Такая мысль, вопреки выдумкам сочинителей, нисколько
не вяжется с жизнью действительной; но где же я, что со мной?
Приговоренных к смерти, я знал, обычно казнили на аутодафе, и
такую казнь как раз уже назначили на день моего суда. Значит,
меня снова бросили в мою темницу, и теперь я несколько месяцев
буду ждать следующего костра? Да нет, это невозможно. Отсрочки
жертве не дают. К тому же у меня в темнице, как и во всех
камерах смертников в Толедо, пол каменный, и туда проникает
тусклый свет.
Вдруг мое сердце так и перевернулось от ужасной догадки, и
ненадолго я снова лишился чувств. Придя в себя, я тотчас
вскочил на ноги; я дрожал всем телом. Я отчаянно простирал руки
во все стороны. Они встречали одну пустоту. А я шагу не мог
ступить от страха, что могу наткнуться на стену склепа. Я
покрылся потом. Он крупными каплями застыл у меня на лбу.
Наконец, истомясь неизвестностью, я осторожно шагнул вперед,
вытянув руки и до боли напрягая глаза в надежде различить
слабый луч света. Так прошел я немало шагов; но по-прежнему все
было черно и пусто. Я вздохнул свободней. Я понял, что мне
уготована, по крайней мере, не самая злая участь.
Я осторожно продвигался дальше, а в памяти моей скоро
стали тесниться несчетные глухие слухи об ужасах Толедо. О
здешних тюрьмах ходили странные рассказы - я всегда почитал их
небылицами, - до того странные и зловещие, что их передавали
только шепотом. Что, если меня оставили умирать от голода в
подземном царстве тьмы? Иди меня ждет еще горшая судьба? В том,
что я обречен уничтожению, и уничтожению особенно
безжалостному, и не мог сомневаться, зная нрав своих судей.
Лишь мысль о способе и часе донимала и сводила меня с ума.
Наконец мои протянутые руки наткнулись на препятствие. Это
была стена, очевидно, каменной кладки, совершенно гладкая,
склизкая и холодная. Я пошел вдоль нее, ступая с той
недоверчивой осторожностью, которой научили меня иные старинные
истории. Однако таким способом еще нельзя было определить
размеров темницы; я мог обойти ее всю и вернуться на то же
место, так ничего и не заметив, ибо стена была совершенно
ровная и везде одинаковая. Тогда я стал искать нож, который
лежал у меня в кармане, когда меня повели в судилище; ножа я не
нашел. Мое платье сменили на балахон из мешковины. А я-то хотел
всадить лезвие в какую-нибудь щелочку между камнями, чтоб
определить начало пути. Затруднение, правда, оказалось пустое,
и лишь в тогдашней моей горячке оно представилось мне сначала
неодолимым. Я отодрал толстую подрубку подола и положил его под
прямым углом к стене. Пробираясь вдоль стены, я непременно
наткнусь на нее, обойдя круг. Так я рассчитал. Но я не подумал
ни о размерах темницы, ни о собственной своей слабости. Земля
была сырая и скользкая. Я проковылял еще немного, споткнулся и
упал. Изнеможение помешало мне подняться, и скоро меня одолел
сон.
Проснувшись, я вытянул руку и нащупал рядом ломоть хлеба и
кувшин с водою. Я так был измучен, что не стал размышлять,
откуда они взялись, но жадно осушил кувшин и съел хлеб. Скоро я
снова побрел вдоль стены и с большим трудом наконец добрался до
места, где лежала мешковина. До того, как я упал, я насчитал
пятьдесят два шага, а после того, как встал и пошел сызнова,
насчитал их сорок восемь. Значит, всего шагов получалось сто;
и, положив на ярд по два шага, я заключил, что тюрьма моя имеет
окружность в пятьдесят ярдов. Однако в стене оказалось и много
углов, и я никак не мог догадаться о форме подземелья, ибо в
голове у меня засела мысль, что здесь непременно подземелье.
Мои расследованья были почти бесцельны и уж вовсе
безнадежны, но странное любопытство побуждало меня их
продолжать. Я отделился от стены и решил пересечь обнесенное ею
пространство. То и дело оскользаясь на предательском, хоть и
твердом полу, я сперва ступал с величайшей осторожностью. Но
потом я набрался храбрости и пошел тверже, стараясь не
сбиваться с прямого пути. Так прошел я шагов десять -
двенадцать, но споткнулся о свисавший оборванный край своего
подола, сделал еще шаг и рухнул ничком.
Опомнился я не сразу, и лишь несколько секунд спустя мое
внимание привлекло удивительное обстоятельство. Дело вот в чем
- подбородком я уткнулся в тюремный пол, а губы и верхняя
часть лица, хоть и опущенные ниже подбородка, ни к чему не
прикасались. Мой лоб точно погрузился во влажный пар, а в
ноздри лез ни с чем не сравнимый запах плесени. Я протянул руку
и с ужасом обнаружил, что лежу у самого края круглого колодца,
глубину которого я, разумеется, пока не мог определить. Я
пошарил по краю кладки, ухитрился отломить кусок кирпича и
бросил вниз. Несколько мгновений я слышал, как он, падая, гулко
ударялся о стенки колодца, наконец глухо всплеснулась вода, и
ей громко отозвалось эхо. В тот же миг раздался такой звук,
будто где-то наверху распахнули и разом захлопнули дверь, тьму
прорезал слабый луч и тотчас погас.
Тут я понял, какая мне готовилась судьба, и поздравил себя
с тем, что так вовремя споткнулся. Еще бы один шаг - и больше
мне не видеть белого света. О таких именно казнях упоминалось в
тех рассказах об инквизиции, которые почитал я вздором и
выдумками. У жертв инквизиции был выбор: либо смерть в
чудовищных муках телесных, либо смерть в ужаснейших мучениях
нравственных. Мне осталось последнее. От долгих страданий мои
нервы совсем расшатались, я вздрагивал при звуке собственного
голоса и как нельзя более подходил для того рода пыток, какие
меня ожидали.
Весь дрожа, я отполз назад к стене, решившись скорей
погибнуть там, только бы избегнуть страшных колодцев, которые
теперь мерещились мне повсюду. Будь мой рассудок в ином
состоянии, у меня бы хватило духу самому броситься в пропасть и
положить конец беде, но я стал трусом из трусов. К тому же из
головы не шло то, что я читал о таких колодцах - мгновенно
расстаться с жизнью там никому еще не удавалось.
От возбужденья я долгие часы не мог уснуть, но наконец
забылся. Проснувшись, я, как и прежде, обнаружил подле себя
ломоть хлеба и кувшин с водой. Меня терзала жажда, и я залпом
осушил кувшин. К воде, верно, примешали какого-то зелья; не
успел я допить ее, как меня одолела дремота. Я погрузился в сон
- глубокий, как сон смерти. Долго ли я спал, я, разумеется, не
знаю, но только, когда я снова открыл глаза, я вдруг увидел,
что меня окружает. В робком зеленоватом свете, которого
источник я заметил не сразу, мне открылись вид и размеры моей
тюрьмы.
1 2 3 4 5
не вяжется с жизнью действительной; но где же я, что со мной?
Приговоренных к смерти, я знал, обычно казнили на аутодафе, и
такую казнь как раз уже назначили на день моего суда. Значит,
меня снова бросили в мою темницу, и теперь я несколько месяцев
буду ждать следующего костра? Да нет, это невозможно. Отсрочки
жертве не дают. К тому же у меня в темнице, как и во всех
камерах смертников в Толедо, пол каменный, и туда проникает
тусклый свет.
Вдруг мое сердце так и перевернулось от ужасной догадки, и
ненадолго я снова лишился чувств. Придя в себя, я тотчас
вскочил на ноги; я дрожал всем телом. Я отчаянно простирал руки
во все стороны. Они встречали одну пустоту. А я шагу не мог
ступить от страха, что могу наткнуться на стену склепа. Я
покрылся потом. Он крупными каплями застыл у меня на лбу.
Наконец, истомясь неизвестностью, я осторожно шагнул вперед,
вытянув руки и до боли напрягая глаза в надежде различить
слабый луч света. Так прошел я немало шагов; но по-прежнему все
было черно и пусто. Я вздохнул свободней. Я понял, что мне
уготована, по крайней мере, не самая злая участь.
Я осторожно продвигался дальше, а в памяти моей скоро
стали тесниться несчетные глухие слухи об ужасах Толедо. О
здешних тюрьмах ходили странные рассказы - я всегда почитал их
небылицами, - до того странные и зловещие, что их передавали
только шепотом. Что, если меня оставили умирать от голода в
подземном царстве тьмы? Иди меня ждет еще горшая судьба? В том,
что я обречен уничтожению, и уничтожению особенно
безжалостному, и не мог сомневаться, зная нрав своих судей.
Лишь мысль о способе и часе донимала и сводила меня с ума.
Наконец мои протянутые руки наткнулись на препятствие. Это
была стена, очевидно, каменной кладки, совершенно гладкая,
склизкая и холодная. Я пошел вдоль нее, ступая с той
недоверчивой осторожностью, которой научили меня иные старинные
истории. Однако таким способом еще нельзя было определить
размеров темницы; я мог обойти ее всю и вернуться на то же
место, так ничего и не заметив, ибо стена была совершенно
ровная и везде одинаковая. Тогда я стал искать нож, который
лежал у меня в кармане, когда меня повели в судилище; ножа я не
нашел. Мое платье сменили на балахон из мешковины. А я-то хотел
всадить лезвие в какую-нибудь щелочку между камнями, чтоб
определить начало пути. Затруднение, правда, оказалось пустое,
и лишь в тогдашней моей горячке оно представилось мне сначала
неодолимым. Я отодрал толстую подрубку подола и положил его под
прямым углом к стене. Пробираясь вдоль стены, я непременно
наткнусь на нее, обойдя круг. Так я рассчитал. Но я не подумал
ни о размерах темницы, ни о собственной своей слабости. Земля
была сырая и скользкая. Я проковылял еще немного, споткнулся и
упал. Изнеможение помешало мне подняться, и скоро меня одолел
сон.
Проснувшись, я вытянул руку и нащупал рядом ломоть хлеба и
кувшин с водою. Я так был измучен, что не стал размышлять,
откуда они взялись, но жадно осушил кувшин и съел хлеб. Скоро я
снова побрел вдоль стены и с большим трудом наконец добрался до
места, где лежала мешковина. До того, как я упал, я насчитал
пятьдесят два шага, а после того, как встал и пошел сызнова,
насчитал их сорок восемь. Значит, всего шагов получалось сто;
и, положив на ярд по два шага, я заключил, что тюрьма моя имеет
окружность в пятьдесят ярдов. Однако в стене оказалось и много
углов, и я никак не мог догадаться о форме подземелья, ибо в
голове у меня засела мысль, что здесь непременно подземелье.
Мои расследованья были почти бесцельны и уж вовсе
безнадежны, но странное любопытство побуждало меня их
продолжать. Я отделился от стены и решил пересечь обнесенное ею
пространство. То и дело оскользаясь на предательском, хоть и
твердом полу, я сперва ступал с величайшей осторожностью. Но
потом я набрался храбрости и пошел тверже, стараясь не
сбиваться с прямого пути. Так прошел я шагов десять -
двенадцать, но споткнулся о свисавший оборванный край своего
подола, сделал еще шаг и рухнул ничком.
Опомнился я не сразу, и лишь несколько секунд спустя мое
внимание привлекло удивительное обстоятельство. Дело вот в чем
- подбородком я уткнулся в тюремный пол, а губы и верхняя
часть лица, хоть и опущенные ниже подбородка, ни к чему не
прикасались. Мой лоб точно погрузился во влажный пар, а в
ноздри лез ни с чем не сравнимый запах плесени. Я протянул руку
и с ужасом обнаружил, что лежу у самого края круглого колодца,
глубину которого я, разумеется, пока не мог определить. Я
пошарил по краю кладки, ухитрился отломить кусок кирпича и
бросил вниз. Несколько мгновений я слышал, как он, падая, гулко
ударялся о стенки колодца, наконец глухо всплеснулась вода, и
ей громко отозвалось эхо. В тот же миг раздался такой звук,
будто где-то наверху распахнули и разом захлопнули дверь, тьму
прорезал слабый луч и тотчас погас.
Тут я понял, какая мне готовилась судьба, и поздравил себя
с тем, что так вовремя споткнулся. Еще бы один шаг - и больше
мне не видеть белого света. О таких именно казнях упоминалось в
тех рассказах об инквизиции, которые почитал я вздором и
выдумками. У жертв инквизиции был выбор: либо смерть в
чудовищных муках телесных, либо смерть в ужаснейших мучениях
нравственных. Мне осталось последнее. От долгих страданий мои
нервы совсем расшатались, я вздрагивал при звуке собственного
голоса и как нельзя более подходил для того рода пыток, какие
меня ожидали.
Весь дрожа, я отполз назад к стене, решившись скорей
погибнуть там, только бы избегнуть страшных колодцев, которые
теперь мерещились мне повсюду. Будь мой рассудок в ином
состоянии, у меня бы хватило духу самому броситься в пропасть и
положить конец беде, но я стал трусом из трусов. К тому же из
головы не шло то, что я читал о таких колодцах - мгновенно
расстаться с жизнью там никому еще не удавалось.
От возбужденья я долгие часы не мог уснуть, но наконец
забылся. Проснувшись, я, как и прежде, обнаружил подле себя
ломоть хлеба и кувшин с водой. Меня терзала жажда, и я залпом
осушил кувшин. К воде, верно, примешали какого-то зелья; не
успел я допить ее, как меня одолела дремота. Я погрузился в сон
- глубокий, как сон смерти. Долго ли я спал, я, разумеется, не
знаю, но только, когда я снова открыл глаза, я вдруг увидел,
что меня окружает. В робком зеленоватом свете, которого
источник я заметил не сразу, мне открылись вид и размеры моей
тюрьмы.
1 2 3 4 5