Тогда как?!
Где-то рядом заурчал автомобильный мотор. Скрипнули тормоза, хлопнула дверь, и Вихрь услышал немецкую речь:
— Перестаньте, болван вы этакий! Что это за скотство — бить женщину!
Потом этот же человек мягко произнес:
— Я приношу вам извинения за это безобразие, девушка. Пожалуйста, садитесь в машину.
Ане перевели слова немца. Он дождался, пока ей это перевели, и обратился к своему подчиненному:
— Мне совестно за вас, обер-лейтенант. У вас стиль мясника, а не офицера германской армии.
— На русском фронте погиб мой брат, — тихо ответил обер-лейтенант.
— Война — не игра в серсо! На войне убивают.
После первого дня допросов Берг понял: с этой девицей ни о чем не договориться, если следовать обычным канонам вопросов и ответов. Она будет врать, а если ее уличить — замолчит. Берг решил идти другим путем — пробный шар он подпустил при ее аресте. Когда отчитывают в присутствии арестованного того, кто его брал и бил, — это неплохой аванс для дальнейшей работы. Берг решил поиграть с русской: он решил завербоваться к ней, а уж потом через нее выйти на остальных участников группы, заброшенной в тыл. Решив партию так, он вызвал Аню на допрос ночью, когда все остальные сотрудники военной разведки разошлись по квартирам и во всем здании осталось только пять человек: четыре охранника и полковник.
Берг усадил Аню в кресло, включил плитку и поставил чайник. Потом он сел напротив нее — близко, так, что их колени соприкасались, и начал улыбчиво и грустно рассматривать девушку. Весь день он вел допрос через переводчика, никак не выдав свое знание русского языка. Это был тоже ход. Берг рассчитывал на этот ход. Он тихо сказал:
— Вот такие пироги, золото мое...
Сказал он это с таким милым волжским оканьем, что Аня отпрянула к спинке кресла.
«Яростной убежденности большевиков глупо противопоставлять гестаповский фанатизм. Коса найдет на камень, — думал Берг, рассчитывая все ходы будущей операции после первых восьми часов допроса. — Надо искать иные пути. Косе надо подставлять траву. Но она, эта подставляемая трава, должна оказаться такой густой, что коса в ней сначала затупится, а потом запутается. И направить косу нельзя — точильного камня поблизости нет».
— Только тихонько говори, — перешел на шепот Берг, — здесь даже стены имеют уши.
Он отошел к шкафу, открыл дверцы, выдвинул большой американский автоматический проигрыватель «Колумбия», поставил несколько пластинок и включил музыку. Он слушал танго, закрыв глаза и покачивая в такт головой.
— Слушай, — сказал он, медленно подняв тяжелые веки, — слушай меня внимательно. Я не хочу знать ни твоего настоящего имени, ни кто ты, ни с кем связана. Я постараюсь тебе помочь, но не ценой предательства, а иной ценой. Не понимаешь?
Все это было так неожиданно, что Аня, покачав головой, также шепотом ответила:
— Не понимаю.
— Я хочу, чтобы ты мне ответила только на один вопрос, — сказал Берг очень медленно, — ты считаешь, что все немцы с Гитлером или нет?
— Нет, — ответила Аня, — не все.
— Как ты думаешь, может под погонами полковника скрываться человек, не симпатизирующий фашизму?
— Такие люди сдаются в плен.
— Верно. В плен могут сдаться люди, которые находятся на переднем крае. А что делать человеку — я не о себе говорю, не думай, у нас ведь идет отвлеченный разговор, — так вот, что делать человеку, который не имеет возможности сдаться в плен?
— Гитлера застрелить — вот что.
— Ну, хорошо... Я этого твоего ответа вообще не слышал. Я повторяю свой вопрос: как такому человеку доказать свою антипатию фашизму?
— Чего вы от меня хотите? — спросила Аня.
— Ничего, — сказал Берг. — Сейчас будем пить чай — всего лишь. Ты любишь как — покрепче или слабенький?
— Покрепче.
— Зря. От крепкого чая портится цвет лица.
— У меня уж и так испортился цвет лица, — сказала Аня и пощупала синяк под глазом.
— Пойми его. У этого офицера на фронте погиб брат, молоденький мальчик.
— Про молоденького он не говорил. Он сказал — просто брат.
«Барышня знает немецкий», — отметил для себя Берг, но вида не подал.
— Ну, все равно брат. Родной ведь человек.
— Не мы все это начали.
— Тоже верно. Я не оправдываю его, просто я пытался тебе объяснить, почему он был несдержан.
— Может, вы скажете, что у вас не пытают?
— У нас — нет. У нас расстреливают. Пытают в гестапо, а я — не гестапо, я армейская разведка. Абвер. Вернее, бывший абвер. Слыхала?
— Нет. Не слыхала.
— Ну, это не важно, — улыбнулся Берг и посмотрел в глаза девушке, — я не ловлю тебя, не думай.
— А я и не думаю.
— Сколько тебе сахару класть?
— Чем больше — тем лучше.
— Четыре. Достаточно?
— Можно и пять.
— Ну, пожалуйста. Давай положим пять. Сам я пью вприкуску.
— Откуда вы так хорошо знаете русский?
— Я не могу тебе ответить.
— Почему?
— Потому, что это — моя тайна, а если ее узнаешь ты, это перестанет быть тайной. Вас виссен цвай, виссен дас швайн.
Аня промолчала.
— Поняла? — спросил Берг.
— Нет, не пояяла.
— А что же не спрашиваешь?
— Сами скажете, если надо.
— Верно. Это значит: что знают двое, то знает и свинья.
— Горячий чай-то... Не притронешься.
— А ты не торопись. У нас есть время.
— Сейчас сколько?
— Двенадцать.
— Вы меня долго продержите?
— Сколько захочешь. Я приказал дать тебе одеяло в камеру.
— Мне дали. Спасибо.
— Господи, не за что...
— Так я не пойму — чего вы от меня хотите?
— Ровным счетом ничего, — мягко улыбнулся Берг. — Я хочу пофантазировать. Представь себе: русской разведчице — не тебе, не тебе, а какой-то другой, тебе незнакомой — дают возможность бежать. Так? И даже помогают ей перейти линию фронта. Или наладить радиосвязь отсюда. Только с одним условием: чтобы она сказала в разведотделе или в генштабе, что, мол, в одной из германских армейских группировок, одной из самых сильных, скажем, группировок, есть человек, который хотел бы войти в контакт с русской разведкой. Как ты думаешь, пойдут на это большевики?
— Откуда я знаю...
— Ты не знаешь, понятное дело... Я ведь не о тебе говорю, я просто фантазирую. Позволь и себе пофантазировать. Как ты думаешь, пойдут на контакты с таким человеком или нет?
— Из немецких тюрем побег невозможен.
— Конечно, невозможен, если ты попала в гестапо. Но ты попала в руки армейской секретной службы. Из гестапо никто не убегает. Оттуда устраивают побеги для перевербованных агентов — только лишь. Вот недавно такой побег гестапо устроило одному перевербованному агенту прямо с краковского рынка.
Берг мельком глянул на девушку: он хотел видеть ее реакцию. Если она связана с тем бежавшим от гестапо русским, она не может не прореагировать. Но лицо ее осталось спокойным, никак не напряглось, и руки тоже спокойно лежали на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Где-то рядом заурчал автомобильный мотор. Скрипнули тормоза, хлопнула дверь, и Вихрь услышал немецкую речь:
— Перестаньте, болван вы этакий! Что это за скотство — бить женщину!
Потом этот же человек мягко произнес:
— Я приношу вам извинения за это безобразие, девушка. Пожалуйста, садитесь в машину.
Ане перевели слова немца. Он дождался, пока ей это перевели, и обратился к своему подчиненному:
— Мне совестно за вас, обер-лейтенант. У вас стиль мясника, а не офицера германской армии.
— На русском фронте погиб мой брат, — тихо ответил обер-лейтенант.
— Война — не игра в серсо! На войне убивают.
После первого дня допросов Берг понял: с этой девицей ни о чем не договориться, если следовать обычным канонам вопросов и ответов. Она будет врать, а если ее уличить — замолчит. Берг решил идти другим путем — пробный шар он подпустил при ее аресте. Когда отчитывают в присутствии арестованного того, кто его брал и бил, — это неплохой аванс для дальнейшей работы. Берг решил поиграть с русской: он решил завербоваться к ней, а уж потом через нее выйти на остальных участников группы, заброшенной в тыл. Решив партию так, он вызвал Аню на допрос ночью, когда все остальные сотрудники военной разведки разошлись по квартирам и во всем здании осталось только пять человек: четыре охранника и полковник.
Берг усадил Аню в кресло, включил плитку и поставил чайник. Потом он сел напротив нее — близко, так, что их колени соприкасались, и начал улыбчиво и грустно рассматривать девушку. Весь день он вел допрос через переводчика, никак не выдав свое знание русского языка. Это был тоже ход. Берг рассчитывал на этот ход. Он тихо сказал:
— Вот такие пироги, золото мое...
Сказал он это с таким милым волжским оканьем, что Аня отпрянула к спинке кресла.
«Яростной убежденности большевиков глупо противопоставлять гестаповский фанатизм. Коса найдет на камень, — думал Берг, рассчитывая все ходы будущей операции после первых восьми часов допроса. — Надо искать иные пути. Косе надо подставлять траву. Но она, эта подставляемая трава, должна оказаться такой густой, что коса в ней сначала затупится, а потом запутается. И направить косу нельзя — точильного камня поблизости нет».
— Только тихонько говори, — перешел на шепот Берг, — здесь даже стены имеют уши.
Он отошел к шкафу, открыл дверцы, выдвинул большой американский автоматический проигрыватель «Колумбия», поставил несколько пластинок и включил музыку. Он слушал танго, закрыв глаза и покачивая в такт головой.
— Слушай, — сказал он, медленно подняв тяжелые веки, — слушай меня внимательно. Я не хочу знать ни твоего настоящего имени, ни кто ты, ни с кем связана. Я постараюсь тебе помочь, но не ценой предательства, а иной ценой. Не понимаешь?
Все это было так неожиданно, что Аня, покачав головой, также шепотом ответила:
— Не понимаю.
— Я хочу, чтобы ты мне ответила только на один вопрос, — сказал Берг очень медленно, — ты считаешь, что все немцы с Гитлером или нет?
— Нет, — ответила Аня, — не все.
— Как ты думаешь, может под погонами полковника скрываться человек, не симпатизирующий фашизму?
— Такие люди сдаются в плен.
— Верно. В плен могут сдаться люди, которые находятся на переднем крае. А что делать человеку — я не о себе говорю, не думай, у нас ведь идет отвлеченный разговор, — так вот, что делать человеку, который не имеет возможности сдаться в плен?
— Гитлера застрелить — вот что.
— Ну, хорошо... Я этого твоего ответа вообще не слышал. Я повторяю свой вопрос: как такому человеку доказать свою антипатию фашизму?
— Чего вы от меня хотите? — спросила Аня.
— Ничего, — сказал Берг. — Сейчас будем пить чай — всего лишь. Ты любишь как — покрепче или слабенький?
— Покрепче.
— Зря. От крепкого чая портится цвет лица.
— У меня уж и так испортился цвет лица, — сказала Аня и пощупала синяк под глазом.
— Пойми его. У этого офицера на фронте погиб брат, молоденький мальчик.
— Про молоденького он не говорил. Он сказал — просто брат.
«Барышня знает немецкий», — отметил для себя Берг, но вида не подал.
— Ну, все равно брат. Родной ведь человек.
— Не мы все это начали.
— Тоже верно. Я не оправдываю его, просто я пытался тебе объяснить, почему он был несдержан.
— Может, вы скажете, что у вас не пытают?
— У нас — нет. У нас расстреливают. Пытают в гестапо, а я — не гестапо, я армейская разведка. Абвер. Вернее, бывший абвер. Слыхала?
— Нет. Не слыхала.
— Ну, это не важно, — улыбнулся Берг и посмотрел в глаза девушке, — я не ловлю тебя, не думай.
— А я и не думаю.
— Сколько тебе сахару класть?
— Чем больше — тем лучше.
— Четыре. Достаточно?
— Можно и пять.
— Ну, пожалуйста. Давай положим пять. Сам я пью вприкуску.
— Откуда вы так хорошо знаете русский?
— Я не могу тебе ответить.
— Почему?
— Потому, что это — моя тайна, а если ее узнаешь ты, это перестанет быть тайной. Вас виссен цвай, виссен дас швайн.
Аня промолчала.
— Поняла? — спросил Берг.
— Нет, не пояяла.
— А что же не спрашиваешь?
— Сами скажете, если надо.
— Верно. Это значит: что знают двое, то знает и свинья.
— Горячий чай-то... Не притронешься.
— А ты не торопись. У нас есть время.
— Сейчас сколько?
— Двенадцать.
— Вы меня долго продержите?
— Сколько захочешь. Я приказал дать тебе одеяло в камеру.
— Мне дали. Спасибо.
— Господи, не за что...
— Так я не пойму — чего вы от меня хотите?
— Ровным счетом ничего, — мягко улыбнулся Берг. — Я хочу пофантазировать. Представь себе: русской разведчице — не тебе, не тебе, а какой-то другой, тебе незнакомой — дают возможность бежать. Так? И даже помогают ей перейти линию фронта. Или наладить радиосвязь отсюда. Только с одним условием: чтобы она сказала в разведотделе или в генштабе, что, мол, в одной из германских армейских группировок, одной из самых сильных, скажем, группировок, есть человек, который хотел бы войти в контакт с русской разведкой. Как ты думаешь, пойдут на это большевики?
— Откуда я знаю...
— Ты не знаешь, понятное дело... Я ведь не о тебе говорю, я просто фантазирую. Позволь и себе пофантазировать. Как ты думаешь, пойдут на контакты с таким человеком или нет?
— Из немецких тюрем побег невозможен.
— Конечно, невозможен, если ты попала в гестапо. Но ты попала в руки армейской секретной службы. Из гестапо никто не убегает. Оттуда устраивают побеги для перевербованных агентов — только лишь. Вот недавно такой побег гестапо устроило одному перевербованному агенту прямо с краковского рынка.
Берг мельком глянул на девушку: он хотел видеть ее реакцию. Если она связана с тем бежавшим от гестапо русским, она не может не прореагировать. Но лицо ее осталось спокойным, никак не напряглось, и руки тоже спокойно лежали на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85