Серая фигура Савенки кинулась в тень забора. Я не из робкого десятка, господин Ваня, но сердце мое дрогнуло. Однако я справился с первым смущением и продолжал свой путь, положив про себя проучить дерзкого холопа. Пройдя еще порядочное расстояние и чувствуя, что лопоухий продолжает следовать за мной, я воспользовался резким поворотом тропы, обнаружил пролом в заборе и, юркнув туда, затаился в густой листве. Я был совершенно скрыт от проходящих, но сам видел дорогу отлично. И вот, господин Ваня, едва отдрожали последние листочки на кустах, потревоженных мною, как долговязая фигура проклятого пса вынырнула из-за поворота и остановилась в недоумении. Он меня потерял!.. "Ищи! Ищи!" - хотелось крикнуть мне, но я молчал и с жаром ждал продолжения истории, надеясь, что пес кинется за мной в кусты и уж тут я смогу наконец заплатить ему сполна за унижение... Савенко нелепо топтался на месте, пробегал вперед по тропе, возвращался, и мне даже почудилось, что он принюхивается. Истинный пес, прости Господи! Так минут пять, а может, и более того топтался он в близости от меня, пока наконец не понял бесплодности своего предприятия и не отправился обратно, чему я даже обрадовался, так как ноги мои затекли, а в нос набилась пыльца от цветов и душила меня.
Прошло время, господин Ваня. Дальше - больше. Каково мне было все это понимать?
- Да, да, - пробормотал наш герой, позабыв совершенно о цели своего путешествия, чувствуя, как дух у него захватывает, словно провалился в глубокую и густую тайну.
- В последующие дни, - сказал Аркадий Иванович, - Савенко, встречаясь со мной, делал вид, что ничего не произошло, да и я не поминал ему ни о чем, чувствуя душой какую-то тайну, которую от меня скрывали, и тут, господин Ваня, то ли душа моя такова, то ли это была воля самого Господа нашего, но я уже не мог вести прежний образ жизни, а что-то во мне клокотало и понуждало действовать. Скажу вам не хвастаясь, что природная сметливость помогла мне в этом, я решил скрывать свои истинные чувства до поры до времени, справедливо считая, что это поможет мне раскрыть тайну, ежели она есть, и я не ошибся... Спустя неделю счастливый случай свел нас с полковником снова. На сей раз он был в расположении и даже несколько раз его жесткое лицо украсила мимолетная улыбка... Я не напоминал о недавнем происшествии, он словно и не помнил. Шел обычный деловой разговор о полковых заботах. Вдруг он спросил:
- Как думаете, господин капитан, любят ли вас в роте?
Я задумался и не знал сразу, что ответить. Это ему, видимо, пришлось по душе.
- Природная скромность не всегда у офицеров в чести, но вы ею не пренебрегайте, - сказал он, незло усмехаясь. - Кстати, об офицерах. Успели ли вы приобресть себе друзей по симпатии?
- Я, господин полковник, так много занят строем, что и не думал об этом, ибо стараюсь о блеске вверенной мне роты...
Разговор как разговор, и все-таки что-то меня насторожило. Ведь та полночь и лопоухий Савенко, крадущийся за мной, не выходили из моей головы. Господи, подумал я, помоги мне!
- Стараетесь о блеске? - задумчиво переспросил он. - А ведь от воли государя зависят счастье и блеск всей армии, - и добавил тихо: - Хотя эта воля в последние годы проявляет себя противоборствующей здравому смыслу...
Я вздрогнул. Сердце мое затрепетало. Он глядел в меня пристально, насквозь, я кивнул ему согласно. Эти преступные мысли не были для меня новостью, мне многое подобное приходилось слышать из разных уст за последнее время. Спокойно, сказал я самому себе, не спугни глухаря, дай ему потоковать...
- Как же он вам вдруг доверился?! - прохрипел наш герой с отчаянием и тоской. - А вы-то что?...
- Я испугался, господин Ваня, - сказал капитан шепотом. - А вы бы разве не испугались? Я понял, что это все неспроста, его слова, что мне должно их слушать и соглашаться, чтобы он легко говорил, не стесняясь. Я вообще, господин Ваня, манеру взял с людьми не спорить. Зачем? У каждого своя голова, свои привязанности. Но, заметьте, стоит человеку поддакнуть, представиться ему единомышленником, как он тотчас словно освобождается весь, и легко ему с вами и просто... И вот тогда вы будто окунулись в его образ мыслей... А эти спорщики всякие, петушки эти, они не по мне, господин Ваня. Так вот, значит, он произнес свою ужасную фразу, от которой сердце у меня похолодело...
- Это справедливо, - сказал я в ответ. - Я сам думал об этом. Но наша власть мала, и нам остается надеяться на Божье провиденье.
- Да, - сказал он, - вы правы. Все оно так и было бы, когда б не особый случай.
- Какой же, господин полковник?
Он долго молчал, внимательно разглядывая меня, словно я не человек, не офицер, а так - предмет неодушевленный, и это мне было, поверьте, крайне оскорбительно, и рука, как говорится, искала рукояти, но я крепился, ибо разворачивалось внезапно такое, во имя чего стоило гордыней пренебречь. Моя счастливая звезда сияла мне ослепительно.
- Я совершаю преступление перед совестью и кругом своих друзей, исповедуясь перед вами откровенно, - сказал он, окончательно прожигая меня взглядом, - но что-то подсказывает мне, что на вас можно положиться.
- Господин полковник! - воскликнул я, стараясь окончательно расположить его. - Нет, нет, вы не ошиблись. Слово дворянина!
Глаза его вдруг сверкнули.
- Я верю вам, - сказал он шепотом. - Здесь не место для откровенности... Вечером у меня, если вам будет угодно...
И он пошел, невысокий и коренастый.
Волнению моему не было предела, и хотя тайна оставалась по-прежнему за завесой, но я верил, что край этой завесы я приподыму, и очень скоро.
Человек не бедный и знатный, мой полковник жил скромно, по-походному. Я очень удивился, господин Ваня, когда, оказавшись в его комнатке, увидел деревянный топчан, покрытый серым солдатским одеялом. Правда, множество книг да исписанных листов бумаги покрывали единственный в комнате стол. Разговор сначала не завязывался, потому что он ко мне присматривался, а я был в волнении, предвкушая раскрытие тайны. Но постепенно тема нашлась, а именно минувшая война. Нет, вы не думайте, господин Ваня, что так вот сразу он весь и раскрылся, все свои чудовищные планы и прочее... Разговор у нас был обычный, и я бы так и остался в недоумении, как вдруг он сказал, не помню уже, продолжая какую мысль:
- Всякое единоличное правление приводит к деспотии, а это значит, что в собственных глазах деспот всегда прав и непогрешим, а так как даже деспот смертен, а смертные не могут быть абсолютно непогрешимы, следовательно, за некоторые грехи его расплачивается народ, государство, мы...
- Надо ему подсказать об этом, - сказал я с робостью.
Он засмеялся.
- Такое в истории бывало, но заканчивалось плачевно...
- Теперь, слава Богу, пора деспотов миновала, - сказал я со страхом, понимая, куда он гнет, - государи и правители теперь просвещенные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Прошло время, господин Ваня. Дальше - больше. Каково мне было все это понимать?
- Да, да, - пробормотал наш герой, позабыв совершенно о цели своего путешествия, чувствуя, как дух у него захватывает, словно провалился в глубокую и густую тайну.
- В последующие дни, - сказал Аркадий Иванович, - Савенко, встречаясь со мной, делал вид, что ничего не произошло, да и я не поминал ему ни о чем, чувствуя душой какую-то тайну, которую от меня скрывали, и тут, господин Ваня, то ли душа моя такова, то ли это была воля самого Господа нашего, но я уже не мог вести прежний образ жизни, а что-то во мне клокотало и понуждало действовать. Скажу вам не хвастаясь, что природная сметливость помогла мне в этом, я решил скрывать свои истинные чувства до поры до времени, справедливо считая, что это поможет мне раскрыть тайну, ежели она есть, и я не ошибся... Спустя неделю счастливый случай свел нас с полковником снова. На сей раз он был в расположении и даже несколько раз его жесткое лицо украсила мимолетная улыбка... Я не напоминал о недавнем происшествии, он словно и не помнил. Шел обычный деловой разговор о полковых заботах. Вдруг он спросил:
- Как думаете, господин капитан, любят ли вас в роте?
Я задумался и не знал сразу, что ответить. Это ему, видимо, пришлось по душе.
- Природная скромность не всегда у офицеров в чести, но вы ею не пренебрегайте, - сказал он, незло усмехаясь. - Кстати, об офицерах. Успели ли вы приобресть себе друзей по симпатии?
- Я, господин полковник, так много занят строем, что и не думал об этом, ибо стараюсь о блеске вверенной мне роты...
Разговор как разговор, и все-таки что-то меня насторожило. Ведь та полночь и лопоухий Савенко, крадущийся за мной, не выходили из моей головы. Господи, подумал я, помоги мне!
- Стараетесь о блеске? - задумчиво переспросил он. - А ведь от воли государя зависят счастье и блеск всей армии, - и добавил тихо: - Хотя эта воля в последние годы проявляет себя противоборствующей здравому смыслу...
Я вздрогнул. Сердце мое затрепетало. Он глядел в меня пристально, насквозь, я кивнул ему согласно. Эти преступные мысли не были для меня новостью, мне многое подобное приходилось слышать из разных уст за последнее время. Спокойно, сказал я самому себе, не спугни глухаря, дай ему потоковать...
- Как же он вам вдруг доверился?! - прохрипел наш герой с отчаянием и тоской. - А вы-то что?...
- Я испугался, господин Ваня, - сказал капитан шепотом. - А вы бы разве не испугались? Я понял, что это все неспроста, его слова, что мне должно их слушать и соглашаться, чтобы он легко говорил, не стесняясь. Я вообще, господин Ваня, манеру взял с людьми не спорить. Зачем? У каждого своя голова, свои привязанности. Но, заметьте, стоит человеку поддакнуть, представиться ему единомышленником, как он тотчас словно освобождается весь, и легко ему с вами и просто... И вот тогда вы будто окунулись в его образ мыслей... А эти спорщики всякие, петушки эти, они не по мне, господин Ваня. Так вот, значит, он произнес свою ужасную фразу, от которой сердце у меня похолодело...
- Это справедливо, - сказал я в ответ. - Я сам думал об этом. Но наша власть мала, и нам остается надеяться на Божье провиденье.
- Да, - сказал он, - вы правы. Все оно так и было бы, когда б не особый случай.
- Какой же, господин полковник?
Он долго молчал, внимательно разглядывая меня, словно я не человек, не офицер, а так - предмет неодушевленный, и это мне было, поверьте, крайне оскорбительно, и рука, как говорится, искала рукояти, но я крепился, ибо разворачивалось внезапно такое, во имя чего стоило гордыней пренебречь. Моя счастливая звезда сияла мне ослепительно.
- Я совершаю преступление перед совестью и кругом своих друзей, исповедуясь перед вами откровенно, - сказал он, окончательно прожигая меня взглядом, - но что-то подсказывает мне, что на вас можно положиться.
- Господин полковник! - воскликнул я, стараясь окончательно расположить его. - Нет, нет, вы не ошиблись. Слово дворянина!
Глаза его вдруг сверкнули.
- Я верю вам, - сказал он шепотом. - Здесь не место для откровенности... Вечером у меня, если вам будет угодно...
И он пошел, невысокий и коренастый.
Волнению моему не было предела, и хотя тайна оставалась по-прежнему за завесой, но я верил, что край этой завесы я приподыму, и очень скоро.
Человек не бедный и знатный, мой полковник жил скромно, по-походному. Я очень удивился, господин Ваня, когда, оказавшись в его комнатке, увидел деревянный топчан, покрытый серым солдатским одеялом. Правда, множество книг да исписанных листов бумаги покрывали единственный в комнате стол. Разговор сначала не завязывался, потому что он ко мне присматривался, а я был в волнении, предвкушая раскрытие тайны. Но постепенно тема нашлась, а именно минувшая война. Нет, вы не думайте, господин Ваня, что так вот сразу он весь и раскрылся, все свои чудовищные планы и прочее... Разговор у нас был обычный, и я бы так и остался в недоумении, как вдруг он сказал, не помню уже, продолжая какую мысль:
- Всякое единоличное правление приводит к деспотии, а это значит, что в собственных глазах деспот всегда прав и непогрешим, а так как даже деспот смертен, а смертные не могут быть абсолютно непогрешимы, следовательно, за некоторые грехи его расплачивается народ, государство, мы...
- Надо ему подсказать об этом, - сказал я с робостью.
Он засмеялся.
- Такое в истории бывало, но заканчивалось плачевно...
- Теперь, слава Богу, пора деспотов миновала, - сказал я со страхом, понимая, куда он гнет, - государи и правители теперь просвещенные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75