А потом настала одна ночь. Вскоре после захода солнца подул ветер, и
звон колокольчиков под кровлей пагоды надоедливо лез в уши. Вдобавок
изрядно похолодало, поэтому старый монах, хотя ему очень хотелось спать,
никак не мог заснуть. Он лежал с раскрытыми глазами и вдруг почувствовал,
что у него страшно зачесался нос. Коснулся пальцами - нос разбух, словно
пораженный водянкой. Кажется, стал даже горячим.
- Беднягу неправедно укоротили, вот он и заболел, - пробормотал
монах, почтительно взявшись за нос, как берут жертвенные цветы для
возложения на алтарь перед буддой.
На следующее утро он пробудился, по обыкновению, рано. Выглянув в
окно, он увидел, что гинкго и конские каштаны во дворе храма за ночь
осыпались и двор сиял, словно выстланный золотом. Крыши покрылись инеем. В
еще слабых лучах рассвета ярко сверкали украшения пагоды. Монах Дзэнти,
стоя у раскрытого окна, глубоко вздохнул.
И в эту минуту к нему вновь вернулось некое почти забытое ощущение.
Он взволнованно схватился за нос. То, чего коснулась его рука, не
было вчерашним коротким носом. Это был его прежний длинный нос пяти-шести
сун в длину, свисающий через губу ниже подбородка. Монах понял, что за
минувшую ночь его нос вновь возвратился в прежнее состояние. И тогда к
нему вернулось откуда-то чувство радостного облегчения, точно такое же,
какое он испытал, когда нос его сделался коротким.
- Уж теперь-то смеяться надо мной больше не будут, - прошептал монах,
подставляя свой длинный нос осеннему ветру.

1 2 3