не желаю оставаться там, где ко мне пристают какие-то темные личности.
В тот же день я перебрался в другую гостиницу – спокойную, старомодную, в начале Пятой авеню.
Чуть в стороне от Бродвея есть ресторан, где можно поесть почти al fresco,[1] отгородясь от внешнего мира стеною тропических растений. Кругом роскошь и тишина, обслуживают превосходно, и потому здесь очень приятно позавтракать или перекусить. Однажды я пришел сюда и уже направлялся к свободному столику среди папоротников, как вдруг меня придержали за рукав.
– Мистер Белфорд! – воскликнул удивительно милый голосок. Я обернулся – передо мной в одиночестве сидела дама, лет тридцати, с необыкновенно красивыми глазами и смотрела на меня так, будто я ее давний и нежно любимый друг.
– Вы чуть было не прошли мимо, – с упреком сказала она. – И не вздумайте уверять, что вы меня не узнали. Почему бы нам хоть раз в пятнадцать лет не пожать друг другу руки?
Я тотчас пожал ей руку. Потом сел напротив нее. Движением бровей подозвал маячившего поблизости официанта. Дама лениво ковыряла ложечкой апельсиновое мороженое. Я заказал сrиmе de menthe.[2] Ее волосы были цвета красноватой бронзы. Но смотреть на них не удавалось, потому что невозможно было оторваться от ее глаз. И все же ни на миг не оставляло ощущение, что перед тобой бронзовеют эти волосы, так все время ощущаешь закат, когда в сумерки смотришь в глубь леса.
– Вы уверены, что вы меня знаете? – спросил я.
– Нет, – с улыбкой ответила она. – В этом я никогда не была уверена.
– А что бы вы подумали, – с тревогой спросил я, – если вам сказать, что меня зовут Эдвард Пинкхаммер и я приехал из Корнополиса, штат Канзас?
– Что бы я подумала? – повторила она, и глаза ее весело блеснули. – Ну, конечно, подумала бы, что вы не привезли с собой в Нью-Йорк миссис Белфорд. И это очень жаль. Я с удовольствием повидала бы Мэриан. – Она слегка понизила голос. – Вы все такой же, Элвин.
Прекрасные глаза испытующе впивались в мое лицо, ловили мой взгляд.
– Впрочем, нет, вы изменились, – поправилась она, и в ее голосе зазвучали мягкие ликующие нотки. – Теперь я вижу. Вы не забыли. Bы не забывали ни на год, ни на день, ни на час. Я ведь вам говорила, что не забудете.
Я смятенно ткнул соломинкой в ликер.
– Ради бога, простите меня, – сказал я, поеживаясь под ее пристальным взглядом. – Но в том-то и дело. Я забыл. Я все забыл.
Она отмахнулась от моих слов. И очаровательно засмеялась над чем-то, что заметила в моем лице.
– До меня иногда доходили слухи о вас, – продолжала она. – Вы теперь такой видный адвокат где-то там на Западе – в Денвере, кажется? Или в Лос-Анджелесе? Должно быть, Мэриан очень вами гордится. Вы, наверно, знаете, я вышла замуж через полгода после вашей женитьбы. Об этом писали в газетах. Одних цветов было на две тысячи долларов.
Как она раньше сказала – пятнадцать лет? Да, пятнадцать лет – это очень много.
– Не слишком ли поздно принести вам мои поздравления? – несколько робея, спросил я.
– Нет, если вы на это отважитесь, – ответила она с такой великолепной смелостью, что я умолк и принялся смущенно чертить ногтем по скатерти.
– Скажите мне только одно, – попросила она и порывисто наклонилась ко мне. – Я уже много лет хочу это знать… разумеется, просто из женского любопытства: решились ли вы после того вечера хоть раз коснуться белой розы, или понюхать ее… или только посмотреть на белую розу, влажную от росы и дождя?
Я отхлебнул из своего бокала.
– Стоит ли повторять, что я не могу ничего такого припомнить, – сказал я со вздохом. – Память моя никуда не годится. И надо ли говорить, как я об этом сожалею.
Дама облокотилась на стол, и взор ее снова пренебрег моими словами и каким-то своим таинственным путем проник мне прямо в душу. Она мягко рассмеялась, и как-то странно прозвучал еe смех: то был счастливый смех, да, и еще в нем слышалось довольство… но и печаль. Я попытался отвести глаза.
– Вы лжете, Элвин Белфорд, – с упоением шепнула она. – Да-да, я знаю – вы лжете.
Я тупо глядел в папоротники.
– Меня зовут Эдвард Пинкхаммер, – сказал я. – Я приехал сюда с делегатами всеамериканского конгресса провизоров. У нас на Западе сейчас возникло новое течение: мы предлагаем ставить флаконы с винносурьмянонатриевой солью и с виннокалиенатриевой солью иначе, чем ставили до сих пор, но вам это, наверно, неинтересно.
У входа в ресторан остановилась сверкающая коляска. Дама поднялась. Я взял ее протянутую руку и поклонился.
– Мне очень, очень жаль, что память мне изменила, – сказал я. – Я мог бы все вам объяснить, но, боюсь, вы не поймете. Вы не соглашаетесь на Пинкхаммера, а я, право, не могу постичь эти… эти розы и все такое.
– Прощайте, мистер Белфорд, – ответила она все с той же грустно-счастливой улыбкой и села в коляску.
В тот вечер я пошел в театр. Когда я вернулся в гостиницу, около меня, как по волшебству, возник какой-то скромный с виду человек в темном костюме, он полировал себе ногти шелковым носовым платком и, казалось, был всецело поглощен этим занятием.
– Мистер Пинкхаммер, – небрежно начал он, отдавая все внимание своему указательному пальцу, – не могли бы вы уделить мне несколько минут? Может быть, пройдем в ту комнату и поговорим?
– Извольте, – ответил я.
Он провел меня в маленькую отдельную гостиную. Там дожидалась какая-то пара. Дама, наверно, была бы очень хороша собой, если бы лицо ее не омрачали мучительная тревога и усталость. Изящная фигура, а черты лица, цвет волос и глаз как раз в моем вкусе. На ней был дорожный костюм; в необыкновенном волнении она впилась в меня взглядом и прижала к груди дрожащую руку. Казалось, она готова кинуться ко мне, но стоявший рядом мужчина властным движением руки остановил ее. Потом он направился ко мне. Ему было лет сорок, на висках седина, лицо мужественное, серьезное.
– Белфорд, дружище, – сердечно сказал он, – я так рад снова тебя видеть! Конечно, мы не сомневались, что ты жив и здоров. Я же тебя предупреждал, что ты слишком переутомляешься. Теперь ты поедешь с нами и дома сразу придешь в себя.
Я насмешливо улыбнулся:
– Меня уже так часто обзывали Белфордом, что я, кажется, привык и перестал возмущаться. Но, в конце концов, это может и надоесть. Не угодно ли вам постараться понять, что меня зовут Эдвард Пинкхаммер и что я вас вижу первый раз в жизни?
Он не успел ответить: у женщины вырвался жалобный крик, почти рыдание. Она вскочила, и он напрасно пытался ее удержать.
– Элвин! – всхлипнула она, бросилась ко мне и крепко меня обняла. – Элвин! – снова крикнула она. – Не разбивай мне сердце! Я твоя жена, назови меня хоть раз по имени!
1 2 3 4
В тот же день я перебрался в другую гостиницу – спокойную, старомодную, в начале Пятой авеню.
Чуть в стороне от Бродвея есть ресторан, где можно поесть почти al fresco,[1] отгородясь от внешнего мира стеною тропических растений. Кругом роскошь и тишина, обслуживают превосходно, и потому здесь очень приятно позавтракать или перекусить. Однажды я пришел сюда и уже направлялся к свободному столику среди папоротников, как вдруг меня придержали за рукав.
– Мистер Белфорд! – воскликнул удивительно милый голосок. Я обернулся – передо мной в одиночестве сидела дама, лет тридцати, с необыкновенно красивыми глазами и смотрела на меня так, будто я ее давний и нежно любимый друг.
– Вы чуть было не прошли мимо, – с упреком сказала она. – И не вздумайте уверять, что вы меня не узнали. Почему бы нам хоть раз в пятнадцать лет не пожать друг другу руки?
Я тотчас пожал ей руку. Потом сел напротив нее. Движением бровей подозвал маячившего поблизости официанта. Дама лениво ковыряла ложечкой апельсиновое мороженое. Я заказал сrиmе de menthe.[2] Ее волосы были цвета красноватой бронзы. Но смотреть на них не удавалось, потому что невозможно было оторваться от ее глаз. И все же ни на миг не оставляло ощущение, что перед тобой бронзовеют эти волосы, так все время ощущаешь закат, когда в сумерки смотришь в глубь леса.
– Вы уверены, что вы меня знаете? – спросил я.
– Нет, – с улыбкой ответила она. – В этом я никогда не была уверена.
– А что бы вы подумали, – с тревогой спросил я, – если вам сказать, что меня зовут Эдвард Пинкхаммер и я приехал из Корнополиса, штат Канзас?
– Что бы я подумала? – повторила она, и глаза ее весело блеснули. – Ну, конечно, подумала бы, что вы не привезли с собой в Нью-Йорк миссис Белфорд. И это очень жаль. Я с удовольствием повидала бы Мэриан. – Она слегка понизила голос. – Вы все такой же, Элвин.
Прекрасные глаза испытующе впивались в мое лицо, ловили мой взгляд.
– Впрочем, нет, вы изменились, – поправилась она, и в ее голосе зазвучали мягкие ликующие нотки. – Теперь я вижу. Вы не забыли. Bы не забывали ни на год, ни на день, ни на час. Я ведь вам говорила, что не забудете.
Я смятенно ткнул соломинкой в ликер.
– Ради бога, простите меня, – сказал я, поеживаясь под ее пристальным взглядом. – Но в том-то и дело. Я забыл. Я все забыл.
Она отмахнулась от моих слов. И очаровательно засмеялась над чем-то, что заметила в моем лице.
– До меня иногда доходили слухи о вас, – продолжала она. – Вы теперь такой видный адвокат где-то там на Западе – в Денвере, кажется? Или в Лос-Анджелесе? Должно быть, Мэриан очень вами гордится. Вы, наверно, знаете, я вышла замуж через полгода после вашей женитьбы. Об этом писали в газетах. Одних цветов было на две тысячи долларов.
Как она раньше сказала – пятнадцать лет? Да, пятнадцать лет – это очень много.
– Не слишком ли поздно принести вам мои поздравления? – несколько робея, спросил я.
– Нет, если вы на это отважитесь, – ответила она с такой великолепной смелостью, что я умолк и принялся смущенно чертить ногтем по скатерти.
– Скажите мне только одно, – попросила она и порывисто наклонилась ко мне. – Я уже много лет хочу это знать… разумеется, просто из женского любопытства: решились ли вы после того вечера хоть раз коснуться белой розы, или понюхать ее… или только посмотреть на белую розу, влажную от росы и дождя?
Я отхлебнул из своего бокала.
– Стоит ли повторять, что я не могу ничего такого припомнить, – сказал я со вздохом. – Память моя никуда не годится. И надо ли говорить, как я об этом сожалею.
Дама облокотилась на стол, и взор ее снова пренебрег моими словами и каким-то своим таинственным путем проник мне прямо в душу. Она мягко рассмеялась, и как-то странно прозвучал еe смех: то был счастливый смех, да, и еще в нем слышалось довольство… но и печаль. Я попытался отвести глаза.
– Вы лжете, Элвин Белфорд, – с упоением шепнула она. – Да-да, я знаю – вы лжете.
Я тупо глядел в папоротники.
– Меня зовут Эдвард Пинкхаммер, – сказал я. – Я приехал сюда с делегатами всеамериканского конгресса провизоров. У нас на Западе сейчас возникло новое течение: мы предлагаем ставить флаконы с винносурьмянонатриевой солью и с виннокалиенатриевой солью иначе, чем ставили до сих пор, но вам это, наверно, неинтересно.
У входа в ресторан остановилась сверкающая коляска. Дама поднялась. Я взял ее протянутую руку и поклонился.
– Мне очень, очень жаль, что память мне изменила, – сказал я. – Я мог бы все вам объяснить, но, боюсь, вы не поймете. Вы не соглашаетесь на Пинкхаммера, а я, право, не могу постичь эти… эти розы и все такое.
– Прощайте, мистер Белфорд, – ответила она все с той же грустно-счастливой улыбкой и села в коляску.
В тот вечер я пошел в театр. Когда я вернулся в гостиницу, около меня, как по волшебству, возник какой-то скромный с виду человек в темном костюме, он полировал себе ногти шелковым носовым платком и, казалось, был всецело поглощен этим занятием.
– Мистер Пинкхаммер, – небрежно начал он, отдавая все внимание своему указательному пальцу, – не могли бы вы уделить мне несколько минут? Может быть, пройдем в ту комнату и поговорим?
– Извольте, – ответил я.
Он провел меня в маленькую отдельную гостиную. Там дожидалась какая-то пара. Дама, наверно, была бы очень хороша собой, если бы лицо ее не омрачали мучительная тревога и усталость. Изящная фигура, а черты лица, цвет волос и глаз как раз в моем вкусе. На ней был дорожный костюм; в необыкновенном волнении она впилась в меня взглядом и прижала к груди дрожащую руку. Казалось, она готова кинуться ко мне, но стоявший рядом мужчина властным движением руки остановил ее. Потом он направился ко мне. Ему было лет сорок, на висках седина, лицо мужественное, серьезное.
– Белфорд, дружище, – сердечно сказал он, – я так рад снова тебя видеть! Конечно, мы не сомневались, что ты жив и здоров. Я же тебя предупреждал, что ты слишком переутомляешься. Теперь ты поедешь с нами и дома сразу придешь в себя.
Я насмешливо улыбнулся:
– Меня уже так часто обзывали Белфордом, что я, кажется, привык и перестал возмущаться. Но, в конце концов, это может и надоесть. Не угодно ли вам постараться понять, что меня зовут Эдвард Пинкхаммер и что я вас вижу первый раз в жизни?
Он не успел ответить: у женщины вырвался жалобный крик, почти рыдание. Она вскочила, и он напрасно пытался ее удержать.
– Элвин! – всхлипнула она, бросилась ко мне и крепко меня обняла. – Элвин! – снова крикнула она. – Не разбивай мне сердце! Я твоя жена, назови меня хоть раз по имени!
1 2 3 4