Чаще обычного эти шутки выдаются за тонкий филологический или уж на крайний случай за свойский народный юмор. Шутят, юморят, ошибаясь в том, что так говорят у нас в народе. Подростковые пошловатые шутки глупых обозревателей ничего общего не имеют с народом и народным. И надо ли говорить, что больные глупостью умеют пошутить только пошло? Что страх своей неполноценности - это как раз свойство подростков? Но у подростков пошлость, цинизм - это все же болезнь роста. А литобозреватели "Итогов" и "Нового времени", "Недели" и "Коммерсанта" давным-давно подросли, но все еще чавкают смачно этой жвачкой из цинизма да пошлятины, все еще думая, что внушают к себе тем самым уважение как к людям взрослым да многоопытным.
Третий симптом: сказка про "добрых людей". Кажется, обозреватель человеколюбив, поскольку требует от писак современных добра да света, радости да тепла, однако ж любить он умеет только мертвую модель человека, его скелет, или человека, опрыснутого, как одеколончиком, "мягким юмором" или "приятной иронией". Литературные же герои, не опрыснутые тем самым одеколончиком, кажутся обозревателю падшими животными, от них сразу уж и "воняет", "шибает" и прочее. Хочется смешочков и клоунов, елея и духов. Но в том и корень этой болезни - в смешочках, в самообмане. Больной лопается от смеха, а ему хочется еще, будто б мало кругом веселья да развлечений. Мало?! Да в отечестве нашем траура даже тогда не объявляют, когда гибнет разом сотня человек.
Событие - то, что происходит в реальной жизни. Под спудом этих событий, под впечатлением от них и пишется сегодня настоящая, живая литература. Соизмеряй написанное как событие с тем, что творится сегодня, в тот же самый день вокруг тебя, чем ты душой и сознанием своим живешь. Но, благополучные, готовенькие, и литературу кроят по своему подобию, думая, что она как готовое платье. Только и могут выискивать, как вшей, литературные аналогии да литературный же мертвый подтекст. "Пародия на позднего Солженицына" заявляет внушительно знаток "позднего" Солженицына (дал нам всем понять, что сведущ даже в этом, в "позднем"); "нету мягкого юмора Довлатова" - заявляет уже самозванный эксперт по "мягкому" Довлатову, той малости только и не понимая, что есть вещи, над которыми смеяться грешно и есть времена, когда смеяться грешно. Есть современность и жизнь именно что людей, а не напомаженных да надушенных марионеток.
Что такое сегодня литература для той колоссальной массы русских людей, чья жизнь проходит за чертой жизни, но кто думает, чувствует на том же языке, на каком пишется эта литература, давно уж им не доступная даже своей ценой? Они - твари бессловесные. А она, литература - вся из себя словесная. Вопрос теперь в том, что героями литературными еще становятся те л ю д и, что не смогли б даже о себе самих прочесть; возможно, - не смогли б и понять, прочти им кто-то вслух. Но произведения такие все же еще пишутся именно ради этих людей и об этих людях, а прочтут их да отвращение испытают как "простые читатели", некто "Иван Дурасов", "Анна Вербиева", "Андрей Васильев", "Аделаида Метелкина" и прочие псевдонимы. Что происходит? Те, у кого не хватило таланта, ума, совести - уродцы богемные, что прячут, будто б неблагозвучные, даже свои имена - судят и осмеивают художников. Осмеивают да шельмуют не просто чужое творчество, а то, что и дает им хлеб обозревателей.
Да и любят ли они вообще литературу русскую, ее читателей, говоря-то от их лица? Они любить умеют только самих себя. Нынешние литературные обзоры, по духу да исполнению мало уж чем отличные от наших же обжорных "светских хроник", - зло во многом социальное: решившие, что они "живут как люди", не желают знать, как существуют все другие, кто для них - уже Никто и Ничто. Это есть по сути своей социальное лицемерие, но и не только - это социальное лицемерие, приходящее не смену нравственности, то есть имитация нравственности, отказ сострадать и отказ чувствовать, осознавать сложность человеческой жизни, даже своей собственной: все серьезное, тяжелое, страдальческое становится ненавистным и рождает эстетическое презрение, какое чувство единственно и заменяет человеческую нравственность нашим больным. Сострадать написанному - как живому сострадать, потому что написанное, сотворенное - это и есть ожившее, живое. Можно и не сделать такой милости, захлопнуть книжку. Но любое зло, будь книжное или жизненное, требует одного и того же нравственного преодоления от человека. И те, кто больны лицемерием, кто не желает "читать", не желая на самом деле сострадать, понимать, знать - больны, одержимы собственным злом. Больны до тех пор, пока скрывают его в себе, не перенося до истерики ни в своей душе, ни близко с собой того, что им так противно.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПОЛИТИНФОРМАЦИЮ
Прежде с целью всеохватности писались обзоры и требовали весьма добросовестной аргументации, но притом всегда опаздывали, не имели на исходе времени какой-то иной актуальности кроме собственно художественной и автор обзора мог выказать себя разве что исследователем некоего художественного опыта. В новом времени жанр "литературного обозрения" вырождается в "хроники". Цель остается как будто бы той же - всеохватность. Но хроника, сориентирована на литературу иначе, чем обозрение. Она обращается к событию, а не к опыту. Она в конце-концов высвечивает литературу не как нечто глубинное и национальное, а как только что произошедшее, почти внешнее, временное.
Хроника заведомо исключает серьезную аргументацию и таковая сводится, по сути, к комментарию, выдвигая на первый план личность самого комментатора. Хроника, бесспорно, актуальней литературного обозрения, как мобильный телефон куда актуальней в смысле связи, чем ожидание вызова в телефонную кабинку. Но вопрос осмысления литературы - это уже не вопрос времени, а вопрос глубины понимания. Иначе сказать, скорость, с какой литхроникеры хватают на лету свершившиеся за тот или иной период времени художественные события, превращает в весьма субъективный беглый комментарий то, что должно быть результатом осмысления художественного опыта. Поэтому ежегодные обозрения Андрея Немзера были глубже, чем все его хроникерство за тот же период, но и в своих "Взглядах на русскую прозу" он все же пытался придать как можно скорее тот или иной нужный только ему ход тем или иным только что свершившимся литературным событиям - и даже отягощенного научными знаниями Немзера желание управлять да направлять заставило отказаться от обзоров в угоду хроникерству. И вот литературная критика из того, что по духу своему должно объединять все разрозненные художественные события в единое целое и утверждать в литературе справедливость художественную, выродилась на наших глазах в уже и пренебрежительную субъективность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Третий симптом: сказка про "добрых людей". Кажется, обозреватель человеколюбив, поскольку требует от писак современных добра да света, радости да тепла, однако ж любить он умеет только мертвую модель человека, его скелет, или человека, опрыснутого, как одеколончиком, "мягким юмором" или "приятной иронией". Литературные же герои, не опрыснутые тем самым одеколончиком, кажутся обозревателю падшими животными, от них сразу уж и "воняет", "шибает" и прочее. Хочется смешочков и клоунов, елея и духов. Но в том и корень этой болезни - в смешочках, в самообмане. Больной лопается от смеха, а ему хочется еще, будто б мало кругом веселья да развлечений. Мало?! Да в отечестве нашем траура даже тогда не объявляют, когда гибнет разом сотня человек.
Событие - то, что происходит в реальной жизни. Под спудом этих событий, под впечатлением от них и пишется сегодня настоящая, живая литература. Соизмеряй написанное как событие с тем, что творится сегодня, в тот же самый день вокруг тебя, чем ты душой и сознанием своим живешь. Но, благополучные, готовенькие, и литературу кроят по своему подобию, думая, что она как готовое платье. Только и могут выискивать, как вшей, литературные аналогии да литературный же мертвый подтекст. "Пародия на позднего Солженицына" заявляет внушительно знаток "позднего" Солженицына (дал нам всем понять, что сведущ даже в этом, в "позднем"); "нету мягкого юмора Довлатова" - заявляет уже самозванный эксперт по "мягкому" Довлатову, той малости только и не понимая, что есть вещи, над которыми смеяться грешно и есть времена, когда смеяться грешно. Есть современность и жизнь именно что людей, а не напомаженных да надушенных марионеток.
Что такое сегодня литература для той колоссальной массы русских людей, чья жизнь проходит за чертой жизни, но кто думает, чувствует на том же языке, на каком пишется эта литература, давно уж им не доступная даже своей ценой? Они - твари бессловесные. А она, литература - вся из себя словесная. Вопрос теперь в том, что героями литературными еще становятся те л ю д и, что не смогли б даже о себе самих прочесть; возможно, - не смогли б и понять, прочти им кто-то вслух. Но произведения такие все же еще пишутся именно ради этих людей и об этих людях, а прочтут их да отвращение испытают как "простые читатели", некто "Иван Дурасов", "Анна Вербиева", "Андрей Васильев", "Аделаида Метелкина" и прочие псевдонимы. Что происходит? Те, у кого не хватило таланта, ума, совести - уродцы богемные, что прячут, будто б неблагозвучные, даже свои имена - судят и осмеивают художников. Осмеивают да шельмуют не просто чужое творчество, а то, что и дает им хлеб обозревателей.
Да и любят ли они вообще литературу русскую, ее читателей, говоря-то от их лица? Они любить умеют только самих себя. Нынешние литературные обзоры, по духу да исполнению мало уж чем отличные от наших же обжорных "светских хроник", - зло во многом социальное: решившие, что они "живут как люди", не желают знать, как существуют все другие, кто для них - уже Никто и Ничто. Это есть по сути своей социальное лицемерие, но и не только - это социальное лицемерие, приходящее не смену нравственности, то есть имитация нравственности, отказ сострадать и отказ чувствовать, осознавать сложность человеческой жизни, даже своей собственной: все серьезное, тяжелое, страдальческое становится ненавистным и рождает эстетическое презрение, какое чувство единственно и заменяет человеческую нравственность нашим больным. Сострадать написанному - как живому сострадать, потому что написанное, сотворенное - это и есть ожившее, живое. Можно и не сделать такой милости, захлопнуть книжку. Но любое зло, будь книжное или жизненное, требует одного и того же нравственного преодоления от человека. И те, кто больны лицемерием, кто не желает "читать", не желая на самом деле сострадать, понимать, знать - больны, одержимы собственным злом. Больны до тех пор, пока скрывают его в себе, не перенося до истерики ни в своей душе, ни близко с собой того, что им так противно.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПОЛИТИНФОРМАЦИЮ
Прежде с целью всеохватности писались обзоры и требовали весьма добросовестной аргументации, но притом всегда опаздывали, не имели на исходе времени какой-то иной актуальности кроме собственно художественной и автор обзора мог выказать себя разве что исследователем некоего художественного опыта. В новом времени жанр "литературного обозрения" вырождается в "хроники". Цель остается как будто бы той же - всеохватность. Но хроника, сориентирована на литературу иначе, чем обозрение. Она обращается к событию, а не к опыту. Она в конце-концов высвечивает литературу не как нечто глубинное и национальное, а как только что произошедшее, почти внешнее, временное.
Хроника заведомо исключает серьезную аргументацию и таковая сводится, по сути, к комментарию, выдвигая на первый план личность самого комментатора. Хроника, бесспорно, актуальней литературного обозрения, как мобильный телефон куда актуальней в смысле связи, чем ожидание вызова в телефонную кабинку. Но вопрос осмысления литературы - это уже не вопрос времени, а вопрос глубины понимания. Иначе сказать, скорость, с какой литхроникеры хватают на лету свершившиеся за тот или иной период времени художественные события, превращает в весьма субъективный беглый комментарий то, что должно быть результатом осмысления художественного опыта. Поэтому ежегодные обозрения Андрея Немзера были глубже, чем все его хроникерство за тот же период, но и в своих "Взглядах на русскую прозу" он все же пытался придать как можно скорее тот или иной нужный только ему ход тем или иным только что свершившимся литературным событиям - и даже отягощенного научными знаниями Немзера желание управлять да направлять заставило отказаться от обзоров в угоду хроникерству. И вот литературная критика из того, что по духу своему должно объединять все разрозненные художественные события в единое целое и утверждать в литературе справедливость художественную, выродилась на наших глазах в уже и пренебрежительную субъективность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24