– Ничего подобного, сэр. Что-нибудь еще? Благодарю вас, сэр.
Кобторн обрадовался, увидев, что официант уходит, но с его уходом почувствовал себя совершенно выдохнувшимся. Напитки не разбудили Морроу и не вернули старого Джердана к жизни. Сделав над собой усилие, Кобторн поговорил с ними о партии, передал им слова, сказанные ему не далее как накануне премьер-министром, рассказал два анекдота про лидера оппозиции. Но даже когда оба его собеседника смеялись, они все равно казались один мертвым, другой спящим. Тем временем с напитками было покончено. Наконец Кобторн зевнул разок-другой, и они ушли, заверив, что побеспокоят его не раньше, чем за четверть часа до собрания.
Он попытался читать свои тезисы, надеясь заучить некоторые места наизусть. В них содержался смысл, но не тот, какой ему сейчас требовался. Он не мог сосредоточиться. Теперь он был убежден, что его сосед по купе – полный мужчина с бледным лицом – применил к нему какой-то гипнотический прием. «Увидите сами», – сказал он, неким таинственным способом навязав ему свою волю. Конечно, смешно считать большую часть жителей Лидингтона либо спящей, либо мертвой. Это был какой-то фокус. Кобторн обнадежил сам себя, что действие гипноза, вероятно, скоро ослабнет. Выступление на многочисленном собрании перед мертвыми и спящими – такое могло присниться только в страшном сне. Как жаль, что этого пария нельзя напустить на лидеров оппозиции – и пусть бы он гипнотизировал их.
Отчасти желая выпить еще, отчасти желая посмотреть, что же будет дальше, он позвонил снова. И снова на вызов явился официант, хотя и более молодой, но все же казавшийся спящим. Кобторн просто повторил заказ, но когда официант вернулся с двойным виски и содовой, уже не мог промолчать.
– Что с вами происходит? – возмущенно спросил он.
– Пожалуйста, сэр, что вы имеете в виду? – с испуганным видом, заикаясь произнес официант. Но несмотря на это, он вроде бы так и не проснулся.
– Вы какой-то сонный, – строго сказал Кобторн.
Официант запротестовал, и его гладкий смуглый лоб покрылся испариной. Он вовсе не спит, заявил он, и занят по горло, так как обслуживает целых два этажа. И Кобторн был вынужден признаться самому себе, что в известном смысле крайне несправедливо бросать парню такое обвинение. Внешне ничто не выдавало, что он спит; он, бесспорно, выполнял свои обязанности добросовестно. И тем не менее, несмотря на пот и страх, все же казалось, что он принадлежит к великому множеству людей, живущих словно во сне. Именно эта мысль встревожила Кобторна, когда он отпустил официанта. Вот что, по-видимому, и имел в виду парень в поезде, так как существует точка зрения, которую он каким-то образом навязал Кобторну, будто основная масса людей только воображает, что живет и бодрствует, на самом же деле она либо мертва, либо спит.
Выпив залпом виски, Кобторн принял решение бросить вызов этому оскорбительному, широко распространенному мнению. Схватив свои тезисы и вскочив на ноги, он заставил себя вообразить, что уже стоит на трибуне внушительного Биконсфилд-холла и в ушах его все еще звучат аплодисменты нетерпеливой публики.
«Господин председатель, друзья!» – торжественно изрек он и пошел говорить свою речь, старый политикан, самонадеянный министр короны. Для затравки он отпустил парочку острот – и почти явственно услышал смех толпы, – а затем сделал несколько вступительных замечаний. Все шло хорошо. Наконец, он подошел к изложению своего заявления о новой политике правительства, сначала разъяснив ее общее направление, а потом коснулся роли, какую сыграет его собственное министерство. Он обнаружил, что ему почти что нет необходимости заглядывать в свои конспекты. Стандартные фразы приходили в голову без заминки и к месту; он был так же красноречив, как доходчив и убедителен. «Могу заверить вас, друзья мои!…» – прогремел он про себя, выкидывая руку и тыча указательным пальцем в гравюру, изображающую двух сторонников Регентства, которую, должно быть, повесили для украшения стены. И тут он умолк и застыл в ужасе: ему показалось, будто он говорит во сне.
Упав духом, он спорил сам с собой. Сидеть ли ему в этой мрачной комнате, стараясь преодолеть жуткий гипноз, или же рискнуть и сойти в ресторан, где чары могли рассеяться? Конечно, если они не рассеются, тогда ему придется еще хуже – весь вечер оставаться в плену у этого наваждения. Но в номере он был бессилен, и к тому же ему захотелось есть. Поэтому он позвонил и заказал столик, а затем проворно умылся и привел себя в порядок.
Основная часть столовой лидингтонского отеля «Мидлэнд» – большой зал, и хотя ее стиль свидетельствует о нелегком компромиссе между индийским дворцом и муниципальной баней с бассейном, она пользуется большой популярностью и почти всегда заполнена до отказа. Пальмы, водруженные в центре, служили маскировкой для тележек с сомнительными закусками, компотом, драченой. Трио изможденных дам исполняло мелодии Ноэля Коуворда и другие шедевры нашего века. С челом, омраченным политическими премудростями и государственными тайнами, Кобторн прошел к столику, удачно расположенному на равном расстоянии между пальмами и трио. Он увидел, что в столовой полно народу, но поначалу не обращал на своих сотрапезников никакого внимания, поспешив заказать легкую еду и еще порцию виски. Несколько минут он чувствовал себя намного лучше. Похоже, мир опять стал здравомыслящим. Он знал, что его узнали, и поглядывал на свою аудиторию. Смуглый виндзорец пришел и ушел. Пока все шло хорошо. Тут, хлебнув виски, он рискнул сосредоточить все свое внимание на окружающих.
Результат оказался катастрофическим. Из ста или около того человек, сидевших в столовой, только трое вроде были живы и не спали: мальчонка, обедавший с родителями, – оба они спали крепким сном, пожилой джентльмен, угощавший трех других, – все трое спали и одна виолончелистка. Из остальных присутствующих, считая обедающих и официантов, одна четверть была мертва и готова, к погребению, а три четверти ели, болтали и смотрели, так и не пробуждаясь от сна. У Кобторна не было на их счет никакого сомнения. Он отметил также, что вся комната вместе с находящимися в ней, казалось, отстояла от него непривычно далеко. При этом какая-то часть его самого не сидела за столом, а парила и, глядя сверху, видела все с ужасающей отчетливостью. Как в ночном кошмаре.
Если он с отчаяния переключал свое внимание и сосредоточивал его на себе, мрачные раздумья затемняли его сознание, прямо как небо – грозовые тучи. Собственная карьера представлялась ему памятником мирской суете. Он и его друзья были поставлены у власти избирателями, которые шли к урнам во сне, и сами они действовали и разговаривали в непробудном сне, ходили по кругу в министерство или из министерства, так и не открывая глаз.
1 2 3 4 5
Кобторн обрадовался, увидев, что официант уходит, но с его уходом почувствовал себя совершенно выдохнувшимся. Напитки не разбудили Морроу и не вернули старого Джердана к жизни. Сделав над собой усилие, Кобторн поговорил с ними о партии, передал им слова, сказанные ему не далее как накануне премьер-министром, рассказал два анекдота про лидера оппозиции. Но даже когда оба его собеседника смеялись, они все равно казались один мертвым, другой спящим. Тем временем с напитками было покончено. Наконец Кобторн зевнул разок-другой, и они ушли, заверив, что побеспокоят его не раньше, чем за четверть часа до собрания.
Он попытался читать свои тезисы, надеясь заучить некоторые места наизусть. В них содержался смысл, но не тот, какой ему сейчас требовался. Он не мог сосредоточиться. Теперь он был убежден, что его сосед по купе – полный мужчина с бледным лицом – применил к нему какой-то гипнотический прием. «Увидите сами», – сказал он, неким таинственным способом навязав ему свою волю. Конечно, смешно считать большую часть жителей Лидингтона либо спящей, либо мертвой. Это был какой-то фокус. Кобторн обнадежил сам себя, что действие гипноза, вероятно, скоро ослабнет. Выступление на многочисленном собрании перед мертвыми и спящими – такое могло присниться только в страшном сне. Как жаль, что этого пария нельзя напустить на лидеров оппозиции – и пусть бы он гипнотизировал их.
Отчасти желая выпить еще, отчасти желая посмотреть, что же будет дальше, он позвонил снова. И снова на вызов явился официант, хотя и более молодой, но все же казавшийся спящим. Кобторн просто повторил заказ, но когда официант вернулся с двойным виски и содовой, уже не мог промолчать.
– Что с вами происходит? – возмущенно спросил он.
– Пожалуйста, сэр, что вы имеете в виду? – с испуганным видом, заикаясь произнес официант. Но несмотря на это, он вроде бы так и не проснулся.
– Вы какой-то сонный, – строго сказал Кобторн.
Официант запротестовал, и его гладкий смуглый лоб покрылся испариной. Он вовсе не спит, заявил он, и занят по горло, так как обслуживает целых два этажа. И Кобторн был вынужден признаться самому себе, что в известном смысле крайне несправедливо бросать парню такое обвинение. Внешне ничто не выдавало, что он спит; он, бесспорно, выполнял свои обязанности добросовестно. И тем не менее, несмотря на пот и страх, все же казалось, что он принадлежит к великому множеству людей, живущих словно во сне. Именно эта мысль встревожила Кобторна, когда он отпустил официанта. Вот что, по-видимому, и имел в виду парень в поезде, так как существует точка зрения, которую он каким-то образом навязал Кобторну, будто основная масса людей только воображает, что живет и бодрствует, на самом же деле она либо мертва, либо спит.
Выпив залпом виски, Кобторн принял решение бросить вызов этому оскорбительному, широко распространенному мнению. Схватив свои тезисы и вскочив на ноги, он заставил себя вообразить, что уже стоит на трибуне внушительного Биконсфилд-холла и в ушах его все еще звучат аплодисменты нетерпеливой публики.
«Господин председатель, друзья!» – торжественно изрек он и пошел говорить свою речь, старый политикан, самонадеянный министр короны. Для затравки он отпустил парочку острот – и почти явственно услышал смех толпы, – а затем сделал несколько вступительных замечаний. Все шло хорошо. Наконец, он подошел к изложению своего заявления о новой политике правительства, сначала разъяснив ее общее направление, а потом коснулся роли, какую сыграет его собственное министерство. Он обнаружил, что ему почти что нет необходимости заглядывать в свои конспекты. Стандартные фразы приходили в голову без заминки и к месту; он был так же красноречив, как доходчив и убедителен. «Могу заверить вас, друзья мои!…» – прогремел он про себя, выкидывая руку и тыча указательным пальцем в гравюру, изображающую двух сторонников Регентства, которую, должно быть, повесили для украшения стены. И тут он умолк и застыл в ужасе: ему показалось, будто он говорит во сне.
Упав духом, он спорил сам с собой. Сидеть ли ему в этой мрачной комнате, стараясь преодолеть жуткий гипноз, или же рискнуть и сойти в ресторан, где чары могли рассеяться? Конечно, если они не рассеются, тогда ему придется еще хуже – весь вечер оставаться в плену у этого наваждения. Но в номере он был бессилен, и к тому же ему захотелось есть. Поэтому он позвонил и заказал столик, а затем проворно умылся и привел себя в порядок.
Основная часть столовой лидингтонского отеля «Мидлэнд» – большой зал, и хотя ее стиль свидетельствует о нелегком компромиссе между индийским дворцом и муниципальной баней с бассейном, она пользуется большой популярностью и почти всегда заполнена до отказа. Пальмы, водруженные в центре, служили маскировкой для тележек с сомнительными закусками, компотом, драченой. Трио изможденных дам исполняло мелодии Ноэля Коуворда и другие шедевры нашего века. С челом, омраченным политическими премудростями и государственными тайнами, Кобторн прошел к столику, удачно расположенному на равном расстоянии между пальмами и трио. Он увидел, что в столовой полно народу, но поначалу не обращал на своих сотрапезников никакого внимания, поспешив заказать легкую еду и еще порцию виски. Несколько минут он чувствовал себя намного лучше. Похоже, мир опять стал здравомыслящим. Он знал, что его узнали, и поглядывал на свою аудиторию. Смуглый виндзорец пришел и ушел. Пока все шло хорошо. Тут, хлебнув виски, он рискнул сосредоточить все свое внимание на окружающих.
Результат оказался катастрофическим. Из ста или около того человек, сидевших в столовой, только трое вроде были живы и не спали: мальчонка, обедавший с родителями, – оба они спали крепким сном, пожилой джентльмен, угощавший трех других, – все трое спали и одна виолончелистка. Из остальных присутствующих, считая обедающих и официантов, одна четверть была мертва и готова, к погребению, а три четверти ели, болтали и смотрели, так и не пробуждаясь от сна. У Кобторна не было на их счет никакого сомнения. Он отметил также, что вся комната вместе с находящимися в ней, казалось, отстояла от него непривычно далеко. При этом какая-то часть его самого не сидела за столом, а парила и, глядя сверху, видела все с ужасающей отчетливостью. Как в ночном кошмаре.
Если он с отчаяния переключал свое внимание и сосредоточивал его на себе, мрачные раздумья затемняли его сознание, прямо как небо – грозовые тучи. Собственная карьера представлялась ему памятником мирской суете. Он и его друзья были поставлены у власти избирателями, которые шли к урнам во сне, и сами они действовали и разговаривали в непробудном сне, ходили по кругу в министерство или из министерства, так и не открывая глаз.
1 2 3 4 5