А если есть на свете человек, способный сделать из вас фехтовальщика, так это он.
Не скрывая легкого раздражения, его светлость удалился, и все трое уселись за стол в нише окна. Барлоу будто в добрые старые времена принес графины с вином, и О’Келли поведал Кантэну, как идут дела в академии. Она по-прежнему процветала, посетителей было много, главным образом англичан, которые, в отличие от безденежных французов, не забывали вовремя вносить плату за уроки. Клиентов-французов почти не осталось. Все эмигранты, способные держать шпагу, в начале лета отправились во Францию. Кантэну было известно, что немногие вернутся обратно. По причине их исхода академия перестала служить модным местом встреч эмигрантского общества.
— Но одна дама, известная вам по былым временам, на прошлой неделе два раза наведывалась сюда, узнать нет ли от вас каких-нибудь вестей. Мадемуазель де Шеньер, — на лице О’Келли появилось лукавое выражение. — Вы, может быть, помните ее.
Итак, история повторялась.
— Может быть и помню, — ответил Кантэн, чувствуя, что сердце у него забилось сильнее.
— Я так и думал, — сказал ирландец, и тема была исчерпана.
На следующее утро Кантэн принялся за работу, словно никогда и не прерывал ее. В ней он видел единственное средство унять боль, терзавшую его сердце.
В первую же неделю весть о возвращении господина де Морле облетела все клубы и кофейни Лондона, и в академии стали появляться его старые друзья, которые захаживали к нему пофехтовать в прежние времена, и новые ученики.
Но подобные свидетельства неуменьшающейся популярности, эти предвестники богатства, не приносили Кантэну радости, не излечивали от апатии, охватывавшей его по окончании дневных трудов.
О’Келли наблюдал за ним с тревогой и нежностью, но не решался нарушить его мрачную замкнутость.
Однажды ранним утром, когда О’Келли в фехтовальном зале ожидал первого ученика, а Барлоу приводил в порядок приемную, дверь открылась и на пороге появилась изящная дама в серой бархатной накидке. Сердце ирландца радостно забилось, и он бросился навстречу гостье.
— Ах! Входите, входите, мадемуазель. У меня есть для вас радостная новость. Он вернулся.
Жермена пошатнулась, и ее лицо побледнело.
— Вы хотите сказать, что он здесь? — голос девушки дрожал.
— Разве именно это я не говорю вам? Слава Всевышнему! Никак вы плачете?
Она смахнула слезы.
— От облегчения, О’Келли. Из благодарности. Я так боялась, что он не вернется. Когда... когда он приехал?
— Завтра будет две недели.
— Две недели! — удивление, замешательство, досада отразились на лице мадемуазель де Шеньер. — Две недели!
— Ровнехонько. Почему бы вам не подняться наверх и не застать его врасплох?
Из приемной в фехтовальный зал вошел привлеченный звуком голосов Барлоу.
— Пусть Барлоу передаст ему, что я здесь.
— Ах, так не годится. Он сидит в полном одиночестве за завтраком и хандрит. Своим появлением, мадемуазель, вы прогоните его хандру.
О’Келли провел Жермену через приемную и открыл дверь, ведущую на лестницу.
— А теперь, поднимайтесь. Белая дверь направо.
Возможно, она повиновалась только потому, что услышала про хандру Кантэна. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь и остановилась на пороге уютной, обитой белыми панелями комнаты, залитой утренним октябрьским солнцем.
Кантэн сидел за столом спиной к двери и, думая, что пришел Барлоу, не пошевелился.
На нем был темно-синий парчовый халат. Темно-каштановые с бронзовым отливом волосы, как и раньше, были аккуратно заплетены в косичку, голова задумчиво склонилась. Убранство стола — белоснежная скатерть, сверкавшие в лучах солнца хрусталь и серебро, ваза с поздними розами — все говорило об утонченном вкусе Кантэна.
Жермена задумчиво смотрела на молодого человека, и на глазах у нее выступили слезы. Наконец Кантэн пошевелился.
— Какого черта вы не закрываете дверь? — он оглянулся, увидел Жермену и вскочил на ноги.
Несколько мгновений он не сводил с нее глаз, на его побледневшем лице застыл испуг. Затем, словно придя в себя, он поклонился.
— Вы оказываете мне честь... маркиза.
Настала ее очередь испугаться. Шурша платьем, она подошла к молодому человеку.
— Но, Кантэн! Что это значит?
— Вам не следовало приходить сюда, — мягко ответил он.
— Не следовало? Лучше позвольте спросить, почему вы сами не пришли ко мне? Мне сказали, что вот уже две недели как вы вернулись.
— Я... я не знал, где вас найти.
— А вы искали меня?
— Я полагал, что это ни к чему.
Жермена нахмурилась.
— Из-за госпожи де Шеньер? — спросила она, но не стала ждать ответа. — Вам известно, какой нынче месяц и год? Я совершеннолетняя, Кантэн, и могу распоряжаться собой.
— Примите мои поздравления, маркиза, — церемонно проговорил Кантэн.
— Маркиза?
— Маркиза де Шавере.
Она улыбнулась, стараясь скрыть боль и замешательство.
— Вы опережаете события, Кантэн. Вы еще не сделали меня маркизой.
— И никогда не сделаю, поскольку это не в моей власти. Вы уже маркиза де Шавере и титул принадлежит вам по праву.
— Я... я не понимаю, — ее взгляд просил его объясниться, что он и сделал.
— Произошла — как бы это сказать? — ошибка. Я не являюсь и никогда не являлся наследником Шавере. Я не Морле де Шеньер и хотя по-прежнему называю себя Морле, не имею права даже на это имя.
Жермена была слишком сообразительна, чтобы отчужденность Кантэна продолжала оставаться для нее загадкой. В ее глазах зажглись сочувствие и нежность.
— У кого хватило жестокости рассказать вам об этом? — спросила она, положив руки на плечи Кантэна.
— О том, что я самозванец.
Она покачала головой.
— Тот, кто в мыслях не имел обманывать других, не может быть самозванцем. А я давно убедилась, что вы никого не хотели обмануть.
У Кантэна было такое чувство, будто ему дали пощечину.
— Значит, вы все знали?
— Когда-то давным-давно я слышала об отвратительной скандальной истории.
— И ничего не сказали мне?
— К чему? О чем я могла сказать вам? Об оскорбительных сплетнях, основанных на предположениях, которые невозможно подтвердить, как бы справедливы они ни были? Разве могла я нанести вам такую рану? Самым важным для меня было то, что ваша совесть чиста и вы даже не подозреваете, что ваши притязания не столь справедливы, сколь неопровержимы в глазах закона.
Кантэн молча смотрел на Жермену, и в его взгляде удивление смешивалось с преклонением перед ней.
— Вы так и не сказали мне, каким образом вам стало все известно, — заметила она.
Кантэн осторожно снял руки девушки со своих плеч.
— Я заставляю вас стоять, — и он подвинул Жермене стул.
— Вы намерены и дальше держаться со мной так же официально?
Тем не менее она села, и Кантэн рассказал ей о последних событиях, которые произошли в Кэтлегоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Не скрывая легкого раздражения, его светлость удалился, и все трое уселись за стол в нише окна. Барлоу будто в добрые старые времена принес графины с вином, и О’Келли поведал Кантэну, как идут дела в академии. Она по-прежнему процветала, посетителей было много, главным образом англичан, которые, в отличие от безденежных французов, не забывали вовремя вносить плату за уроки. Клиентов-французов почти не осталось. Все эмигранты, способные держать шпагу, в начале лета отправились во Францию. Кантэну было известно, что немногие вернутся обратно. По причине их исхода академия перестала служить модным местом встреч эмигрантского общества.
— Но одна дама, известная вам по былым временам, на прошлой неделе два раза наведывалась сюда, узнать нет ли от вас каких-нибудь вестей. Мадемуазель де Шеньер, — на лице О’Келли появилось лукавое выражение. — Вы, может быть, помните ее.
Итак, история повторялась.
— Может быть и помню, — ответил Кантэн, чувствуя, что сердце у него забилось сильнее.
— Я так и думал, — сказал ирландец, и тема была исчерпана.
На следующее утро Кантэн принялся за работу, словно никогда и не прерывал ее. В ней он видел единственное средство унять боль, терзавшую его сердце.
В первую же неделю весть о возвращении господина де Морле облетела все клубы и кофейни Лондона, и в академии стали появляться его старые друзья, которые захаживали к нему пофехтовать в прежние времена, и новые ученики.
Но подобные свидетельства неуменьшающейся популярности, эти предвестники богатства, не приносили Кантэну радости, не излечивали от апатии, охватывавшей его по окончании дневных трудов.
О’Келли наблюдал за ним с тревогой и нежностью, но не решался нарушить его мрачную замкнутость.
Однажды ранним утром, когда О’Келли в фехтовальном зале ожидал первого ученика, а Барлоу приводил в порядок приемную, дверь открылась и на пороге появилась изящная дама в серой бархатной накидке. Сердце ирландца радостно забилось, и он бросился навстречу гостье.
— Ах! Входите, входите, мадемуазель. У меня есть для вас радостная новость. Он вернулся.
Жермена пошатнулась, и ее лицо побледнело.
— Вы хотите сказать, что он здесь? — голос девушки дрожал.
— Разве именно это я не говорю вам? Слава Всевышнему! Никак вы плачете?
Она смахнула слезы.
— От облегчения, О’Келли. Из благодарности. Я так боялась, что он не вернется. Когда... когда он приехал?
— Завтра будет две недели.
— Две недели! — удивление, замешательство, досада отразились на лице мадемуазель де Шеньер. — Две недели!
— Ровнехонько. Почему бы вам не подняться наверх и не застать его врасплох?
Из приемной в фехтовальный зал вошел привлеченный звуком голосов Барлоу.
— Пусть Барлоу передаст ему, что я здесь.
— Ах, так не годится. Он сидит в полном одиночестве за завтраком и хандрит. Своим появлением, мадемуазель, вы прогоните его хандру.
О’Келли провел Жермену через приемную и открыл дверь, ведущую на лестницу.
— А теперь, поднимайтесь. Белая дверь направо.
Возможно, она повиновалась только потому, что услышала про хандру Кантэна. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь и остановилась на пороге уютной, обитой белыми панелями комнаты, залитой утренним октябрьским солнцем.
Кантэн сидел за столом спиной к двери и, думая, что пришел Барлоу, не пошевелился.
На нем был темно-синий парчовый халат. Темно-каштановые с бронзовым отливом волосы, как и раньше, были аккуратно заплетены в косичку, голова задумчиво склонилась. Убранство стола — белоснежная скатерть, сверкавшие в лучах солнца хрусталь и серебро, ваза с поздними розами — все говорило об утонченном вкусе Кантэна.
Жермена задумчиво смотрела на молодого человека, и на глазах у нее выступили слезы. Наконец Кантэн пошевелился.
— Какого черта вы не закрываете дверь? — он оглянулся, увидел Жермену и вскочил на ноги.
Несколько мгновений он не сводил с нее глаз, на его побледневшем лице застыл испуг. Затем, словно придя в себя, он поклонился.
— Вы оказываете мне честь... маркиза.
Настала ее очередь испугаться. Шурша платьем, она подошла к молодому человеку.
— Но, Кантэн! Что это значит?
— Вам не следовало приходить сюда, — мягко ответил он.
— Не следовало? Лучше позвольте спросить, почему вы сами не пришли ко мне? Мне сказали, что вот уже две недели как вы вернулись.
— Я... я не знал, где вас найти.
— А вы искали меня?
— Я полагал, что это ни к чему.
Жермена нахмурилась.
— Из-за госпожи де Шеньер? — спросила она, но не стала ждать ответа. — Вам известно, какой нынче месяц и год? Я совершеннолетняя, Кантэн, и могу распоряжаться собой.
— Примите мои поздравления, маркиза, — церемонно проговорил Кантэн.
— Маркиза?
— Маркиза де Шавере.
Она улыбнулась, стараясь скрыть боль и замешательство.
— Вы опережаете события, Кантэн. Вы еще не сделали меня маркизой.
— И никогда не сделаю, поскольку это не в моей власти. Вы уже маркиза де Шавере и титул принадлежит вам по праву.
— Я... я не понимаю, — ее взгляд просил его объясниться, что он и сделал.
— Произошла — как бы это сказать? — ошибка. Я не являюсь и никогда не являлся наследником Шавере. Я не Морле де Шеньер и хотя по-прежнему называю себя Морле, не имею права даже на это имя.
Жермена была слишком сообразительна, чтобы отчужденность Кантэна продолжала оставаться для нее загадкой. В ее глазах зажглись сочувствие и нежность.
— У кого хватило жестокости рассказать вам об этом? — спросила она, положив руки на плечи Кантэна.
— О том, что я самозванец.
Она покачала головой.
— Тот, кто в мыслях не имел обманывать других, не может быть самозванцем. А я давно убедилась, что вы никого не хотели обмануть.
У Кантэна было такое чувство, будто ему дали пощечину.
— Значит, вы все знали?
— Когда-то давным-давно я слышала об отвратительной скандальной истории.
— И ничего не сказали мне?
— К чему? О чем я могла сказать вам? Об оскорбительных сплетнях, основанных на предположениях, которые невозможно подтвердить, как бы справедливы они ни были? Разве могла я нанести вам такую рану? Самым важным для меня было то, что ваша совесть чиста и вы даже не подозреваете, что ваши притязания не столь справедливы, сколь неопровержимы в глазах закона.
Кантэн молча смотрел на Жермену, и в его взгляде удивление смешивалось с преклонением перед ней.
— Вы так и не сказали мне, каким образом вам стало все известно, — заметила она.
Кантэн осторожно снял руки девушки со своих плеч.
— Я заставляю вас стоять, — и он подвинул Жермене стул.
— Вы намерены и дальше держаться со мной так же официально?
Тем не менее она села, и Кантэн рассказал ей о последних событиях, которые произошли в Кэтлегоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105