"Не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять классового врага". Как бы там ни было, к концу тридцатых годов население города уменьшилось примерно наполовину сообразно с урожайностью зерновых, но и этими сравнительно малыми силами удалось разобрать все городские церкви на кирпичи.
В начале Великой Отечественной войны в действующую армию призвали все мужское население города до последнего человека, и, поскольку тогдашний военный гений был у нас прост и прямолинеен, через четыре года назад вернулось ровным счетом одиннадцать мужиков. Так, вероятно, история города и пресеклась бы, кабы не баснословное чадолюбие русской женщины: еще не успели завершить вторую послевоенную пятилетку, как город усилиями одиннадцати ветеранов снова наполнился первоклашками и шпаной. А лет так за двадцать до крушения большевизма тут построили Химзавод.
Крушение большевизма произошло в городе на удивление безболезненно видимо, нравы пожиже стали, - никто не встал грудью за давешних любимцев, так они надоели, но, с другой стороны, и здание обкома осталось цело, и не то что не закопали живьем первого секретаря, а даже из партаппарата ни один бездельник не пострадал. Просто-напросто в одночасье растворилось большевистское государственное устройство, как будто в результате особенной химической реакции, которая еще и скрала историческое пространство, поскольку вдруг возникло такое всеобщее впечатление, точно отречение последнего императора было подписано на станции Дно в прошлый понедельник, а не эпоху тому назад. Впечатление это подкреплялось еще и тем, что в здешних местах собирали мешок картофеля с сотки и при Николае II, и семьдесят лет спустя.
Пролетели годы - в России они почему-то не что-нибудь, а летят, - уже худо-бедно наладилось демократическое благоустройство, давно свирепствовала свобода слова в центре и на местах, а горожане по-прежнему рождались, трудились, перебивались с петельки на пуговку и умирали во цвете лет. Дни их единственно тем по-настоящему были омрачены, что из-за демократического благоустройства и свободы слова в городе произошли многие чудесные метаморфозы, какие даже мудрено было предугадать. Так, в центре города то и дело случались беспорядочные перестрелки, а Химзаводом, гигантом и гордостью отечественной промышленности, волшебным образом завладел один гражданин государства Израиль, в которое и верилось-то с трудом; этот гражданин, по слухам, выиграл его в обыкновенного "петуха".
2
Итак, дамский мастер Александр Иванович Пыжиков украл ножницы, причем бывшие в употреблении и самого обыкновенного образца. На другой день Александр Иванович проснулся в своей постели почему-то не в половине седьмого, как всегда с ним бывало, а в пятом часу утра. Он проснулся, внимательно посмотрел в потолок и подумал: "Чего это я проснулся в такую рань?.."
Ответа не было; накануне он пил умеренно, давешний день прошел без особенных приключений, совесть была чиста. Тем не менее что-то подавало ему тревожный сигнал, как будто поджелудочная железа, и на душе было беспокойно, нехорошо, точно само собой совершилось нечто чрезвычайно важное, огромное, а он знать не знает, что именно совершилось, из каких видов и почему. Еще такое бывает, когда человек внезапно почует в себе неявный смертельный недуг; когда мать-одиночка мается день-деньской и удивляется, к чему бы это, а у нее сына убили на Колыме; когда полковник томится в ожидании генеральского чина и ежечасно задается вопросом: а вдруг я уже не полковник, а генерал...
Город еще спал, уткнувшись в свои подушки, постанывая и сопя, за окном слышно мела метель, скоро на химическом комбинате завоет заводская сирена, взывая к работникам первой смены, жуткая, как окончательный трубный глас. Главное, метель мела, которая всегда наводит на человека смятение и тоску.
В расчете заглушить неприятную тревогу, а то и заснуть до шести тридцати утра Пыжиков включил настольную лампу, поднял с пола книгу "Фрегат "Паллада"" и раскрыл ее наугад. Дочитал он только до фразы: "Без хлеба как-то странно было на желудке; сыт не сыт, а есть больше нельзя. После обеда одолевает не дремота, как обыкновенно, а только задумчивость..." - когда пришел к заключению: нет, и не читается, и не спится, а вот разве что не ко времени прорезался аппетит. Он сел на постели, помедлил, сунул ноги в домашние тапочки и отправился на кухню что-нибудь закусить. Как только он включил свет, несметная орда тараканов бросилась врассыпную и навеяла вопрос о происхождении понятия "таракан".
В наличии был бородинский хлеб, яйца, полпакета молока и миниатюрный кусок краковской колбасы. Александр Иванович налил в сковородку масла, поставил ее на маленький огонь и направился в ванную, по пути размышляя о том, что в жизни одинокого мужчины, конечно, есть свои неудобства, но они ничего не значат по сравнению с правом есть когда заблагорассудится и вообще распоряжаться самим собой. Любопытно, что ни вопрос о происхождении понятия "таракан", ни рассуждения о преимуществах одиночества не могли заглушить того неясного, тяжелого беспокойства, которое посетило его в ту самую минуту, когда он проснулся в пятом часу утра, внимательно посмотрел в потолок и подумал: "Чего это я проснулся в такую рань?.." Все ему чудилось, будто бы стороной случилось нечто такое, что нарушало нормальное течение жизни и грозило крушением всех начал.
Александр Иванович пустил воду, взял обмылок из мыльницы, мельком посмотрел в зеркало на свое отраженье... - и обомлел. Даже не обомлел: у него дыхание пресеклось, ноги обмякли, спина похолодела, под ложечкой образовалась щемящая пустота - и немудрено, потому что в зеркале отразился совсем не он, не Александр Иванович Пыжиков, а какой-то незнакомый и, надо сказать, гаденький мужичок. На него смотрело совершенно чужое лицо, не имеющее ничего общего с родным обликом, исхудалое, злое и с шишечкой на носу. Разумеется, первым поползновением Александра Ивановича было обернуться и поглядеть, нет ли кого-нибудь за спиной, именно того, кто вместо него показывал в зеркале исхудалое, злое лицо с шишечкой на носу; он полуобернулся и глянул через плечо - за спиной не было никого. Александр Иванович подумал, что, может быть, он просто-напросто не проснулся, что происходящее с ним есть сон, но потом он припомнил несметную орду тараканов, которые бросились врассыпную от электричества, и понял, что это - явь.
Пыжиков не знал, что и подумать. Чужое отражение в зеркале настолько его потрясло, что он в панике сел на край ванны, обхватил руками голову и причудливо замычал. Очевидно было одно: его постигло нечто такое, что еще не случалось ни с одним из людей во всю историю человечества, и поэтому ужасу его не было степени и границ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
В начале Великой Отечественной войны в действующую армию призвали все мужское население города до последнего человека, и, поскольку тогдашний военный гений был у нас прост и прямолинеен, через четыре года назад вернулось ровным счетом одиннадцать мужиков. Так, вероятно, история города и пресеклась бы, кабы не баснословное чадолюбие русской женщины: еще не успели завершить вторую послевоенную пятилетку, как город усилиями одиннадцати ветеранов снова наполнился первоклашками и шпаной. А лет так за двадцать до крушения большевизма тут построили Химзавод.
Крушение большевизма произошло в городе на удивление безболезненно видимо, нравы пожиже стали, - никто не встал грудью за давешних любимцев, так они надоели, но, с другой стороны, и здание обкома осталось цело, и не то что не закопали живьем первого секретаря, а даже из партаппарата ни один бездельник не пострадал. Просто-напросто в одночасье растворилось большевистское государственное устройство, как будто в результате особенной химической реакции, которая еще и скрала историческое пространство, поскольку вдруг возникло такое всеобщее впечатление, точно отречение последнего императора было подписано на станции Дно в прошлый понедельник, а не эпоху тому назад. Впечатление это подкреплялось еще и тем, что в здешних местах собирали мешок картофеля с сотки и при Николае II, и семьдесят лет спустя.
Пролетели годы - в России они почему-то не что-нибудь, а летят, - уже худо-бедно наладилось демократическое благоустройство, давно свирепствовала свобода слова в центре и на местах, а горожане по-прежнему рождались, трудились, перебивались с петельки на пуговку и умирали во цвете лет. Дни их единственно тем по-настоящему были омрачены, что из-за демократического благоустройства и свободы слова в городе произошли многие чудесные метаморфозы, какие даже мудрено было предугадать. Так, в центре города то и дело случались беспорядочные перестрелки, а Химзаводом, гигантом и гордостью отечественной промышленности, волшебным образом завладел один гражданин государства Израиль, в которое и верилось-то с трудом; этот гражданин, по слухам, выиграл его в обыкновенного "петуха".
2
Итак, дамский мастер Александр Иванович Пыжиков украл ножницы, причем бывшие в употреблении и самого обыкновенного образца. На другой день Александр Иванович проснулся в своей постели почему-то не в половине седьмого, как всегда с ним бывало, а в пятом часу утра. Он проснулся, внимательно посмотрел в потолок и подумал: "Чего это я проснулся в такую рань?.."
Ответа не было; накануне он пил умеренно, давешний день прошел без особенных приключений, совесть была чиста. Тем не менее что-то подавало ему тревожный сигнал, как будто поджелудочная железа, и на душе было беспокойно, нехорошо, точно само собой совершилось нечто чрезвычайно важное, огромное, а он знать не знает, что именно совершилось, из каких видов и почему. Еще такое бывает, когда человек внезапно почует в себе неявный смертельный недуг; когда мать-одиночка мается день-деньской и удивляется, к чему бы это, а у нее сына убили на Колыме; когда полковник томится в ожидании генеральского чина и ежечасно задается вопросом: а вдруг я уже не полковник, а генерал...
Город еще спал, уткнувшись в свои подушки, постанывая и сопя, за окном слышно мела метель, скоро на химическом комбинате завоет заводская сирена, взывая к работникам первой смены, жуткая, как окончательный трубный глас. Главное, метель мела, которая всегда наводит на человека смятение и тоску.
В расчете заглушить неприятную тревогу, а то и заснуть до шести тридцати утра Пыжиков включил настольную лампу, поднял с пола книгу "Фрегат "Паллада"" и раскрыл ее наугад. Дочитал он только до фразы: "Без хлеба как-то странно было на желудке; сыт не сыт, а есть больше нельзя. После обеда одолевает не дремота, как обыкновенно, а только задумчивость..." - когда пришел к заключению: нет, и не читается, и не спится, а вот разве что не ко времени прорезался аппетит. Он сел на постели, помедлил, сунул ноги в домашние тапочки и отправился на кухню что-нибудь закусить. Как только он включил свет, несметная орда тараканов бросилась врассыпную и навеяла вопрос о происхождении понятия "таракан".
В наличии был бородинский хлеб, яйца, полпакета молока и миниатюрный кусок краковской колбасы. Александр Иванович налил в сковородку масла, поставил ее на маленький огонь и направился в ванную, по пути размышляя о том, что в жизни одинокого мужчины, конечно, есть свои неудобства, но они ничего не значат по сравнению с правом есть когда заблагорассудится и вообще распоряжаться самим собой. Любопытно, что ни вопрос о происхождении понятия "таракан", ни рассуждения о преимуществах одиночества не могли заглушить того неясного, тяжелого беспокойства, которое посетило его в ту самую минуту, когда он проснулся в пятом часу утра, внимательно посмотрел в потолок и подумал: "Чего это я проснулся в такую рань?.." Все ему чудилось, будто бы стороной случилось нечто такое, что нарушало нормальное течение жизни и грозило крушением всех начал.
Александр Иванович пустил воду, взял обмылок из мыльницы, мельком посмотрел в зеркало на свое отраженье... - и обомлел. Даже не обомлел: у него дыхание пресеклось, ноги обмякли, спина похолодела, под ложечкой образовалась щемящая пустота - и немудрено, потому что в зеркале отразился совсем не он, не Александр Иванович Пыжиков, а какой-то незнакомый и, надо сказать, гаденький мужичок. На него смотрело совершенно чужое лицо, не имеющее ничего общего с родным обликом, исхудалое, злое и с шишечкой на носу. Разумеется, первым поползновением Александра Ивановича было обернуться и поглядеть, нет ли кого-нибудь за спиной, именно того, кто вместо него показывал в зеркале исхудалое, злое лицо с шишечкой на носу; он полуобернулся и глянул через плечо - за спиной не было никого. Александр Иванович подумал, что, может быть, он просто-напросто не проснулся, что происходящее с ним есть сон, но потом он припомнил несметную орду тараканов, которые бросились врассыпную от электричества, и понял, что это - явь.
Пыжиков не знал, что и подумать. Чужое отражение в зеркале настолько его потрясло, что он в панике сел на край ванны, обхватил руками голову и причудливо замычал. Очевидно было одно: его постигло нечто такое, что еще не случалось ни с одним из людей во всю историю человечества, и поэтому ужасу его не было степени и границ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9