В этом смысле немудрено, что когда 8 ноября 1917 года выдохся и пал третий, московский Рим, когда незадачливые семинаристы, недоучившиеся студенты, романтически настроенные мастеровые и тонкие еврейские юноши из портных принялись строить большевистский четвертый Рим, то очень скоро родилась мысль воздвигнуть в столице новой империи что-нибудь такое назидательное и окончательно великолепное, что вогнало бы человечество в изумление и восторг. И вот в двадцать втором году бывший фабричный Сергей Миронович Костриков, по кличке Киров, почему-то от имени пролетариев Закавказья предложил построить в Москве самое грандиозное здание на планете, которое отразило бы триумф производительного труда, освобожденного от векового гнета капитализма. Со временем это предложение оформилось в идею Дворца Советов. Потом пошли конкурсы, заседания, конференции, склоки, и в конце концов высочайшая комиссия приняла проект архитектора Бориса Михайловича Иофана, из одесситов, бывшего вольноопределяющегося Феодосийского пехотного полка, члена итальянской коммунистической партии и - так надо полагать - большого поклонника древнеегипетского зодчества, если судить по знаменитому Дому правительства, который он выстроил накануне. По этому удивительному проекту высота Дворца Советов должна была составить 415 метров, на целых восемь метров выше нью-йоркского небоскреба Эмпайр-Стейт-Билдинга, общий объем помещений достигал 7 миллионов кубических метров, так что одновременно Дворец мог вместить 41 тысячу человек, предусматривалось несколько залов доселе неслыханного пространства, и среди них зал Сталинской Конституции, зал Героики гражданской войны, зал Героики коммунистического строительства; Дворец должны были украсить 72 скульптуры, изображающие великих инсургентов всех времен и народов, начиная со Спартака, 650 бюстов инсургентов рангом помельче, 19 скульптурных групп, передающих пафос созидания и борьбы, - все высотою в пятиэтажку, - а также многие квадратные километры настенной живописи, мозаики, барельефов и горельефов. Но самый дерзновенный пункт иофановского проекта состоял в том, что собственно здание Дворца представляло собой всего-навсего постамент диковинной композиции, в которой было что-то от пирамиды фараона Джосера, Квентинского чертога, выстроенного в Риме императором Калигулой, Вавилонской башни, горы человеческих черепов, изображенных баталистом Василием Верещагиным... и вот на этом-то постаменте предполагалось вознести над Москвой памятник Ленину размером с Ивановскую колокольню, имея в виду ту каноническую задачу, чтобы металлический Ильич весь был порыв и чтобы он по обыкновению простирал правую свою руку, как бы надзирательно глядя вдаль.
Естественно, масштабы иофановского Дворца, а главное - монумента, не могли не волновать молодое воображение, и потому это даже закономерно, что поутру 28 апреля 1932 года Ване Праздникову явилась такая мысль: если застеклить темя и затылок у статуи Ильича, то в голове свободно разместится большая библиотека. Нужно, правда, заметить, что накануне он с другом Сашкой Завизионом выпил две бутылки "Донского игристого", а впрочем, на Руси с похмелья не всегда приходят дурные мысли.
2
Ваню Праздникова до такой степени увлекла его выдумка, что он дольше обыкновенного провалялся в своей постели, каковой ему с детства служил топчан из парусинового прямоугольника, прикрепленного к прочным дубовым козлам; поднялся он примерно в половине восьмого, оделся и стал осторожно выбираться из комнаты в коридор. Осторожность тут требовалась потому, что Ваня жил с матерью, которая спала на большой железной кровати, украшенной хромированными шарами, древним дедом, который спал на полу, завернувшись в старый турецкий коврик, даром что когда-то служил ремонтером при полку Голубых гусар, и десятилетней сестренкой, которая спала на столе, а поскольку площадь их комнаты составляла восемь квадратных метров, то волей-неволей приходилось осторожничать по утрам, чтобы не побеспокоить дрыхнущих домочадцев, и главное, чтобы на деда не наступить. Выбравшись в коридор и внимательно притворив за собою дверь, Ваня направился в туалет, такой сырой и холодный, что парень весь покрылся гусиной кожей, потом умывался довольно долго из напольного умывальника с педалью для подачи воды, а умываясь, раза два посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале, и оба раза ему отозвалась симпатичная московская рожа с зеленовато-серыми, значительными глазами, которые смотрели по-тогдашнему задорно и с некоторой издевкой. Затем Ваня проследовал в кухню, где соседки в неглиже уже толкались у круто пахнувших керосинок и веселый инженер Скобликов, работавший на фабрике "Кожимит" начальником смены, наигрывал губами арию из "Аиды"; тут Ваня позавтракал холодной картофелиной, предварительно намятой зернистой солью, попил чайку из оловянной солдатской кружки, потом накинул материно пальто, впрочем, похожее на мужское, хотя и застегивалось оно на левую сторону, нацепил на голову выгоревшую кепку с огромным козырьком по тогдашней моде и отправился со двора.
Жил Ваня Праздников на северо-восточном конце Москвы, у Преображенской заставы, на Русаковской набережной, в высоком фабричном доме. По весне, когда Яуза выходила из берегов и затопляла первые этажи, на улицу выбирались через чердак, к которому тогда прилаживались необычайно высокие и продолжительные мостки. Старики в ту пору из дома вовсе не выходили, а Ваня даже с удовольствием проделал заковыристый этот путь и около восьми уже дожидался трамвая на остановке.
До кооперативного техникума, который располагался в самом центре Москвы, между Рождественкой и Неглинной, ему нужно было ехать на двух трамваях. Характерная особенность этой езды состояла в том, что во всякое время дня в вагонах было не протолкнуться и пассажиры частенько свисали гроздьями из дверей, а то путешествовали, примостившись на буферах, и это называлось прокатиться "на колбасе". Почти полтора часа ежедневной езды Ваня Праздников таким образом убивал: то он читал газету от выходных данных до состава редакционной коллегии, то долбил по учебнику эсперанто, а то он мечтал о том, как они поженятся с Соней Понарошкиной, или что при коммунизме пиво по трубам пойдет в дома непосредственно с Бадаевского завода. Но утром 28 апреля Ване положительно не мечталось, к тому же что-то припозднилась его "Комсомолка", и ему было нечего читать. От безделья Иван обозревал пассажиров и, в частности, заприметил странную женщину восточной наружности в платье из темно-зеленого подкладочного шелка, которая смотрела как бы вовнутрь себя, а также парня вороватого вида, державшего во рту погасшую папиросу, потом Ваня стал прислушиваться к разговорам своих соседей и, в частности, напал на такой отрывок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22