Субъект молчал.
Вдруг проглянуло солнце, озарившее Коровинскую слободу золотистым светом, который показался мучительно неприятным в сочетании со светом уличных фонарей.
- Удивительное дело, - заметил Мячиков, - на это же самое солнце смотрел Александр Македонский тысячу лет назад...
Попов сказал:
- Ничего удивительного я в этом не нахожу.
- Напрасно. Все-таки, с одной стороны, солнце, а с другой, я и Александр Македонский, - это, знаешь ли, приобщает...
О связи времен они проговорили минут пятнадцать и в результате не заметили, как дошли.
3
Горница эта была замечательна тем, что как ее обставили году, предположительно, в тринадцатом, предвоенном, так уж обстановку и не меняли. В правом углу сумеречно светилась изразцами голландская печь, ближе к двери стоял высоченный буфер орехового дерева с четырьмя химерами по углам, между печью и буфетом примостилась бамбуковая этажерка, уставленная книгами и какими-то журналами с обветшавшими корешками, левую стену занял один диван, обитый коричневой кожей, похожей на старческую из-за сети мелких-премелких трещин, посредине горницы, как водится, стоял стол, покрытый белой льняной скатертью, интересно отыгрывавшей матовую белизну изразцов, над столом висел огромный оранжевый абажур, в простенке сияло зеркало, по древности дававшее замутненное отражение, а другой простенок был отдан отрывному календарю на 1924 год, к которому кто-то приколол булавкой бабочку "махаон". В горнице было свежо и сильно припахивало снадобьем от клопов.
Старуха Красоткина стояла возле стола в странной, картинной позе и говорила, пристально глядя в печальные, как бы утомленные глаза, которые просили то ли ответа на какой-то острый вопрос, то ли сочувствия, то ли ласки...
- Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Ты слышишь, Собакевич, угасли... Далее: уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа - это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь... Нравится тебе этот монолог, Собакевич?
Ответа нет.
Из подпола донесся тяжелый вздох.
- Или вот еще... Аграновский говорит: в твоей формуле перебор здравого смысла - в этом ее беда. Я знаю, ты старый большевик, но, прости меня, ты ни черта не понимаешь в молодежи!.. Вступает Белоус: брось, Лева... Перестань красиво говорить. Опять Аграновский: вот!.. Вот к чему привела твоя политика! Секретарь горкома комсомола - холуй и трус, который пляшет под твою дудку!.. Но я - я имею собственное мнение, и будь любезен его выслушать. Оппортунизм Белоуса и Жмелькова ведет стройку к гибели, к срыву всех планов, к катастрофе! Ты приехал сюда, как в свою вотчину, и хочешь навести свои порядки, но здесь стройка комсомола, а ты, кажется, вырос из комсомольского возраста! Белоус: комсомол был, есть и будет детищем Коммунистической партии... Комсомол - это Ленинский союз молодежи, и оторвать его от партии никому не удастся.
Из подпола снова донесся тяжелый вздох.
- Потом, если я не ошибаюсь, следует монолог Зяблика...
А как отлично дышится весной! Сегодня утром, например, лежа под одеялом, я вдруг необычайно ясно представил себе будущее человечества лет через двадцать пять. Безусловно, возникнут новые социалистические государства - сотни миллионов вчерашних рабов капитала освободятся и примкнут к нашей железной когорте! Нет, вы только на минуту вообразите, как изменится все вокруг! На улицах Москвы появятся небоскребы в двадцать... нет, в тридцать этажей!.. Комсомольцы того времени воздвигнут электростанцию в десять раз мощнее Днепростроя. На перекрестках будут совершенно бесплатно всем раздавать цветы, а из Хабаровска до Москвы можно будет долететь за десять часов!
Из подпола в третий раз донесся тяжелый вздох. Как только он растворился в темном, пахучем воздухе, послышался звук отпираемого замка и в горницу друг за другом вошли: Бидон в романтическом пиджаке, два его телохранителя, один из которых держал в руках букет роз, а другой пластиковый пакет, и милицейский лейтенант Селиверстов, участковый инспектор из Коровинской слободы. Старуха Красоткина сделала как бы фрунт.
- Ну, как поживает наш Даниил-заточник? - спросил Бидон у старухи, глядя куда-то вбок.
Старуха в ответ:
- Вздыхает.
- Оч-чень хорошо.
Бидон прошелся по горнице взад-вперед.
- Вот что, мадам: со дня на день, а может быть, и с часу на час, сюда прибудет новый хозяин дома. Прошу любить, жаловать и оказывать всяческую обслугу. Про нашего пассажира - молчок, это само собой. Теперь с тобой, Селиверстов... Садись за стол и пиши дарственную бумагу.
Лейтенант сказал:
- Это дело надо проводить через нотариуса и жилотдел; милиция тут, как говорится, ни сном, ни духом...
- Давно ты, Селиверстов, в ногах у меня не валялся, - сказал Бидон.
Милиционер покорно уселся за стол, достал из планшетки ручку, листок бумаги и застрочил. Когда дарственная была составлена по всей форме, Бидон выудил из кармана своего романтического пиджака печать под плексигласовым колпачком, хорошо на нее дыхнул и заверил бумагу глухим ударом, от которого зазвенело в буфете какое-то яственное стекло.
Вдруг из подпола донесся протяжный, как бы очень далекий голос:
- Эй, гражданин начальник! Скажи ты этой старой карге, чтобы она сворачивала свою самодеятельность; мочи нет с утра до вечера слушать белиберду!
- Молчи, Кулибин, - громко сказал Бидон.
С тем все четверо и ушли. Когда за ними со звуком закрылась дверь, старуха Красоткина отыскала под диваном печальные, точно утомленные глаза, приняла давешнюю картинную позу и завела:
- Наташа говорит... Вспомни, когда вы шли сражаться, вас не страшила смерть. Почему же нас ты хочешь заставить быть трусами? Разве страшно отдать жизнь за счастье родины? Добров говорит... Отдать жизнь... По-твоему, только в этом смысл героизма? Аграновский. Уважаемый старший товарищ, - иногда побеждают и мертвые. Добров в ответ... Да, но мне больше по душе, когда побеждают живые!..
Из подпола донесся тяжелый вздох.
4
В десятиместной палате для простонародья, где Яше Мугеру отвели койку, лежала интересная компания мужиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16