— спросил он совершенно уже другим тоном.
— Такое может сказать только тот, кто выжил из ума! — горячо возразил король. — Уж если бедная девочка с Джеем де Ридо себе лишнего не позволила… нет, ее доброму имени ничего не грозит. Беда в другом. Леди Элис и сама желала побеседовать со мной наедине — как вы легко можете понять, совсем на другие темы.
— Вы уверены? — осведомился священник.
— Уверен? — наконец-то взорвался Джеральд. — Еще бы я не был уверен после того, как она сегодня заявилась ко мне в опочивальню! Разве сможет она простить дочери, что та ее опередила? Да она просто затравит Бет — в лучшем случае… а о худшем мне и думать не хочется! Поймите, святой отец, я не потому тороплюсь, что опасаюсь, не станут ли о Бет говорить дурное. Я просто хочу охранять покой Бет — по праву мужа. Чтобы эта злобная курица не могла к Бет и на эльфийский перестрел приблизиться!
Отец Марк испытующе взглянул на него и медленно поднялся с жесткой церковной скамьи.
— Извольте проследовать в исповедальню, Ваше Величество, — повелительно произнес он.
Джеральд изумленно воззрился на него.
— Перед венчанием исповедоваться и принять Святое причастие полагается в любом случае, — усмехнулся краешком губ Роджер Беллинсгем.
Глядя вослед отцу Марку и королю, Одри Лэннион безмолвно шевельнул губами — и только. Битва завершилась — а он был не в состоянии постичь, кто из этих двоих пересилил, превозмог другого. Джеральд — отца Марка? Роджер — короля? Оба сразу? Или никто? Странно даже и думать о простом священнике, способном противостоять королю, но Джеральд надел корону совсем недавно, а Роджер Беллинсгем был тем, кем был, с самого рождения. Сделавшись отцом Марком, он не перестал быть Роджером Беллинсгемом — скорей уж стал им с десятикратной силой. То самое время, что сотворило из гибкого юного Одри этакую мощную осадную башню, не потрудилось ради Роджера взять в руки волшебную палочку и превратить его в нечто иное — взамен оно взялось за резец и просто-напросто стесало с Роджера все лишнее, мешавшее разглядеть его подлинную суть.
О да, он и раньше был таким — Роджер Беллинсгем, дальний родственник Бофортов, чья колыбель, по общеизвестному выражению, стояла по левую сторону кровати. Лорд Аллейн Беллинсгем признал бастарда и дал ему свое имя — а большего дать не смог бы, даже если бы и захотел. Ум, отвага, блистательные дарования, обширные познания в самых подчас неожиданных областях — ничто не могло помочь Роджеру занять хоть сколько-нибудь достойное место. При Доаделлинах люди, подобные Роджеру, рано или поздно получали из рук короля новое имя взамен отцовского и новый герб — тот, что будут с честью носить отпрыски нового дворянского рода! — но при Дангельтах бастард и помыслить не мог о том, чтобы продвинуться. Отрекаясь от собственного не слишком-то законного происхождения, Дангельты впали в самое что ни на есть разнузданное ханжество. Дети от внебрачной связи не могли рассчитывать ни на что, кроме прозябания в ничтожестве. А Род Беллинсгем был кем угодно, только не ничтожеством. Уже и тогда в нем было это редкое свойство: он не желал и не искал ни влияния, ни тем более власти — но буквально все, с чем он соприкасался, превращалось в горячий воск, готовый запечатлеть на себе оттиск его неповторимой личности. Хотя нет — воск можно расплавить заново и уничтожить прежний отпечаток, а след, оставленный Роджером, мог по своей долговечности сравниться скорей уж с работой чеканщика. Беллинсгем, возможно, даже и не сознавал своей силы, когда твердо и бесповоротно решил сменить клинок на распятие.
— Ряса любую колыбель покроет, с какой бы стороны постели она ни стояла, — спокойно ответил когда-то Род юному Лэнниону. — Сам подумай — ну кем я могу быть? На какой брак я могу рассчитывать? А мои дети? Кем будут они — детьми бастарда? Пожалуй, разве что мои правнуки смогут на равных говорить с потомками того же Монрота — да и то не наверняка.
Человек, вошедший в аббатство Уотерфолл, сбросил с себя имя Роджера Беллинсгема, словно отслуживший свое дорожный плащ — но не угадать его в ипостаси брата Марка было попросту невозможно. Бастард Беллинсгемов не просто воскрес как брат Марк из Уотерфолла, но и приобрел невероятно широкую известность. Все дело в том, что аббатство Уотерфолл и прежде славилось своими хронистами, а аббат Мэтью — немалым умом. Уж он-то знал, к какому делу приставить нового послушника, чтобы вышел толк. Роджер в течение шести лет сводил воедино все хроники, скопившиеся в аббатстве, сверял и сличал, удаляя заведомо неподтвержденные факты и выявляя сомнительные. Сделавшись из послушника монахом, он сразу же получил право свободного выхода из обители — во имя вящей славы Уотерфолла. Брат Марк посещал один монастырь за другим, наведывался в городские архивы. В народе появилось присловье «Верно, как хроника брата Марка из Уотерфолла». Аббат Мэтью сиял.
Исторические изыскания Роджера закончились так, как и следовало ожидать. Продвигаясь из глубин былых времен навстречу дням нынешним, брат Марк добрался до тщательно подчищенной истории Доаделлинов, за которую и принялся с обычным своим беспристрастием — а оно отнюдь не было холодным. Беспристрастие брата Марка было пламенным, раскаленным добела — и в свете этого беспощадного пламени слишком уж явственно были заметны подчистки, подхалимские добавления и грубая клевета на погибшего Эдмонда. Бывший Род Беллинсгем всего лишь исполнил свой обычный долг перед господом — не более того. Сказать, что в результате из-под его рук вышла откровенная крамола — значит не сказать ничего.
Скандал разразился чудовищный. Дункан чуть не задохнулся от гнева. Он даже соизволил лично прибыть в Уотерфолл, дабы опять-таки лично потребовать у аббата Мэтью выдачи мятежного монаха. Однако помянутый Мэтью был не таким человеком, чтобы жрать чертополох только оттого, что его соизволили назвать ослом. Мало ли что королю в голову взбредет — так всякой блажи королевской сразу и слушаться? Отдать лучшего хрониста Уотерфолла в руки палачей? Да с какой, собственно, стати? Дункан бесновался и сыпал угрозами — а Мэтью волынил, как мог, отнекивался, мялся и тянул время: надо же было переждать, покуда до Его Святейшества доберется гонец с жалобой на самоуправство Дункана, посягающего судить монаха светским судом и грозящего снести Уотерфолл с лица земли — у Дангельта хватило ума брякнуть в запале и такое. Его Святейшество Гонорий полагал, что монархи и вообще слишком много воли себе забрали, самая пора окоротить их малость — а тут, извольте видеть, какой-то Дангельт монастыри сносить собрался! Легат был отправлен в Уотерфолл беспромедлительно.
К чести Дункана, следует заметить, что ему все же достало ума уступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Такое может сказать только тот, кто выжил из ума! — горячо возразил король. — Уж если бедная девочка с Джеем де Ридо себе лишнего не позволила… нет, ее доброму имени ничего не грозит. Беда в другом. Леди Элис и сама желала побеседовать со мной наедине — как вы легко можете понять, совсем на другие темы.
— Вы уверены? — осведомился священник.
— Уверен? — наконец-то взорвался Джеральд. — Еще бы я не был уверен после того, как она сегодня заявилась ко мне в опочивальню! Разве сможет она простить дочери, что та ее опередила? Да она просто затравит Бет — в лучшем случае… а о худшем мне и думать не хочется! Поймите, святой отец, я не потому тороплюсь, что опасаюсь, не станут ли о Бет говорить дурное. Я просто хочу охранять покой Бет — по праву мужа. Чтобы эта злобная курица не могла к Бет и на эльфийский перестрел приблизиться!
Отец Марк испытующе взглянул на него и медленно поднялся с жесткой церковной скамьи.
— Извольте проследовать в исповедальню, Ваше Величество, — повелительно произнес он.
Джеральд изумленно воззрился на него.
— Перед венчанием исповедоваться и принять Святое причастие полагается в любом случае, — усмехнулся краешком губ Роджер Беллинсгем.
Глядя вослед отцу Марку и королю, Одри Лэннион безмолвно шевельнул губами — и только. Битва завершилась — а он был не в состоянии постичь, кто из этих двоих пересилил, превозмог другого. Джеральд — отца Марка? Роджер — короля? Оба сразу? Или никто? Странно даже и думать о простом священнике, способном противостоять королю, но Джеральд надел корону совсем недавно, а Роджер Беллинсгем был тем, кем был, с самого рождения. Сделавшись отцом Марком, он не перестал быть Роджером Беллинсгемом — скорей уж стал им с десятикратной силой. То самое время, что сотворило из гибкого юного Одри этакую мощную осадную башню, не потрудилось ради Роджера взять в руки волшебную палочку и превратить его в нечто иное — взамен оно взялось за резец и просто-напросто стесало с Роджера все лишнее, мешавшее разглядеть его подлинную суть.
О да, он и раньше был таким — Роджер Беллинсгем, дальний родственник Бофортов, чья колыбель, по общеизвестному выражению, стояла по левую сторону кровати. Лорд Аллейн Беллинсгем признал бастарда и дал ему свое имя — а большего дать не смог бы, даже если бы и захотел. Ум, отвага, блистательные дарования, обширные познания в самых подчас неожиданных областях — ничто не могло помочь Роджеру занять хоть сколько-нибудь достойное место. При Доаделлинах люди, подобные Роджеру, рано или поздно получали из рук короля новое имя взамен отцовского и новый герб — тот, что будут с честью носить отпрыски нового дворянского рода! — но при Дангельтах бастард и помыслить не мог о том, чтобы продвинуться. Отрекаясь от собственного не слишком-то законного происхождения, Дангельты впали в самое что ни на есть разнузданное ханжество. Дети от внебрачной связи не могли рассчитывать ни на что, кроме прозябания в ничтожестве. А Род Беллинсгем был кем угодно, только не ничтожеством. Уже и тогда в нем было это редкое свойство: он не желал и не искал ни влияния, ни тем более власти — но буквально все, с чем он соприкасался, превращалось в горячий воск, готовый запечатлеть на себе оттиск его неповторимой личности. Хотя нет — воск можно расплавить заново и уничтожить прежний отпечаток, а след, оставленный Роджером, мог по своей долговечности сравниться скорей уж с работой чеканщика. Беллинсгем, возможно, даже и не сознавал своей силы, когда твердо и бесповоротно решил сменить клинок на распятие.
— Ряса любую колыбель покроет, с какой бы стороны постели она ни стояла, — спокойно ответил когда-то Род юному Лэнниону. — Сам подумай — ну кем я могу быть? На какой брак я могу рассчитывать? А мои дети? Кем будут они — детьми бастарда? Пожалуй, разве что мои правнуки смогут на равных говорить с потомками того же Монрота — да и то не наверняка.
Человек, вошедший в аббатство Уотерфолл, сбросил с себя имя Роджера Беллинсгема, словно отслуживший свое дорожный плащ — но не угадать его в ипостаси брата Марка было попросту невозможно. Бастард Беллинсгемов не просто воскрес как брат Марк из Уотерфолла, но и приобрел невероятно широкую известность. Все дело в том, что аббатство Уотерфолл и прежде славилось своими хронистами, а аббат Мэтью — немалым умом. Уж он-то знал, к какому делу приставить нового послушника, чтобы вышел толк. Роджер в течение шести лет сводил воедино все хроники, скопившиеся в аббатстве, сверял и сличал, удаляя заведомо неподтвержденные факты и выявляя сомнительные. Сделавшись из послушника монахом, он сразу же получил право свободного выхода из обители — во имя вящей славы Уотерфолла. Брат Марк посещал один монастырь за другим, наведывался в городские архивы. В народе появилось присловье «Верно, как хроника брата Марка из Уотерфолла». Аббат Мэтью сиял.
Исторические изыскания Роджера закончились так, как и следовало ожидать. Продвигаясь из глубин былых времен навстречу дням нынешним, брат Марк добрался до тщательно подчищенной истории Доаделлинов, за которую и принялся с обычным своим беспристрастием — а оно отнюдь не было холодным. Беспристрастие брата Марка было пламенным, раскаленным добела — и в свете этого беспощадного пламени слишком уж явственно были заметны подчистки, подхалимские добавления и грубая клевета на погибшего Эдмонда. Бывший Род Беллинсгем всего лишь исполнил свой обычный долг перед господом — не более того. Сказать, что в результате из-под его рук вышла откровенная крамола — значит не сказать ничего.
Скандал разразился чудовищный. Дункан чуть не задохнулся от гнева. Он даже соизволил лично прибыть в Уотерфолл, дабы опять-таки лично потребовать у аббата Мэтью выдачи мятежного монаха. Однако помянутый Мэтью был не таким человеком, чтобы жрать чертополох только оттого, что его соизволили назвать ослом. Мало ли что королю в голову взбредет — так всякой блажи королевской сразу и слушаться? Отдать лучшего хрониста Уотерфолла в руки палачей? Да с какой, собственно, стати? Дункан бесновался и сыпал угрозами — а Мэтью волынил, как мог, отнекивался, мялся и тянул время: надо же было переждать, покуда до Его Святейшества доберется гонец с жалобой на самоуправство Дункана, посягающего судить монаха светским судом и грозящего снести Уотерфолл с лица земли — у Дангельта хватило ума брякнуть в запале и такое. Его Святейшество Гонорий полагал, что монархи и вообще слишком много воли себе забрали, самая пора окоротить их малость — а тут, извольте видеть, какой-то Дангельт монастыри сносить собрался! Легат был отправлен в Уотерфолл беспромедлительно.
К чести Дункана, следует заметить, что ему все же достало ума уступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30