После звонка Толуша пришлось как следует нажраться, что, пожалуй, и кстати, потому что завтра приезжает Лиса, и начинается совсем другая жизнь.
Глава пятая. РОББИ РОЗЕНТАЛЬ
О, горе нам — мы человеки!
Явленья низменных страстей, Следы постыдных слабостей Храним мы в памяти навеки.
Кохановер, из сборника «Атмосферное давление»
Из выступления Президента по случаю юбилея Великой Победы
… Я неизменно переполняюсь гордостью и спокойствием, верой в светлое будущее нашего отечества, когда думаю о нынешнем молодом поколении… Среди новой творческой интеллигенции мне хочется особо выделить беллетриста Р., одного из лучших литераторов Севера…
* * *
Должно быть, у каждого из нас в закутках сознания, как мелкие и не остро беспокоящие занозы, сидят воспоминания, которые очень хочется навсегда вычеркнуть из памяти. Иногда это стыд за какой-либо недостойно проведенный отрезок жизни, порой даже не отрезок, а лишь эпизод, но чаще всего — воспоминания о людях, которые когда-то стали свидетелями нашего малодушия.
Порой вы замечаете, как ваш собеседник вдруг замолчал ненадолго, потерял нить разговора, задумался, а потом без видимых причин поморщился и сделал какой-либо жест, совершенно не соответствующий обстановке. В другой раз вы ловите сами себя на чем-нибудь подобном. Это значит, что его или ваши худшие воспоминания не к месту ожили, и стремление их отогнать, в который раз оправдаться перед самими собой, оказывается сильнее нежели традиционная манера поведения. Вы быстро справляетесь с трудностями. Бокал вина, сигарета и живое общение помогают вам в этом. Труднее приходится, если сии тяжкие мысли одолели вас ночью, в темноте, под мерное тиканье часов, когда поздняя чашка кофе или похмельная нервозность надолго лишили вас сна. Вы и здесь оказываетесь сильнее, и воспоминания постепенно отступают. Но уходят они не навсегда. Они будут периодически возвращаться к вам до самой смерти. Собственно говоря, это и есть наш Высший Суд; опираясь на аналогию со своей извечной внутренней борьбой, Человек и сочинил легенду об Аде.
Но и эти муки нашей совести поддаются известной классификации. При этом особенно неприятны воспоминания об уважаемых нами людях, знавших о нашей слабости, тяжело ощутивших на себе последствия нашей нестойкости в минуту испытаний. Именно таким живым укором стал для меня мой университетский товарищ Робби Розенталь.
Его полное имя было Робеспьер, что наглядно свидетельствовало о бунтарском духе его родителей. Впрочем, и сам Робби вполне соответствовал своему странному имени. Причем соответствовал как своею странностью, так и революционностью взглядов.
Странным Робби был во всех отношениях. Странным было уже само его появление на нашем факультете; к инженерной деятельности он был еще меньше предрасположен, чем я, если только такое возможно. Он был блестяще одарен интеллектуально, но самой сильной стороной его интеллекта являлась чистая логика. Как следствие этого, из всех точных наук его влекла лишь математика. В ней он был поистине блестящ, и всегда утверждал, что математика и философия имеют между собой много общего, и что математика во всяком случае ближе к философии, чем к естественным наукам, в чем я лично с ним всегда соглашался. В физике и в инженерных дисциплинах Робби слыл знаменитым на весь факультет профаном, и когда чистая математика вторгалась во владения этих не столь возвышенных материй, а Робби при этом оказывался у доски, преподаватели поражались тому, как этот «известный тупица» свободно проводит самые сложные интегральные преобразования.
Робби был очень красноречив. Его гуманитарная одаренность заметно превосходила всяческие нормальные границы, вследствие чего он был непонятен большинству своих товарищей по Дарси. Пожалуй, я был к нему ближе остальных, хотя и наши взаимоотношения никогда не перерастали в тесную дружбу. Он любил слабые алкогольные напитки, быстро пьянел, а пьянея обретал еще большее красноречие. В эти минуты он любил рассуждать на социальные темы, а сокурсники — кто искренне, а кто не очень — обычно возражали ему, потому что он нередко произносил весьма опасные речи. В целом, можно сказать, что в Дарси его не любили.
Я всегда находил Робби интересным, и даже его политические высказывания уже тогда находили отклик в моей душе, хотя и не всегда. В студенческие годы его система взглядов была еще слишком сумбурной, от нее веяло критиканством, но личность в Робби уже угадывалась. Ему еще предстояло созреть.
Робби был утонченно красив. Красив той особой одухотворенной красотой, которая иногда встречается у евреев. Высокий, стройный, с горящим взором и копной прекрасных черных волос, он нередко нравился девушкам, но лишь, так сказать, «в первом приближении». В постель они предпочитали ложиться с другими, вероятно чувствуя, что и там Робби останется блестящим философом, красноречивым оратором, но никак не добросовестным практиком. Возможно вследствие этого, Робби порой бывал высокомерен с девушками, но за его высокомерием скорее всего скрывались неуверенность в себе и чрезмерная застенчивость. Случай классический и не заслуживающий дополнительного анализа.
Полный университетский курс Робби не закончил. Отучившись с грехом пополам шесть семестров, он уехал домой на летние каникулы и в Дарси больше не возвращался. Скептик-антисемит Романофф, дальняя родня потомков известной русской династии (если не врет, конечно, хотя я почти уверен, что врет), остроумно заметил по этому поводу, что самый дельный шаг, который Розенталь способен сделать на инженерном поприще, это отказ от инженерной карьеры. Помнится, меня слегка задела эта шутка Романоффа, так как в душе я считал, что она вполне применима и ко мне.
Спустя еще три года я закончил университет и вернулся в родной Армангфор. Я знал, что Робби мой земляк, но долгие годы ничего про него не слышал, да и вспоминал о нем редко.
Мы встретились вновь много лет спустя, когда я уже был известным писателем. Правда о Виньероне я еще всерьез не помышлял, но Малый Ланком придавал мне вес в литературных салонах и за их пределами. Мне было тридцать пять лет; со стороны должно было казаться, что «по жизни» я совсем не плохо провожу время; я тешил себя мыслью, что наконец-то нашел свое призвание, и благодаря этому более или менее успешно преодолевал характерный для этого возраста кризис. Как я теперь понимаю, меньше всего мне в ту пору нужна была встреча с таким человеком как Робби Розенталь.
Я хорошо помню тот вечер. В Лунном дворце отмечалось тридцатилетие Линды Горовиц. Стояла прекрасная летняя ночь, какие нечасто выдаются на Севере, зато мы их умеем ценить; виновница торжества была прекрасна как всегда, но даже самым прекрасным женщинам когда-нибудь исполняется тридцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21