какой-то танцор!
То же сказал Несговоров - и ничего было, а Козел сказал, так всего передернуло, чуть-чуть не сорвалось с языка: - "Козел!", но, сначала вспыхнув, он удержался и потом побледнел, наконец и с этим справился и сделал губами совершенно такую же улыбку, как это делал Коровья Смерть, когда хотел выразить ученику свое величайшее презрение словом: "есть мать?" и потом - "несчастная мать!".
- Где ты научился такие противные рожи строить?
- В гимназии.
- Пошел на место, ломака, из тебя ничего не выйдет.
С каким счастьем когда-то Курымушка от того же Козла услышал, что из него что-то выйдет, а теперь ему было все равно: он уже почти знал о себе, уже начало что-то выходить, и уже не Козлу об этом судить.
Пока так он препирался у доски с учителем, на парту его Коля Соколов, брат известной всей гимназии Веры Соколовой, положил записку. Письмецо было очень коротенькое с одним только вопросом: - "Алпатов, согласны ли вы со мной познакомиться? Вера Соколова". Получить бы такое письмецо вчера, - какие бы мечты загорелись, ведь почти у каждого есть такая мечта, выше этого некуда итти, как познакомиться с Верой Соколовой да еще по ее выбору! С каким бы трепетом вчера он написал в отдельном письме, что согласен, и просил бы назначить свидание. Но сегодня против этого, совсем даже поперек, лежало решение остричь наголо волосы и всю жизнь не пить вина; выходило или то, или другое, а остричься и познакомиться с Верой Соколовой было невозможно. - "Может быть, не стричься"? - подумал он и ясно себе представил, будто он с Верой Соколовой катается на катке под руку и шепчет ей что-то смешное, она закрывается муфтой от смеха и... - "Нет, - говорит, - нет, не могу, я упаду от смеха, сядемте на лавочку". Садятся на лавочку под деревом, а лед зимний прозрачный колышется, тает, и волны теплые несут лодочку. Кто-то загадывает ему загадку: плывет лодочка, в ней три пассажира, кого оставить на берегу, кого выбросить, а кого взять с собой, - Веру Соколову беру! - отвечает он и плывет с ней вдвоем; а навстречу плывет Несговоров с Боклем в руке, поет марсельезу, посмотрел на Курымушку, и не как Козел с презрением, или с укоризной, ничего не сказал, ничего не показал на лице, все скрыл, но все понял Курымушка, как в душе больно стало этому прекрасному человеку.
Звонок последнего урока вывел Курымушку из колебания, он твердым почерком написал поперек письма, как резолюцию: "не согласен", передал письмо Коле Соколову и пошел из гимназии прямо в парикмахерскую.
- Nun, nun... wa-as ist's, o du lieber Gott! - встретила его добрая Вильгельмина, - такие были прекрасные русые волосы, и вот вдруг упал с лестницы: von der Treppe gefallen!
Курымушка посмотрел на себя в зеркало и с радостью увидел, что лоб у него такой же громадный, как у Несговорова, и тоже есть выступы и рубцы.
А прислуга Дуняша, как увидала безволосого, так и руками всплеснула:
- Лобан и лобан!
ПОДПОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.
Бывало, бросишь камень в тихое озеро - он на дно, а круги идут далеко, глазом не увидишь, и только по догадке знаешь, что катиться им по всей воде до конца. Так брошена была когда-то и где-то одна мысль, как камень, и пошли круги по всему человечеству и докатились до нашего мальчика.
Мысль эта была: законы природы.
То был закон божий, а то просто закон. В том законе нужно было только слушаться, в этом узнавать, и когда узнал и стал жить по закону, то слушаться больше никого не нужно: это знание и дело.
День и ночь мальчик Бокля читает, много совсем ему непонятного было вначале, но когда ключ был найден, этот новый закон, то очень интересно было перечитывать и все подводить под него.
В том законе, которому учат в гимназии, есть какое-то "вдруг!", все учителя очень любят это слово: ... - "и вдруг!" или... "а вдруг!", бывает даже: "вдруг - вдруг!". Каждый из учеников ходит в класс и учится, как машина, от часу до часу, но всегда ожидает над собой, или под собой или возле себя это: "...вдруг!". Надзиратель Заяц постоянно под страхом... "и вдруг" оглядывается, прислушивается, лукавится. Козел, самый умный, и то бывает, ни с того, ни с сего, мелко-мелко перекрестится, и Алпатов узнает в этих крестиках свое детское в саду, в полях, когда, бывало, идет по дорожке... и вдруг начинает из кустов такое показываться, чего отродясь не видал.
А если по новому закону жить, то никаких "вдруг" быть не может, всему есть причины. Так он, читая и думая, потом подобрался и к богу, что он есть тоже причина, но вспомнил о причастии, когда священник говорит: "со страхом божиим и верою приступите", вот тут-то и может быть больше всего это "вдруг", об этом страшно и думать, и кажется, сюда не подходит новый закон.
Каждую большую перемену Алпатов ходит теперь с Несговоровым из конца в конец, восьмиклассник сверху кладет ему руку на плечо, Алпатов держится за его пояс, и так они каждый день без-умолку разговаривают.
- Последнее - это атом, - говорит Несговоров.
- Но кто же двинул последний атом, - бог?
- Причина.
- Какая?
- Икс. А бог зачем тебе?
- Но ведь богу они служат, наши учителя, из-за чего же совершается вся наша гимназическая пытка?
- В бога они верят гораздо меньше, чем мы с тобой.
- Тогда все обман?
- Еще бы!
- Я сам это подозревал, но неужели и Козел не верит?
- Козел очень умный, но он страшный трус и свои мысли закрещивает, он - мечтатель.
- Что значит мечтатель!
- А вот что: у тебя была мечта уплыть в Азию, ты взял и поплыл, ты не мечтатель, а он будет мечтать об Азии, но никогда в нее не поедет и жить будет совсем по-другому. Я слышал от одного настоящего ученого о нем: "если бы и явилась та забытая страна, о которой он мечтает, так он бы ее возненавидел и стал бы мечтать оттуда о нашей гимназии".
- Но ведь это гадко, - почему же ты говоришь, что он умный.
- Я хочу сказать: он знающий и талантливый.
- А умный, по-моему, - это и честный.
- Еще бы!
После этого разговора стало очень страшно: про это свое, что ему страшно, Алпатов ничего не сказал Несговорову, - как про это скажешь, этот страх еще хуже, чем в лесу бывало: там догадываешься, а тут известно, что это старшие сговорились между собой и обманывают всех, - как тут жить среди обмана?
Раз он идет из гимназии и слышит, говорят два мещанина:
- Смотри!
- Нет, ты смотри!
- Господь тебя покарает!
- А из тебя на том свете чорт пирог испечет.
Сразу блеснула мысль Алпатову, что они считаются маленькими в гимназии и их обманывают богом, а ведь эти мещане тоже маленькие, и мужики, и другие мужики соседней губернии, и так дальше, и еще дальше, - значит их всех, всех обманывают?
- Кто же виноват в этом страшном преступлении? - спросил он себя. Вспомнилось, как в раннем детстве, когда убили царя, говорили, что царь виноват, но где этот царь, как его достанешь?..
- Козел виноват! - сказал он себе.
За Козлом были, конечно, и другие виноваты, но самый близкий, видимый, конечно, Козел-мечтатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
То же сказал Несговоров - и ничего было, а Козел сказал, так всего передернуло, чуть-чуть не сорвалось с языка: - "Козел!", но, сначала вспыхнув, он удержался и потом побледнел, наконец и с этим справился и сделал губами совершенно такую же улыбку, как это делал Коровья Смерть, когда хотел выразить ученику свое величайшее презрение словом: "есть мать?" и потом - "несчастная мать!".
- Где ты научился такие противные рожи строить?
- В гимназии.
- Пошел на место, ломака, из тебя ничего не выйдет.
С каким счастьем когда-то Курымушка от того же Козла услышал, что из него что-то выйдет, а теперь ему было все равно: он уже почти знал о себе, уже начало что-то выходить, и уже не Козлу об этом судить.
Пока так он препирался у доски с учителем, на парту его Коля Соколов, брат известной всей гимназии Веры Соколовой, положил записку. Письмецо было очень коротенькое с одним только вопросом: - "Алпатов, согласны ли вы со мной познакомиться? Вера Соколова". Получить бы такое письмецо вчера, - какие бы мечты загорелись, ведь почти у каждого есть такая мечта, выше этого некуда итти, как познакомиться с Верой Соколовой да еще по ее выбору! С каким бы трепетом вчера он написал в отдельном письме, что согласен, и просил бы назначить свидание. Но сегодня против этого, совсем даже поперек, лежало решение остричь наголо волосы и всю жизнь не пить вина; выходило или то, или другое, а остричься и познакомиться с Верой Соколовой было невозможно. - "Может быть, не стричься"? - подумал он и ясно себе представил, будто он с Верой Соколовой катается на катке под руку и шепчет ей что-то смешное, она закрывается муфтой от смеха и... - "Нет, - говорит, - нет, не могу, я упаду от смеха, сядемте на лавочку". Садятся на лавочку под деревом, а лед зимний прозрачный колышется, тает, и волны теплые несут лодочку. Кто-то загадывает ему загадку: плывет лодочка, в ней три пассажира, кого оставить на берегу, кого выбросить, а кого взять с собой, - Веру Соколову беру! - отвечает он и плывет с ней вдвоем; а навстречу плывет Несговоров с Боклем в руке, поет марсельезу, посмотрел на Курымушку, и не как Козел с презрением, или с укоризной, ничего не сказал, ничего не показал на лице, все скрыл, но все понял Курымушка, как в душе больно стало этому прекрасному человеку.
Звонок последнего урока вывел Курымушку из колебания, он твердым почерком написал поперек письма, как резолюцию: "не согласен", передал письмо Коле Соколову и пошел из гимназии прямо в парикмахерскую.
- Nun, nun... wa-as ist's, o du lieber Gott! - встретила его добрая Вильгельмина, - такие были прекрасные русые волосы, и вот вдруг упал с лестницы: von der Treppe gefallen!
Курымушка посмотрел на себя в зеркало и с радостью увидел, что лоб у него такой же громадный, как у Несговорова, и тоже есть выступы и рубцы.
А прислуга Дуняша, как увидала безволосого, так и руками всплеснула:
- Лобан и лобан!
ПОДПОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.
Бывало, бросишь камень в тихое озеро - он на дно, а круги идут далеко, глазом не увидишь, и только по догадке знаешь, что катиться им по всей воде до конца. Так брошена была когда-то и где-то одна мысль, как камень, и пошли круги по всему человечеству и докатились до нашего мальчика.
Мысль эта была: законы природы.
То был закон божий, а то просто закон. В том законе нужно было только слушаться, в этом узнавать, и когда узнал и стал жить по закону, то слушаться больше никого не нужно: это знание и дело.
День и ночь мальчик Бокля читает, много совсем ему непонятного было вначале, но когда ключ был найден, этот новый закон, то очень интересно было перечитывать и все подводить под него.
В том законе, которому учат в гимназии, есть какое-то "вдруг!", все учителя очень любят это слово: ... - "и вдруг!" или... "а вдруг!", бывает даже: "вдруг - вдруг!". Каждый из учеников ходит в класс и учится, как машина, от часу до часу, но всегда ожидает над собой, или под собой или возле себя это: "...вдруг!". Надзиратель Заяц постоянно под страхом... "и вдруг" оглядывается, прислушивается, лукавится. Козел, самый умный, и то бывает, ни с того, ни с сего, мелко-мелко перекрестится, и Алпатов узнает в этих крестиках свое детское в саду, в полях, когда, бывало, идет по дорожке... и вдруг начинает из кустов такое показываться, чего отродясь не видал.
А если по новому закону жить, то никаких "вдруг" быть не может, всему есть причины. Так он, читая и думая, потом подобрался и к богу, что он есть тоже причина, но вспомнил о причастии, когда священник говорит: "со страхом божиим и верою приступите", вот тут-то и может быть больше всего это "вдруг", об этом страшно и думать, и кажется, сюда не подходит новый закон.
Каждую большую перемену Алпатов ходит теперь с Несговоровым из конца в конец, восьмиклассник сверху кладет ему руку на плечо, Алпатов держится за его пояс, и так они каждый день без-умолку разговаривают.
- Последнее - это атом, - говорит Несговоров.
- Но кто же двинул последний атом, - бог?
- Причина.
- Какая?
- Икс. А бог зачем тебе?
- Но ведь богу они служат, наши учителя, из-за чего же совершается вся наша гимназическая пытка?
- В бога они верят гораздо меньше, чем мы с тобой.
- Тогда все обман?
- Еще бы!
- Я сам это подозревал, но неужели и Козел не верит?
- Козел очень умный, но он страшный трус и свои мысли закрещивает, он - мечтатель.
- Что значит мечтатель!
- А вот что: у тебя была мечта уплыть в Азию, ты взял и поплыл, ты не мечтатель, а он будет мечтать об Азии, но никогда в нее не поедет и жить будет совсем по-другому. Я слышал от одного настоящего ученого о нем: "если бы и явилась та забытая страна, о которой он мечтает, так он бы ее возненавидел и стал бы мечтать оттуда о нашей гимназии".
- Но ведь это гадко, - почему же ты говоришь, что он умный.
- Я хочу сказать: он знающий и талантливый.
- А умный, по-моему, - это и честный.
- Еще бы!
После этого разговора стало очень страшно: про это свое, что ему страшно, Алпатов ничего не сказал Несговорову, - как про это скажешь, этот страх еще хуже, чем в лесу бывало: там догадываешься, а тут известно, что это старшие сговорились между собой и обманывают всех, - как тут жить среди обмана?
Раз он идет из гимназии и слышит, говорят два мещанина:
- Смотри!
- Нет, ты смотри!
- Господь тебя покарает!
- А из тебя на том свете чорт пирог испечет.
Сразу блеснула мысль Алпатову, что они считаются маленькими в гимназии и их обманывают богом, а ведь эти мещане тоже маленькие, и мужики, и другие мужики соседней губернии, и так дальше, и еще дальше, - значит их всех, всех обманывают?
- Кто же виноват в этом страшном преступлении? - спросил он себя. Вспомнилось, как в раннем детстве, когда убили царя, говорили, что царь виноват, но где этот царь, как его достанешь?..
- Козел виноват! - сказал он себе.
За Козлом были, конечно, и другие виноваты, но самый близкий, видимый, конечно, Козел-мечтатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13