Полы плаща он поддерживал костлявыми пальцами. Что-то страшное отражалось на его искаженном судорогой лице. Он выглядел кровожадным духом подземного мира.
Будин в ужасе закрыл глаза. Миний продолжал осыпать всех площадной бранью, раздосадованный, что допрос остался неоконченным, а рабу-предателю дали слишком легко умереть. Он хорошо понимал, что не женственный юноша был главарем рабского заговора, что личность подлинного вдохновителя и организатора заговорщиков осталась неизвестной.
Дамасикл пришел в себя и вздохнул облегченно. На Херемона он поглядел с плохо скрытой ненавистью.
7
После пожара херсонесцы лишились большей части своих хлебных запасов. Призрак голода стал страшной действительностью.
Кто имел хлеб в зерновых ямах, тот тайком подкармливался. Но это касалось лишь богатых горожан. Беднота голодала по-настоящему. Не было хлеба, не стало рыбы. Сами херсонесцы рыбной ловлей почти не занимались. Рыбачили тавры, жившие в береговых селениях, сейчас занятых скифами. Да и время для рыбной ловли миновало. В городе сохранились остатки мелкой рыбешки, посоленной в цементных ваннах. Рыба эта протухла и издавала зловоние. Ее использовали на корм для рабов полиса. Греки же, более разборчивые в еде, несмотря на тяжелое положение, не думали потреблять столь низкокачественный продукт.
Сейчас магистраты вспомнили об этих рыбных ресурсах и наложили на них руку.
Отныне рабы стали получать одну треть своего рыбного пайка в виде бесформенной разложившейся массы. Более сохранившуюся соленую хамсу отбирали, прополаскивали водою, и она шла на раздачу голодающим гражданам.
Всем, кто носил оружие и находился на стенах города, выдавали, кроме того, по одной пшеничной лепешке в день.
Гекатей половину своего хлебного рациона приносил домой, где лежала в постели совсем ослабевшая мать.
– Ей нужно молоко, – с горечью говорил сын отцу, – разве она может питаться хамсой и грубой лепешкой из несеяной муки!
Скимн пожимал плечами и доставал из-под складок грязной хламиды тоже кусок лепешки.
– А ты, старый сфинкс, смотри, – предупреждал он Керкета угрожающим тоном, – не вздумай набивать свое брюхо этим хлебом!
Керкет угодливо, по-собачьи вскидывал на хозяина глаза, заросшие дурным мясом. Раб питался остатками отрубей, спрятанных во дворе. Он выбирал из отрубей мышиный кал, заваривал их горячей водою и, посолив, крошил туда лук, после чего с жадностью съедал это кушанье.
Хозяйку он жалел и не посягал на ссохшиеся куски лепешек, что приносили ей муж и сын. Делия почти ничего не ела. Она лишь внимательно следила за тем, как раб делал тюрю и кормил ею Филению. Девочка ела с жадностью, но спустя полчаса опять начинала просить есть. Когда прибегал Левкий, похудевший, но живой и возбужденный, больная слушала его торопливые рассказы и кормила куском сухой лепешки и соленой рыбой.
И все же находила возможным откладывать кое-что в глиняный пифос, стоявший за кроватью у изголовья.
– Я все равно умру, – говорила она рабу слабым голосом, – здесь же я накопила кусочки для детей. Ты должен будешь делить их так, чтобы дети выдержали как можно дольше. Может быть, они еще дождутся конца осады.
Но вот мужчины стали приходить все более усталыми, голодными и злыми. Они уже не приносили лепешек, а высыпали на деревянное блюдо по горсти горелого зерна, смешанного с золою. Это были остатки сгоревших запасов пшеницы, экономно распределяемые между защитниками города.
Умирающие валялись на улицах. Днем на них брызгал холодный дождь, ночью их трупы присыпало снегом. Незакрытые глаза мертвых смотрели с застывший спокойствием.
Делия начала расходовать свой «запас». Теперь она сама выдавала детям по кусочку лепешки и по рыбке. Гекатею настоятельно совала в руки серый пыльный обломок им же ранее принесенного хлеба, с горечью видя, что он стал походить на тяжелобольного, почернел и осунулся.
Пифос опустел.
Однажды, когда дети спали, а Керкет находился во дворике, Делия услышала чьи-то голоса за стеною и скрип открываемой двери. Больная подняла иссохшую руку и ударила костяшками пальцев в медный таз. Это был сигнал Керкету, который не замедлил явиться.
– Кто-то пришел, – прошептала женщина, – иди открой, посмотри. Как бы не лихие люди!
«Кто бы это? – спрашивала она себя с тревогой. – Неужели мужчины?» Воображение рисовало ей страшные картины. Ей чудилось, что уже несут тело сына или мужа, пронзенного скифской стрелой. Ужас охватил ее. Она хотела вскочить, но не смогла. Широко открытыми глазами смотрела на дверь, ожидая, когда она распахнется.
К ее удивлению, в комнату вошли две иеродулы, а с ними сама прекрасная Гедия Херемонова.
Иеродулы поставили на пол свои ноши.
– Я пришла приветствовать тебя и принесла подарок от Девы! Божественная Покровительница не забывает тех, кто оказал ей услугу. Здесь ты найдешь амфору с молоком, сыр и хлеб!
Делия залилась слезами благодарности. «Молоко, сыр и хлеб!» В этих словах она услышала что-то вроде небесной музыки, от радости не догадалась даже спросить себя: откуда в храме Девы такая роскошная пища, когда в городе люди мрут от голода как мухи?
После ухода молодой жрицы она долго не могла успокоиться и лежала, прислушиваясь к зловещему шуму со стороны городских стен. Защитники города отбивали очередной штурм.
– Кажется, скифы опять лезут на стены, – заметил Керкет равнодушно.
Он давно уже перестал чему-либо удивляться. Однако, увидев корзину с румяными булками, часто заморгал красными, воспаленными веками и вопросительно уставился на хозяйку.
– Это из храма Девы, Керкет.
Раб радостно заулыбался. Его радовало искренне, что хозяйка и дети получат сегодня лучший обед и, кто знает, может быть, и ему перепадет кое-что.
Неожиданно пришел Скимн. Он тяжело дышал. Выглядел настоящим бродягой в грязной разорванной одежде. Делия обмерла.
– Где Гекатей?
– Гекатей жив и невредим. Я был на вылазке через южные ворота и добыл вот это!
Архитектор положил на стол ногу лошади, отсеченную вместе со шкурой.
– Эй, Керкет, разводи огонь, будем варить обед!
Левкий и Филения проснулись. Девочка сразу увидела корзину с хлебами и жалобно заскулила:
– Дай, дай!
Соскочив с кровати, схватила маленькой рукой булку.
– А это что? Откуда? – изумился Скимн.
– Булочки и сыр, – умильно прохрипел Керкет, – принесли из храма Девы в подарочек!
– Булочки?.. В подарочек из храма?.. – словно испугавшись, проговорил Скимн и, подумав с минуту, крикнул: – Нет! Этого не будет! Отдай обратно, дрянная девчонка!
И грубо вырвал из рук дочери хлебец. Схватив корзину, он поспешно закрыл ее куском холста и, ругаясь, выбежал из дому.
Делия заплакала. Она хорошо знала, почему так взбешен ее муж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
Будин в ужасе закрыл глаза. Миний продолжал осыпать всех площадной бранью, раздосадованный, что допрос остался неоконченным, а рабу-предателю дали слишком легко умереть. Он хорошо понимал, что не женственный юноша был главарем рабского заговора, что личность подлинного вдохновителя и организатора заговорщиков осталась неизвестной.
Дамасикл пришел в себя и вздохнул облегченно. На Херемона он поглядел с плохо скрытой ненавистью.
7
После пожара херсонесцы лишились большей части своих хлебных запасов. Призрак голода стал страшной действительностью.
Кто имел хлеб в зерновых ямах, тот тайком подкармливался. Но это касалось лишь богатых горожан. Беднота голодала по-настоящему. Не было хлеба, не стало рыбы. Сами херсонесцы рыбной ловлей почти не занимались. Рыбачили тавры, жившие в береговых селениях, сейчас занятых скифами. Да и время для рыбной ловли миновало. В городе сохранились остатки мелкой рыбешки, посоленной в цементных ваннах. Рыба эта протухла и издавала зловоние. Ее использовали на корм для рабов полиса. Греки же, более разборчивые в еде, несмотря на тяжелое положение, не думали потреблять столь низкокачественный продукт.
Сейчас магистраты вспомнили об этих рыбных ресурсах и наложили на них руку.
Отныне рабы стали получать одну треть своего рыбного пайка в виде бесформенной разложившейся массы. Более сохранившуюся соленую хамсу отбирали, прополаскивали водою, и она шла на раздачу голодающим гражданам.
Всем, кто носил оружие и находился на стенах города, выдавали, кроме того, по одной пшеничной лепешке в день.
Гекатей половину своего хлебного рациона приносил домой, где лежала в постели совсем ослабевшая мать.
– Ей нужно молоко, – с горечью говорил сын отцу, – разве она может питаться хамсой и грубой лепешкой из несеяной муки!
Скимн пожимал плечами и доставал из-под складок грязной хламиды тоже кусок лепешки.
– А ты, старый сфинкс, смотри, – предупреждал он Керкета угрожающим тоном, – не вздумай набивать свое брюхо этим хлебом!
Керкет угодливо, по-собачьи вскидывал на хозяина глаза, заросшие дурным мясом. Раб питался остатками отрубей, спрятанных во дворе. Он выбирал из отрубей мышиный кал, заваривал их горячей водою и, посолив, крошил туда лук, после чего с жадностью съедал это кушанье.
Хозяйку он жалел и не посягал на ссохшиеся куски лепешек, что приносили ей муж и сын. Делия почти ничего не ела. Она лишь внимательно следила за тем, как раб делал тюрю и кормил ею Филению. Девочка ела с жадностью, но спустя полчаса опять начинала просить есть. Когда прибегал Левкий, похудевший, но живой и возбужденный, больная слушала его торопливые рассказы и кормила куском сухой лепешки и соленой рыбой.
И все же находила возможным откладывать кое-что в глиняный пифос, стоявший за кроватью у изголовья.
– Я все равно умру, – говорила она рабу слабым голосом, – здесь же я накопила кусочки для детей. Ты должен будешь делить их так, чтобы дети выдержали как можно дольше. Может быть, они еще дождутся конца осады.
Но вот мужчины стали приходить все более усталыми, голодными и злыми. Они уже не приносили лепешек, а высыпали на деревянное блюдо по горсти горелого зерна, смешанного с золою. Это были остатки сгоревших запасов пшеницы, экономно распределяемые между защитниками города.
Умирающие валялись на улицах. Днем на них брызгал холодный дождь, ночью их трупы присыпало снегом. Незакрытые глаза мертвых смотрели с застывший спокойствием.
Делия начала расходовать свой «запас». Теперь она сама выдавала детям по кусочку лепешки и по рыбке. Гекатею настоятельно совала в руки серый пыльный обломок им же ранее принесенного хлеба, с горечью видя, что он стал походить на тяжелобольного, почернел и осунулся.
Пифос опустел.
Однажды, когда дети спали, а Керкет находился во дворике, Делия услышала чьи-то голоса за стеною и скрип открываемой двери. Больная подняла иссохшую руку и ударила костяшками пальцев в медный таз. Это был сигнал Керкету, который не замедлил явиться.
– Кто-то пришел, – прошептала женщина, – иди открой, посмотри. Как бы не лихие люди!
«Кто бы это? – спрашивала она себя с тревогой. – Неужели мужчины?» Воображение рисовало ей страшные картины. Ей чудилось, что уже несут тело сына или мужа, пронзенного скифской стрелой. Ужас охватил ее. Она хотела вскочить, но не смогла. Широко открытыми глазами смотрела на дверь, ожидая, когда она распахнется.
К ее удивлению, в комнату вошли две иеродулы, а с ними сама прекрасная Гедия Херемонова.
Иеродулы поставили на пол свои ноши.
– Я пришла приветствовать тебя и принесла подарок от Девы! Божественная Покровительница не забывает тех, кто оказал ей услугу. Здесь ты найдешь амфору с молоком, сыр и хлеб!
Делия залилась слезами благодарности. «Молоко, сыр и хлеб!» В этих словах она услышала что-то вроде небесной музыки, от радости не догадалась даже спросить себя: откуда в храме Девы такая роскошная пища, когда в городе люди мрут от голода как мухи?
После ухода молодой жрицы она долго не могла успокоиться и лежала, прислушиваясь к зловещему шуму со стороны городских стен. Защитники города отбивали очередной штурм.
– Кажется, скифы опять лезут на стены, – заметил Керкет равнодушно.
Он давно уже перестал чему-либо удивляться. Однако, увидев корзину с румяными булками, часто заморгал красными, воспаленными веками и вопросительно уставился на хозяйку.
– Это из храма Девы, Керкет.
Раб радостно заулыбался. Его радовало искренне, что хозяйка и дети получат сегодня лучший обед и, кто знает, может быть, и ему перепадет кое-что.
Неожиданно пришел Скимн. Он тяжело дышал. Выглядел настоящим бродягой в грязной разорванной одежде. Делия обмерла.
– Где Гекатей?
– Гекатей жив и невредим. Я был на вылазке через южные ворота и добыл вот это!
Архитектор положил на стол ногу лошади, отсеченную вместе со шкурой.
– Эй, Керкет, разводи огонь, будем варить обед!
Левкий и Филения проснулись. Девочка сразу увидела корзину с хлебами и жалобно заскулила:
– Дай, дай!
Соскочив с кровати, схватила маленькой рукой булку.
– А это что? Откуда? – изумился Скимн.
– Булочки и сыр, – умильно прохрипел Керкет, – принесли из храма Девы в подарочек!
– Булочки?.. В подарочек из храма?.. – словно испугавшись, проговорил Скимн и, подумав с минуту, крикнул: – Нет! Этого не будет! Отдай обратно, дрянная девчонка!
И грубо вырвал из рук дочери хлебец. Схватив корзину, он поспешно закрыл ее куском холста и, ругаясь, выбежал из дому.
Делия заплакала. Она хорошо знала, почему так взбешен ее муж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202