.
— Нет… зачем же непременно «расчет»? Я, напротив того, положительно убежден, что грация, — говорит Голубчиков, задетый за живое настойчивостью Ивана Фомича.
— А я, напротив того, положительно убежден, что расчет, и имею на это доказательства.
— Это очень любопытно!
— И именно я полагаю, что всякий вельможа хочет этим дать понять, что правая рука у него занята государственными соображениями.
— Ну-с… а левая рука тут зачем-с?
— А левая рука, как свободная от занятий, предлагается посетителям-с…
— Ну-с… а дальше что-с?
— Ну-с, а дальше то же самое.
— Та-а-к-с!
С прискорбием мы замечаем, что генералы наши не прочь посчитаться друг с другом. Известно нам, что между ними издревле существует худо скрытая вражда, основанием которой служит взаимное соперничество по части знакомства с вельможами. Поэтому, хотя мы и питаем надежды на деликатность генерала Голубчикова, но вместе с тем чувствуем, что еще одна маленькая капелька, и генеральское сердце безвозвратно преисполнится скорбью. Действительно, он взирает на Ивана Фомича с кротким, но горестным изумлением; Иван же Фомич не только не тронут этим, но, напротив того, устроил руки свои фертом и в этом положении как будто посмеивается над всеми громами и молниями. Положение делается до такой степени натянутым, что статский советник Генералов считает своею обязанностью немедленно вмешаться в это дело.
— Я думаю, ваше превосходительство, — обращается он к генералу Голубчикову, — что и в самой грации может быть расчет, точно так же как и в расчете может быть грация…
— Дело возможное! — отвечает генерал холодно, явно показывая, что он старый воробей, которого никакими компромиссами не надуешь.
Разговор снова заминается, и все мы чувствуем себя несколько сконфуженными. Холодность генерала свинцовой тучей легла на наше общество, и нет, кажется, столь сильного солнечного луча, который мог бы с успехом разбить эту тучу. Мы все знаем, что Голубчиков преамбициозный старик и что едва ли он не единственный из наших аристократов, о котором мы с уверенностью можем сказать, что он в один платок с вельможами сморкается. Все мы, прочие, в этих случаях более или менее прилыгаем, и если уверяем иногда, что при таких-то обстоятельствах такой-то князь сказал нам «ты» и назвал «любезнейшим», то этому можно верить и не верить. Но генерал Голубчиков действительно вполне чист в этом отношении, и если уж скажет, например, что однажды в его присутствии князь Петр Алексеевич учинил декольте, то никто не имеет повода усумниться, что это именно так и было. «И для чего бы Ивану Фомичу не уступить! — думаем мы, внутренне соболезнуя о происшедшем, — с одной стороны, Ивану Фомичу следовало бы сделать небольшую уступочку, а с другой, и генералу не мешало бы взглянуть на дело поснисходительнее… и все было бы ладно, все было бы смирно и мирно и очень хорошо — так-то! А то вот дернула нелегкая — ахтихти-хти!» Но покуда мы только рассуждаем, статский советник Генералов уже принимает действительные меры к замирению враждующих сторон. Он прежде всего начинает заигрывать с генералом Голубчиковым, как наиболее неподатливым.
— Не получили ли чего-нибудь от графа насчет «этого» (крестьянского) дела, ваше превосходительство? — спрашивает он.
— Получил-с, — упорствует генерал в холодности.
— Ваше превосходительство всегда самые верные сведения иметь изволите, — не менее упорно продолжает заигрывать Генералов.
— Сам по себе я никаких сведений не имею, но конечно… доверие его сиятельства… одним словом, могу-таки в некоторых делах посодействовать…
— Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! — ведь вы с графом-то даже несколько «свои»?
— Даже и не несколько, — отвечает генерал, постепенно смягчаясь, — потому что моя Анна Федоровна положительным образом приходится внучатной племянницей Прасковье Ивановне, а Прасковья Ивановна, как вам известно…
— Да, если кто заслужить у графа желает, так это именно что стоит только к Прасковье Ивановне дорогу найти! — восклицаем мы хором.
— И представьте, что я открыл это родство совершенно случайно! Однажды прихожу к Прасковье Ивановне по хозяйственным ее делам, а ей вдруг и приди на мысль спросить меня: «А что, говорит, ты женат или холостой?» — «Женат, говорю, ваше сиятельство, на Греховой». «Ах, говорит, да ведь жена-то твоя мне внучатной племянницей приходится!» Начали мы тут разбирать да распутывать — ан и открылось! А не приди ей на мысль спросить меня, так бы оно и осталось под спудом…
Хотя мы неоднократно уже слышали этот анекдот, но считаем долгом и на сей раз выслушать его с полным благоговением. Вообще, ничто так не услаждает наших досугов, как разбор родства и свойства сильных мира сего. По-видимому, это весьма мало до нас касается, потому что собственно наши родственники суть экзекуторы и экспедиторы, но таково уже свойство людей происхождения благородного, что они постоянно стремятся к сферам возвышенным, низменности же предоставляют низкому классу. Не радостно ли, например, услышать, что граф Алексей Николаич выдает дочь свою замуж за сына князя Льва Семеныча? Не интересно ли при этом сообразить, что за молодою княгинею дано в приданое столько-то тысяч душ, да у молодого князя с своей стороны столько-то тысяч? Не знаю, как в других местах, а в нашем городе и в нашем обществе всякая новая семейная радость наших вельмож поистине составляет семейную радость каждого из нас.
— Да, господа, геральдика — важная вещь! — продолжает между тем Голубчиков, — нельзя не сожалеть, что в нашем отечестве наука эта находится еще в младенческом состоянии…
Под влиянием всех этих напоминаний Иван Фомич, который доселе пребывал в закоснелости, делает первый шаг, чтоб окончательно смягчить неудовольствие генерала Голубчикова.
— И благоприятные известия изволили получить, ваше превосходительство? — вопрошает он заискивающим голосом.
— Самые благоприятные-с.
— То есть в каком же роде?
— В самом благонадежном-с. Короче сказать: опасений никаких иметь не следует.
Генерал окидывает нас торжествующим оком. Мы все легко и весело вздрагиваем; некоторые из нас произносят: «Слава богу!» — и крестятся.
И не оттого совсем мы крестимся, чтоб от «этого» дела был для нас ущерб или посрамление, а оттого единственно, что спокойствие и порядок любим. Сами по себе мы не землевладельцы, и хотя у нас имеются некоторые благоприобретенные маетности, но они заключаются преимущественно в ломбардных билетах, которые мы спешим в настоящее время променивать на пятипроцентные. Итак, не корысть и не холодный эгоизм руководит нашими действиями и побуждениями, а собственно, так сказать, патриотизм. Сей последний в различных людях производит различные действия.
1 2 3 4 5 6
— Нет… зачем же непременно «расчет»? Я, напротив того, положительно убежден, что грация, — говорит Голубчиков, задетый за живое настойчивостью Ивана Фомича.
— А я, напротив того, положительно убежден, что расчет, и имею на это доказательства.
— Это очень любопытно!
— И именно я полагаю, что всякий вельможа хочет этим дать понять, что правая рука у него занята государственными соображениями.
— Ну-с… а левая рука тут зачем-с?
— А левая рука, как свободная от занятий, предлагается посетителям-с…
— Ну-с… а дальше что-с?
— Ну-с, а дальше то же самое.
— Та-а-к-с!
С прискорбием мы замечаем, что генералы наши не прочь посчитаться друг с другом. Известно нам, что между ними издревле существует худо скрытая вражда, основанием которой служит взаимное соперничество по части знакомства с вельможами. Поэтому, хотя мы и питаем надежды на деликатность генерала Голубчикова, но вместе с тем чувствуем, что еще одна маленькая капелька, и генеральское сердце безвозвратно преисполнится скорбью. Действительно, он взирает на Ивана Фомича с кротким, но горестным изумлением; Иван же Фомич не только не тронут этим, но, напротив того, устроил руки свои фертом и в этом положении как будто посмеивается над всеми громами и молниями. Положение делается до такой степени натянутым, что статский советник Генералов считает своею обязанностью немедленно вмешаться в это дело.
— Я думаю, ваше превосходительство, — обращается он к генералу Голубчикову, — что и в самой грации может быть расчет, точно так же как и в расчете может быть грация…
— Дело возможное! — отвечает генерал холодно, явно показывая, что он старый воробей, которого никакими компромиссами не надуешь.
Разговор снова заминается, и все мы чувствуем себя несколько сконфуженными. Холодность генерала свинцовой тучей легла на наше общество, и нет, кажется, столь сильного солнечного луча, который мог бы с успехом разбить эту тучу. Мы все знаем, что Голубчиков преамбициозный старик и что едва ли он не единственный из наших аристократов, о котором мы с уверенностью можем сказать, что он в один платок с вельможами сморкается. Все мы, прочие, в этих случаях более или менее прилыгаем, и если уверяем иногда, что при таких-то обстоятельствах такой-то князь сказал нам «ты» и назвал «любезнейшим», то этому можно верить и не верить. Но генерал Голубчиков действительно вполне чист в этом отношении, и если уж скажет, например, что однажды в его присутствии князь Петр Алексеевич учинил декольте, то никто не имеет повода усумниться, что это именно так и было. «И для чего бы Ивану Фомичу не уступить! — думаем мы, внутренне соболезнуя о происшедшем, — с одной стороны, Ивану Фомичу следовало бы сделать небольшую уступочку, а с другой, и генералу не мешало бы взглянуть на дело поснисходительнее… и все было бы ладно, все было бы смирно и мирно и очень хорошо — так-то! А то вот дернула нелегкая — ахтихти-хти!» Но покуда мы только рассуждаем, статский советник Генералов уже принимает действительные меры к замирению враждующих сторон. Он прежде всего начинает заигрывать с генералом Голубчиковым, как наиболее неподатливым.
— Не получили ли чего-нибудь от графа насчет «этого» (крестьянского) дела, ваше превосходительство? — спрашивает он.
— Получил-с, — упорствует генерал в холодности.
— Ваше превосходительство всегда самые верные сведения иметь изволите, — не менее упорно продолжает заигрывать Генералов.
— Сам по себе я никаких сведений не имею, но конечно… доверие его сиятельства… одним словом, могу-таки в некоторых делах посодействовать…
— Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! — ведь вы с графом-то даже несколько «свои»?
— Даже и не несколько, — отвечает генерал, постепенно смягчаясь, — потому что моя Анна Федоровна положительным образом приходится внучатной племянницей Прасковье Ивановне, а Прасковья Ивановна, как вам известно…
— Да, если кто заслужить у графа желает, так это именно что стоит только к Прасковье Ивановне дорогу найти! — восклицаем мы хором.
— И представьте, что я открыл это родство совершенно случайно! Однажды прихожу к Прасковье Ивановне по хозяйственным ее делам, а ей вдруг и приди на мысль спросить меня: «А что, говорит, ты женат или холостой?» — «Женат, говорю, ваше сиятельство, на Греховой». «Ах, говорит, да ведь жена-то твоя мне внучатной племянницей приходится!» Начали мы тут разбирать да распутывать — ан и открылось! А не приди ей на мысль спросить меня, так бы оно и осталось под спудом…
Хотя мы неоднократно уже слышали этот анекдот, но считаем долгом и на сей раз выслушать его с полным благоговением. Вообще, ничто так не услаждает наших досугов, как разбор родства и свойства сильных мира сего. По-видимому, это весьма мало до нас касается, потому что собственно наши родственники суть экзекуторы и экспедиторы, но таково уже свойство людей происхождения благородного, что они постоянно стремятся к сферам возвышенным, низменности же предоставляют низкому классу. Не радостно ли, например, услышать, что граф Алексей Николаич выдает дочь свою замуж за сына князя Льва Семеныча? Не интересно ли при этом сообразить, что за молодою княгинею дано в приданое столько-то тысяч душ, да у молодого князя с своей стороны столько-то тысяч? Не знаю, как в других местах, а в нашем городе и в нашем обществе всякая новая семейная радость наших вельмож поистине составляет семейную радость каждого из нас.
— Да, господа, геральдика — важная вещь! — продолжает между тем Голубчиков, — нельзя не сожалеть, что в нашем отечестве наука эта находится еще в младенческом состоянии…
Под влиянием всех этих напоминаний Иван Фомич, который доселе пребывал в закоснелости, делает первый шаг, чтоб окончательно смягчить неудовольствие генерала Голубчикова.
— И благоприятные известия изволили получить, ваше превосходительство? — вопрошает он заискивающим голосом.
— Самые благоприятные-с.
— То есть в каком же роде?
— В самом благонадежном-с. Короче сказать: опасений никаких иметь не следует.
Генерал окидывает нас торжествующим оком. Мы все легко и весело вздрагиваем; некоторые из нас произносят: «Слава богу!» — и крестятся.
И не оттого совсем мы крестимся, чтоб от «этого» дела был для нас ущерб или посрамление, а оттого единственно, что спокойствие и порядок любим. Сами по себе мы не землевладельцы, и хотя у нас имеются некоторые благоприобретенные маетности, но они заключаются преимущественно в ломбардных билетах, которые мы спешим в настоящее время променивать на пятипроцентные. Итак, не корысть и не холодный эгоизм руководит нашими действиями и побуждениями, а собственно, так сказать, патриотизм. Сей последний в различных людях производит различные действия.
1 2 3 4 5 6