Из-за стены, совсем рядом с храмом, раздались удары; прислушавшись, мальчик догадался, что Опенок вколачивает в землю принесенное бревно. Отчаяние подхлестнуло Всеслава, он стал осматриваться, ища выход, и вдруг увидел сложенные у стены плотницкие секиры. Он сразу вспомнил, что с ними надо делать, заторопился, перенес секиры в то место, над которым было прорублено продолговатое окно. Приноровившись к стуку Опенка, мальчик изо всех ил вогнал первую секиру в стену храма; затем, встав на нее, вонзил в бревно еще одну и так, поднимаясь с секиры на секиру, добрался до окна, выглянул наружу.
Стоя на толстом чурбаке, Опенок дубиной вбивал бревно в утоптанную землю. На судном месте было все еще пусто, но, подняв глаза, мальчик увидел в воротах изб смердов. Белые, желтые, красные праздничные сорочки светились в разных концах веси.
Над Русью восходило, играя и переливаясь лучами, купальское солнце. Из церковного окна маленький Всеслав не видел светила, но он видел, как с восходом Дажьбога все на земле меняется. Даже Переемщик остановил свою работу и, загородившись от света рукой, стал глядеть на небо.
Появился Кулик. Он приблизился к вколоченному бревну, долго рассматривал его. Потом отошел к столу, сел там на лавку, равнодушно наблюдая за Опенком. А тот теперь подтаскивал к колу поленья и клетью-колодцем укладывал вокруг торчащего из земли бревна, оставляя к нему лишь узкий проход. Работал Переемщик быстро. В конце дела он обложил надземный колодец сухим валежником и, оглядев все, подошел к попину — тот негромко велел ему что-то. Опенок исчез, но тут же появился, волоча за собой длинную железную цепь. Ее черные кольца тихо звенели.
Мальчик, глядевший на все через узкое церковное окно, чувствовал, как тело его все сильнее замирает, онемевшие пальцы одеревенели, в голове гудело, и небывалое прежде бесчувствие охватывало его.
Пришел трезвый, угрюмый вирник, постоял недолго у поленницы, потом исчез за стеной храма, и оттуда донесся его злой окрик. Сворой выскочили отроки и побежали к избам; понукаемые ими, к месту казни стали сбредаться смерды. Наряженные по-праздничному, но пасмурные, хмурые люди растерянно останавливались возле христианской церкви и опускали к земле глаза. Всеслав даже издали видел на лицах приближающихся людей поблескивающие слезы.
Медленно и важно прошагали другие византийцы; один из них принес белый полотняный мешок, протянул Опенку, безостановочно ходившему вокруг кострища и беспричинно поправлявшему то хворостину, то полено. Делал он это уверенно, так, будто привык быть палачем, ничего и никого не боится.
Со стороны улицы к поленнице подходил волхв; лицо его было совершенно белое, видно, что каждый шаг он делает с трудом, из последних сил. Перед Соловьем на ременном поводке, привязанном одним концом к волхву, шагал, изредка рыча на отроков, волк. Перед кострищем Всеслав-изгой приостановился, странно пошатнулся, будто силы совсем покинули его, потом медленно поднял к небу глаза, долго-долго смотрел в утреннюю синеву ирья. Судорога часто меняла его лицо, неуемная дрожь приступами охватывала все тело, но он все же сдвинулся с места, тяжело пошел дальше, однако ожесточенно кинувшийся на христиан волк рывком остановил его.
Переемщик подскочил к византийцам, забормотал им что-то, но попы оборвали его, и Кулик, выйдя из-за стола, обратился к Всеславу:
— Хочешь райской жизни? Если хочешь райской жизни, скажи «Благословен единый бог и крест животворящий! Радуюсь я, просветивший ум свой и сердце и понявший грехи свои и отторгнувший из сердца своего Рода, рожаниц и всех иных бесовских кумиров!» Говори так, волхв, и не отойдешь сейчас от света сего! Говори!
Наступила такая тишина, что, показалось, можно расслышать течение воды в Клязьме; Соловей стоял, словно окаменевший, лишь лицо его побелело еще сильнее, будто его покинула последняя кровинка.
— Отрекись, волхв, от кумиров или — вот смерть твоя! Отрекись!
Медленно, с невероятным трудом Всеслав стал поворачивать голову; все замерли, с ужасом следя за этим движением. Волхв остановился, когда глаза его увидел опустевшую кумирню, откуда Ор и Ратай унесли в тайную вечность Рода. Теперь уже даже огонь не горел там, однако изгой рассмотрел в бывшей кумирне что-то не видимое никому из собравшихся на казнь людей, и глаза его сверкнули.
Византийцы ждали долго, потом тихо заговорили, подозвали Опенка; выслушав повеление, он сердито отодвинулся от стола, нелепо путаясь, надел на голову мешок с прорезями для глаз и, сразу заторопившись, подлетел к Соловью.
Безмолвно стоящие русичи услышали явственный шепот волхва: «А может, не надо, Опенок!»
Накрывший мешком голову палач на миг замер, но, сразу же опомнившись, толкнул Всеслава к костру. Волк, сперва взъярившийся на Переемщика, вдруг притих, прижался к ногам волхва, и они протиснулись внутрь поленницы. Исчез там и Опенок, коротко прогремела цепь, палач вернулся и быстро заложил заготовленными дровами проход. Он повертел головой, выискивая что-то, убежал, но тут же возвратился, неся в руке горящую лучину. Ограждая ладонью пламя, он подошел к христианам, но те молчали, не поднимая к нему голов, и тогда Доброслав-Опенок-Прокопий медленно приблизился к поленнице и поднес огонь к хворосту.
Византийцы встали, начали креститься, тихо выговаривая неясные русичам слова.
В ярком свете купальского солнца пламени долго не было видно, лишь белый дымок струился между поленьями.
Стоя на секире, вонзенной в стену храма, маленький Всеслав чувствовал, как по его спине стекают струйки холодного пота. Даже сейчас он еще надеялся, что страшное не произойдет, казалось, что вот-вот кто-то остановит казнь, разбросает дрова и освободит его волхва.
Но огонь разгорался быстро; уже вся внутренность наземного колодца наполнилась густым дымом, он переливался через края, и жар уносил его вверх, к небу. Пламя загудело, затрещало, и тогда из середины огня донесся вой.
Побледнели византийцы, Переемщик, уже стянувший с головы палаческий мешок, испуганно озирался. А вой, сперва низкий, хриплый, стал разрастаться, разрываться, переходил то в визг, то в клокотание.
Выл только волк, волхв-изгой Всеслав погибал молча.
Пламя внезапно вспыхнуло ярче, будто прорвалось внутрь колодца, жуткий вой вмиг оборвался, и тут из глубины костра послышался страшный стон.
Черный дым заметался над огнем; поднимаясь выше, он распрямлялся, бесконечной струей уплывал к небу и растворялся там в солнечных лучах священного купальского солнца. Хлопья пепла разлетались в стороны и, недолго повисев в воздухе, опадали на землю, на безмолвных русичей.
От страшного запаха, хлынувшего на церковь, мальчик задохнулся, у него потемнело в глазах, оборвалось дыхание, и он почти в беспамятстве сошел по секирам вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41