Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:
— Можно присесть, а то ноги гудят.
— Садись.
Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.
— Так вот, — запевает Берю. — Вчера я застрял у Адели…
— Какой Адели?
— Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где…
— Понял, валяй дальше!
— Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?
— Без отступлений и ближе к делу! — отрезаю я. — Дальше!
— Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да… у тебя температура! Словом…
Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.
— Словом? — тороплю я.
У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, — иногда помогает!
— Ее муж — бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается… Ночью хранит под кроватью…
— У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!
— Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.
— Протест отклонен! Продолжайте, инспектор…
Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.
— Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? — вопрошает он с иронией.
Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.
— Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать… Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?
— Только не надо мне рисовать карту Парижа!
Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.
— Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится — и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра… Я понял, что потерял его, — тут ничего не попишешь — и решил возвратиться в засаду.
Как жаль! — криво усмехаюсь я.
— А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! — жалобно оправдывается Берю.
Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.
— И во сколько он вернулся?
— В три утра!
Я озадачен.
— Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!
— Вот и я говорю… Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще…
— Рассказывай дальше!
— А что дальше?
— Ну вернулся Аква на базу, и что потом? Берю засовывает два пальца в щель между жиром шеи и жиром рубашки.
— И здесь я дал маху, Сан-А, согласен! Но ты же понимаешь, как это бывает! Муж Адели ушел… А когда ты остаешься наедине с женщиной, которую хорошо знал когда-то еще девушкой, то прежняя близость, то да се, влияет…
У меня нет сил перебивать его, пусть болтает, пустомеля!
— И поднимается в нас обоих волнение, Сан-А. Веришь, будто жаром обдало. Я посмотрел на Адель, забыл про ее усы, расползшиеся формы, помню только про родинку на ляжке, как когда-то… И потом, там было так жарко, в ее каморке… Словом, разморило, сам понимаешь…
— Не понимаю, — выдавливаю я, не моргнув глазом.
— Ах вот как, не понимаешь! Тебя мама, значит, научила, что детей находят в капусте?! Мы после карт сели рядом, давай вспоминать… Ну так, самую малость, руки друг на друга для смеха положили, а потом, знаешь… В общем, пробрало… Я не хотел — ее муж хороший парень, Эварист… Но женщины, друг мой, когда их проберет, то тут хоть паяльной лампой жги, они все равно своего добьются! Фатализм какой-то! Кроме того, у консьержек в конуре все под рукой: шторки задернул и уже на кушетке — хопля, кушать подано!
— Ты просто шут гороховый, Берю! Знаешь, что с тобой за это надо сделать?
— Нет.
— Даже не выгнать, а просто высечь!
— Это тебя так лихорадка бьет по башке, что ли? — огрызается соблазнитель.
— Ты же ведешь себя как свинья! Сидеть в засаде таким образом недостойно человека, который каждый месяц получает нехилую зарплату за охрану общества от подонков.
— Знаешь, я когда-то ошибся дверью. Хотел быть пастором, но видишь, как все вышло!
Болезнь удерживает меня от взрыва благородного негодования, и, предчувствуя, что его история далека до завершения, я приказываю поскорее подвести итог.
— Так вот, Адель, если хочешь знать, и сейчас женщина будь-будь. Если бы была академия любви, то ее надо было бы поставить профессором на факультете зоологии…
— Умоляю, без деталей!
— В конце концов, такова жизнь, — философствует Толстяк. — Хуже всего то, что потом мы оба заснули. Поздний час, физические упражнения, да еще мы приняли литр на грудь, играя в карты, понимаешь, у меня глаза слиплись.
Он тяжело вздыхает и с сожалением пожимает плечами.
— Да так задрыхли, что только в шесть утра нас выковырнул из постели ее вернувшийся муж. Ты бы послушал, как он блажил! Как выражался! Хоть святых выноси! Он меня взял как голенького, представляешь? Я храплю себе вовсю и вдруг сквозь сон чувствую, как какой-то тип — я сначала не разобрал кто — чистит мне физию! На всю жизнь запомню ощущения! Я, естественно, просыпаюсь. Адель орет, что, значит, случилось недоразумение… Ошибка, мол, ничего не было… Я пытаюсь собрать манатки. Парень вопит на весь дом, вроде того, что я сволочь легавая! И что ближайшую революцию он затеет сам лично, и не по телефону. У него будто и конкретные мысли есть на этот счет — будьте покойны!
— Мне плевать на его мысли! — говорю я.
— В конце концов, чтоб он заткнулся, пришлось провести ему крюк в челюсть, и он заснул. Ночной сторож после работы в такое время, сам понимаешь, должен отдыхать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35