Ему также отрубают большой палец на ноге, заставляют поднять его наподобие гостии и сказать при этом «Вот тело мое», а язвительный Анжело замечает, что кардинал после пятидесяти лет беспрерывного вранья впервые сказал хоть что-то похожее на правду. По всей видимости, эта вполне антиклерикальная сцена была вставлена с намерением потрафить пуританам того времени (бесполезный жест, поскольку они вообще в театр не ходили, по каким-то причинам считая безнравственными все пьесы сплошь).
Действие третьего акта разворачивается при дворе Фаджио и приводит к убийству Паскуале, которое становится кульминацией интриги, начатой агентами Эрколе. Пока за стенами дворца на улицах бушует битва, Паскуале запирается в изысканной оранжерее и устраивает оргию. Главным номером развеселого представления становится черная дрессированная обезьяна свирепого вида, якобы недавно привезенная из Индии. Естественно, под обезьяньей шкурой скрывается человек, который по условному сигналу прыгает с люстры на Паскуале, и одновременно полдюжины девиц, до этого слонявшихся туда-сюда под видом танцовщиц, бросаются на узурпатора с разных концов сцены. Около десяти минут мстительные фурии увечат, душат, травят, жгут, топчут, ослепляют и прочими способами терзают Паскуале, в то время как он доверительно описывает испытываемые им разнообразные ощущения, к вящему удовольствию публики. После крайне мучительной агонии он наконец умирает, и тут входит некий Дженнаро – полное ничтожество, – дабы провозгласить себя временным правителем страны, пока не будет найден законный герцог – Никколо.
Вслед за этим объявили антракт. Метцгер, пошатываясь, удалился в крохотную курилку, Эдипа направилась в туалет. Там она лениво поискала символ, обнаруженный в «Пределе всему», но стены уборной были на удивление чисты. Эдипа, сама не зная почему, вдруг почувствовала неясную угрозу в отсутствии тех надписей, которыми славились общественные сортиры.
Четвертый акт «Трагедии курьера» открылся сценой с герцогом Анжело в состоянии нервного исступления. Он уже знает о событиях в Фаджио, и ему доносят, что Никколо, возможно, все-таки остался жив. Ходят также слухи, что Дженнаро собирает войско для нападения на Сквамулья, а Папа Римский готов поддержать вторжение в отместку за убийство кардинала. Понимая, что своим людям он больше доверять не может, и отовсюду ожидая предательства, герцог в конце концов решается и велит Эрколе, о чьей истинной роли он и не подозревает, вызвать курьера компании «Торн и Таксис». Эрколе вводит Никколо и оставляет его ждать распоряжений герцога. Анжело достает перо, пергамент и чернила, объясняя публике – но не благородным мстителям, которые понятия не имеют о недавних событиях, – что он срочно должен уверить Дженнаро в своем добром к нему отношении, дабы предотвратить войну с Фаджио. Наспех корябая послание, он роняет несколько бессвязных и загадочных фраз о чернилах, которыми пользуется, намекая, что это некая особая жидкость. Например:
Француз чернила якорем назвал,
В Сквамулья был бы понят дикий галл,
Ведь бездны варево черно, как ночь.
Или:
Горюет лебедь, потеряв перо,
Овца печалится о шерсти пышной,
Но то, что стало жидкостью чернильной,
Не щипано, не стрижено.
Оно Изъято у совсем других зверей.
Все это приводит его в необычайно веселое расположение духа. Письмо к Дженнаро закончено и запечатано, Никколо засовывает его за отворот камзола и отбывает в Фаджио, по-прежнему, как и Эрколе, пребывая в неведении о перевороте и предстоящем ему законном восстановлении в правах на герцогский трон. Следующая картина показывает Дженнаро во главе небольшой армии, готовой войти в пределы Сквамулья. По пути все пространно разглагольствуют о том, что Анжело – если бы он действительно хотел мира – прислал бы парламентера, прежде чем войско пересечет границу, поскольку в противном случае придется – пусть и с великой неохотой – надрать ему задницу. Действие вновь переносится в Сквамулья, где Витторио, курьер герцога, доносит о нелояльности Никколо. Вбегает стражник и сообщает, что обнаружено изувеченное тело Доменико, вероломного друга Никколо, а в сапоге у него найдена кое-как начертанная кровью записка, раскрывающая истинное положение вещей. Анжело, которого от ярости чуть не хватил апоплексический удар, приказывает догнать Никколо и разорвать на куски. Но приказ этот он отдает вовсе не своим приближенным.
Собственно, где-то с этого момента в пьесе начинают происходить действительно странные вещи, и в словах появляется некая неуловимая зыбкость и вкрадчивая двойственность. До этого все – либо буквально, либо метафорически – называлось своими именами. Но после того как герцог отдает роковой приказ, манера повествования резко меняется. Пожалуй, точнее всего ее можно определить как своего рода ритуальное умолчание. Зрителю дается понять, что о некоторых известных обстоятельствах не будет говориться вслух; некоторые события не будут показаны на сцене, хотя, учитывая избыточные подробности предыдущих актов, трудно представить, что могли произойти еще более ужасные события. Герцог информировать нас либо не хочет, либо не может. Бешено крича на Витторио, он достаточно ясно указывает, кто не должен преследовать Никколо; свою собственную охрану он прямо называет сбродом, подонками, шутами, трусами. Но кто же тогда отправится в погоню? Витторио это знает, как знают и все придворные лакеи, слоняющиеся в конюшне Сквамулья и обменивающиеся Многозначительными Взглядами. За всем этим скрыта какая-то грандиозная шутка. Публика того времени это понимала. Анжело знает, но умалчивает. Он едва не проговаривается, но так и не проливает свет на загадку.
Пусть мчит к своей могиле самозванец,
Что тщетно имя гордое присвоил;
Мы просто примем маску за лицо
И призовем кинжалы скорой мести;
Малейший шепоток о том, что имя
Никколо доброго присвоено другим,
Их пробудит – и самозванца нет,
Настигнут роком, и судьба его Невыразима…
Действие возвращается в стан Дженнаро. Прибывает разведчик из Сквамулья и сообщает, что Никколо уже в пути. Общее ликование, во время которого Дженнаро, не столько разговаривающий, сколько ораторствующий, умоляет всех не забывать, что Никколо по-прежнему выступает под эгидой «Торн и Таксис». Веселье прекращается. И вновь, как во дворце Анжело, начинает веять странным холодом. На сцене все прекрасно осведомлены о возможных последствиях (и режиссура это четко подчеркивает). Дженнаро, еще более загадочный, чем Анжело, возносит молитву Господу и Святому Нарцису с просьбой защитить Никколо, и войско выступает в поход. Дженнаро спрашивает помощника, где они находятся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Действие третьего акта разворачивается при дворе Фаджио и приводит к убийству Паскуале, которое становится кульминацией интриги, начатой агентами Эрколе. Пока за стенами дворца на улицах бушует битва, Паскуале запирается в изысканной оранжерее и устраивает оргию. Главным номером развеселого представления становится черная дрессированная обезьяна свирепого вида, якобы недавно привезенная из Индии. Естественно, под обезьяньей шкурой скрывается человек, который по условному сигналу прыгает с люстры на Паскуале, и одновременно полдюжины девиц, до этого слонявшихся туда-сюда под видом танцовщиц, бросаются на узурпатора с разных концов сцены. Около десяти минут мстительные фурии увечат, душат, травят, жгут, топчут, ослепляют и прочими способами терзают Паскуале, в то время как он доверительно описывает испытываемые им разнообразные ощущения, к вящему удовольствию публики. После крайне мучительной агонии он наконец умирает, и тут входит некий Дженнаро – полное ничтожество, – дабы провозгласить себя временным правителем страны, пока не будет найден законный герцог – Никколо.
Вслед за этим объявили антракт. Метцгер, пошатываясь, удалился в крохотную курилку, Эдипа направилась в туалет. Там она лениво поискала символ, обнаруженный в «Пределе всему», но стены уборной были на удивление чисты. Эдипа, сама не зная почему, вдруг почувствовала неясную угрозу в отсутствии тех надписей, которыми славились общественные сортиры.
Четвертый акт «Трагедии курьера» открылся сценой с герцогом Анжело в состоянии нервного исступления. Он уже знает о событиях в Фаджио, и ему доносят, что Никколо, возможно, все-таки остался жив. Ходят также слухи, что Дженнаро собирает войско для нападения на Сквамулья, а Папа Римский готов поддержать вторжение в отместку за убийство кардинала. Понимая, что своим людям он больше доверять не может, и отовсюду ожидая предательства, герцог в конце концов решается и велит Эрколе, о чьей истинной роли он и не подозревает, вызвать курьера компании «Торн и Таксис». Эрколе вводит Никколо и оставляет его ждать распоряжений герцога. Анжело достает перо, пергамент и чернила, объясняя публике – но не благородным мстителям, которые понятия не имеют о недавних событиях, – что он срочно должен уверить Дженнаро в своем добром к нему отношении, дабы предотвратить войну с Фаджио. Наспех корябая послание, он роняет несколько бессвязных и загадочных фраз о чернилах, которыми пользуется, намекая, что это некая особая жидкость. Например:
Француз чернила якорем назвал,
В Сквамулья был бы понят дикий галл,
Ведь бездны варево черно, как ночь.
Или:
Горюет лебедь, потеряв перо,
Овца печалится о шерсти пышной,
Но то, что стало жидкостью чернильной,
Не щипано, не стрижено.
Оно Изъято у совсем других зверей.
Все это приводит его в необычайно веселое расположение духа. Письмо к Дженнаро закончено и запечатано, Никколо засовывает его за отворот камзола и отбывает в Фаджио, по-прежнему, как и Эрколе, пребывая в неведении о перевороте и предстоящем ему законном восстановлении в правах на герцогский трон. Следующая картина показывает Дженнаро во главе небольшой армии, готовой войти в пределы Сквамулья. По пути все пространно разглагольствуют о том, что Анжело – если бы он действительно хотел мира – прислал бы парламентера, прежде чем войско пересечет границу, поскольку в противном случае придется – пусть и с великой неохотой – надрать ему задницу. Действие вновь переносится в Сквамулья, где Витторио, курьер герцога, доносит о нелояльности Никколо. Вбегает стражник и сообщает, что обнаружено изувеченное тело Доменико, вероломного друга Никколо, а в сапоге у него найдена кое-как начертанная кровью записка, раскрывающая истинное положение вещей. Анжело, которого от ярости чуть не хватил апоплексический удар, приказывает догнать Никколо и разорвать на куски. Но приказ этот он отдает вовсе не своим приближенным.
Собственно, где-то с этого момента в пьесе начинают происходить действительно странные вещи, и в словах появляется некая неуловимая зыбкость и вкрадчивая двойственность. До этого все – либо буквально, либо метафорически – называлось своими именами. Но после того как герцог отдает роковой приказ, манера повествования резко меняется. Пожалуй, точнее всего ее можно определить как своего рода ритуальное умолчание. Зрителю дается понять, что о некоторых известных обстоятельствах не будет говориться вслух; некоторые события не будут показаны на сцене, хотя, учитывая избыточные подробности предыдущих актов, трудно представить, что могли произойти еще более ужасные события. Герцог информировать нас либо не хочет, либо не может. Бешено крича на Витторио, он достаточно ясно указывает, кто не должен преследовать Никколо; свою собственную охрану он прямо называет сбродом, подонками, шутами, трусами. Но кто же тогда отправится в погоню? Витторио это знает, как знают и все придворные лакеи, слоняющиеся в конюшне Сквамулья и обменивающиеся Многозначительными Взглядами. За всем этим скрыта какая-то грандиозная шутка. Публика того времени это понимала. Анжело знает, но умалчивает. Он едва не проговаривается, но так и не проливает свет на загадку.
Пусть мчит к своей могиле самозванец,
Что тщетно имя гордое присвоил;
Мы просто примем маску за лицо
И призовем кинжалы скорой мести;
Малейший шепоток о том, что имя
Никколо доброго присвоено другим,
Их пробудит – и самозванца нет,
Настигнут роком, и судьба его Невыразима…
Действие возвращается в стан Дженнаро. Прибывает разведчик из Сквамулья и сообщает, что Никколо уже в пути. Общее ликование, во время которого Дженнаро, не столько разговаривающий, сколько ораторствующий, умоляет всех не забывать, что Никколо по-прежнему выступает под эгидой «Торн и Таксис». Веселье прекращается. И вновь, как во дворце Анжело, начинает веять странным холодом. На сцене все прекрасно осведомлены о возможных последствиях (и режиссура это четко подчеркивает). Дженнаро, еще более загадочный, чем Анжело, возносит молитву Господу и Святому Нарцису с просьбой защитить Никколо, и войско выступает в поход. Дженнаро спрашивает помощника, где они находятся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48