Получался не мой персонаж.
Он совершенно спокойно произнес слово «мой», и самое поразительное, что я и не подумал возмутиться, возможно, из-за хитрой усмешки в глазах Ксавье Гишара, который в упор смотрел на меня.
— На этот раз речь идет не о развлекательном чтиве, а о том, что называется… как вы это назвали, месье Сим?
— Полухудожественная литература.
— И вы рассчитываете, что я…
— Я хотел бы с вами поближе познакомиться.
Я уже говорил, что он ни в чем не сомневался. В этом, наверное, и была его сила. Именно поэтому он, должно быть, перетянул на свою сторону шефа, которого всегда интересовали новые разновидности рода людского и который вполне серьезно мне заявил: «Ему ведь только двадцать четыре года».
— Мне трудно создавать персонаж, если я не знаю, как он ведет себя в то или иное время суток. Я, скажем, ничего не могу написать о миллиардерах, пока не увижу своими глазами, как один из них в халате ест на завтрак яйцо всмятку.
Немало прошло времени с того разговора, и до сих пор мне непонятно, по какой таинственной причине мы с шефом серьезно все это выслушали и не расхохотались.
«Получше узнать вас, поглядеть, как вы живете и работаете».
Разумеется, шеф ничего мне не приказывал. В противном случае я бы, наверное, взбунтовался. К тому же некоторое время мне казалось, что он меня разыгрывает, — в нем еще сидел обитатель Латинского квартала тех времен, когда там любили шутку.
Наверное, чтобы не подать виду, будто я принимаю разговор всерьез, я пожал плечами и сказал:
— Пожалуйста. Когда вам угодно.
Тут этот самый Сим вскочил с кресла в полном восторге:
— Сейчас же!
Повторяю, сегодня, по прошествии многих лет, все это может показаться смешным. Доллар стоил в те дни баснословно дорого. Американцы прикуривали от тысячефранковых билетов. Негры-музыканты задавали тон на Монмартре, а драгоценности перезрелых богачек становились добычей аргентинских наемных танцоров. Роман «Незамужняя» выходил неслыханными тиражами, и полиция нравов уже не в силах была справиться с пьяными оргиями в Булонском лесу, да и вмешивалась нехотя, боясь потревожить досуг резвящихся иностранных дипломатов.
Женщины носили короткую стрижку и короткие платья, мужчины — остроносые ботинки и брюки-дудочки.
Знаю, этим ничего не объяснишь. Но все на свете связано между собой. И я будто сейчас вижу, как наш юный Сим является поутру ко мне в кабинет, ни дать ни взять один из моих инспекторов, приветливо говорит: «Не буду вам мешать», — и садится в уголок.
Он по-прежнему не делал заметок. Почти не задавал вопросов. Напротив, предпочитал высказывать собственное мнение. Впоследствии он объяснил, но вовсе не убедил меня, что куда больше можно узнать о человеке по его реакции на чье-то высказывание, чем по его ответу на конкретный вопрос.
Однажды в полдень, когда мы с Люка и Жанвье направились, как обычно, в пивную «У дофины» выпить по аперитиву, он увязался за нами.
Потом как-то утром на оперативке я заметил его в кабинете шефа, в уголке.
Так прошло несколько месяцев. И когда я его спросил, что он пишет, он ответил: «Все романчики, зарабатываю на хлеб. С четырех до восьми утра. В восемь часов мой рабочий день кончен. А к полухудожественной литературе приступлю, как только почувствую, что созрел».
Уж не знаю, что он хотел этим сказать. Только внезапно он перестал бывать на набережной Орфевр, после того как я пригласил его позавтракать в воскресенье у меня, на бульваре Ришар-Ленуар, и познакомил его с женой.
Было странно не видеть больше, как он сидит в уголке, встает, когда я встаю, выходит, когда я выхожу, и следует за мной по пятам из кабинета в кабинет.
А весной я получил неожиданное послание, гласившее:
«Жорж Сим имеет честь пригласить Вас на освящение своего судна „Остгот“, которое совершит господин кюре из собора Нотр-Дам в сквере Вэр-Галан в будущий вторник».
Я не пошел. А потом от полицейских того квартала узнал, что какие-то молодчики три дня и три ночи бесновались как одержимые на борту суденышка, пришвартованного в самом центре Парижа и парадно расцвеченного флагами.
Однажды, проходя по Новому мосту, я увидел вышеупомянутое судно, у мачты сидел некто в фуражке капитана дальнего плавания и бойко стучал на машинке.
Через неделю судно исчезло, и сквер Вэр-Галан обрел свой обычный вид.
Спустя примерно год я получил еще одно приглашение, отпечатанное на этот раз на одной из наших дактилоскопических карточек:
«Жорж Сименон имеет честь пригласить вас на антропометрический бал в „Буль-Бланш“, который он устраивает в честь запуска серии полицейских романов».
Сим-то уже стал Сименоном! Точнее, почувствовав себя, по всей вероятности, взрослым, решил называться своим настоящим именем.
Меня это не интересовало. Я не пошел на вышеупомянутый бал, а на другой день узнал, что там присутствовал сам префект полиции. Узнал я об этом из газет.
В тех же газетах на первой полосе сообщалось, что комиссар Мегрэ совершил сенсационное вступление в полицейскую литературу.
В то утро, поднимаясь по главной лестнице нашего здания, я то и дело ловил на себе насмешливые взгляды, многие отворачивались, пряча улыбку.
Инспектора изо всех сил старались сохранить серьезность. И во время оперативки все обращались со мной с нарочито подчеркнутым уважением.
Только шеф держался как обычно и рассеянно спросил:
— Итак, Мегрэ, какие у вас новости?
В лавках квартала Ришар-Ленуар каждый продавец счел своим долгом показать моей жене газету, где красовалось мое имя, набранное крупным шрифтом, и почтительно спросить:
— Это ведь ваш муж, правда?
Увы, это был я!
Глава 2
в которой речь идет о так называемой голой истине, ни у кого не вызывающей доверия, и об истине приукрашенной, куда более правдоподобной
Когда стало известно, что я начал писать эти заметки, а издатель Сименона взялся их напечатать, даже не прочитав, — к тому времени я еще не закончил и первой главы, — большинство моих друзей встретило эту новость одобрительно, хотя и с некоторым замешательством. Я уверен, что про себя они думали: «Вот и Мегрэ не устоял!»
И действительно, за последние несколько лет по крайней мере трое моих сверстников, когда-то работавших со мной, написали и издали свои воспоминания.
Спешу добавить, что в этом они только следовали старой традиции полицейских Парижа, традиции, которая подарила нам мемуары Масэ и великого Горона, в свое время возглавлявших Сюрте — так называли тогда полицию. А вот самый прославленный из всех, легендарный Видок, не оставил, к сожалению, никаких заметок, и мы лишены возможности проверить, насколько точно воссоздали его образ писатели, в чьих романах он выступает то под собственным именем, то под вымышленным, например у Бальзака — под именем Вотрэна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он совершенно спокойно произнес слово «мой», и самое поразительное, что я и не подумал возмутиться, возможно, из-за хитрой усмешки в глазах Ксавье Гишара, который в упор смотрел на меня.
— На этот раз речь идет не о развлекательном чтиве, а о том, что называется… как вы это назвали, месье Сим?
— Полухудожественная литература.
— И вы рассчитываете, что я…
— Я хотел бы с вами поближе познакомиться.
Я уже говорил, что он ни в чем не сомневался. В этом, наверное, и была его сила. Именно поэтому он, должно быть, перетянул на свою сторону шефа, которого всегда интересовали новые разновидности рода людского и который вполне серьезно мне заявил: «Ему ведь только двадцать четыре года».
— Мне трудно создавать персонаж, если я не знаю, как он ведет себя в то или иное время суток. Я, скажем, ничего не могу написать о миллиардерах, пока не увижу своими глазами, как один из них в халате ест на завтрак яйцо всмятку.
Немало прошло времени с того разговора, и до сих пор мне непонятно, по какой таинственной причине мы с шефом серьезно все это выслушали и не расхохотались.
«Получше узнать вас, поглядеть, как вы живете и работаете».
Разумеется, шеф ничего мне не приказывал. В противном случае я бы, наверное, взбунтовался. К тому же некоторое время мне казалось, что он меня разыгрывает, — в нем еще сидел обитатель Латинского квартала тех времен, когда там любили шутку.
Наверное, чтобы не подать виду, будто я принимаю разговор всерьез, я пожал плечами и сказал:
— Пожалуйста. Когда вам угодно.
Тут этот самый Сим вскочил с кресла в полном восторге:
— Сейчас же!
Повторяю, сегодня, по прошествии многих лет, все это может показаться смешным. Доллар стоил в те дни баснословно дорого. Американцы прикуривали от тысячефранковых билетов. Негры-музыканты задавали тон на Монмартре, а драгоценности перезрелых богачек становились добычей аргентинских наемных танцоров. Роман «Незамужняя» выходил неслыханными тиражами, и полиция нравов уже не в силах была справиться с пьяными оргиями в Булонском лесу, да и вмешивалась нехотя, боясь потревожить досуг резвящихся иностранных дипломатов.
Женщины носили короткую стрижку и короткие платья, мужчины — остроносые ботинки и брюки-дудочки.
Знаю, этим ничего не объяснишь. Но все на свете связано между собой. И я будто сейчас вижу, как наш юный Сим является поутру ко мне в кабинет, ни дать ни взять один из моих инспекторов, приветливо говорит: «Не буду вам мешать», — и садится в уголок.
Он по-прежнему не делал заметок. Почти не задавал вопросов. Напротив, предпочитал высказывать собственное мнение. Впоследствии он объяснил, но вовсе не убедил меня, что куда больше можно узнать о человеке по его реакции на чье-то высказывание, чем по его ответу на конкретный вопрос.
Однажды в полдень, когда мы с Люка и Жанвье направились, как обычно, в пивную «У дофины» выпить по аперитиву, он увязался за нами.
Потом как-то утром на оперативке я заметил его в кабинете шефа, в уголке.
Так прошло несколько месяцев. И когда я его спросил, что он пишет, он ответил: «Все романчики, зарабатываю на хлеб. С четырех до восьми утра. В восемь часов мой рабочий день кончен. А к полухудожественной литературе приступлю, как только почувствую, что созрел».
Уж не знаю, что он хотел этим сказать. Только внезапно он перестал бывать на набережной Орфевр, после того как я пригласил его позавтракать в воскресенье у меня, на бульваре Ришар-Ленуар, и познакомил его с женой.
Было странно не видеть больше, как он сидит в уголке, встает, когда я встаю, выходит, когда я выхожу, и следует за мной по пятам из кабинета в кабинет.
А весной я получил неожиданное послание, гласившее:
«Жорж Сим имеет честь пригласить Вас на освящение своего судна „Остгот“, которое совершит господин кюре из собора Нотр-Дам в сквере Вэр-Галан в будущий вторник».
Я не пошел. А потом от полицейских того квартала узнал, что какие-то молодчики три дня и три ночи бесновались как одержимые на борту суденышка, пришвартованного в самом центре Парижа и парадно расцвеченного флагами.
Однажды, проходя по Новому мосту, я увидел вышеупомянутое судно, у мачты сидел некто в фуражке капитана дальнего плавания и бойко стучал на машинке.
Через неделю судно исчезло, и сквер Вэр-Галан обрел свой обычный вид.
Спустя примерно год я получил еще одно приглашение, отпечатанное на этот раз на одной из наших дактилоскопических карточек:
«Жорж Сименон имеет честь пригласить вас на антропометрический бал в „Буль-Бланш“, который он устраивает в честь запуска серии полицейских романов».
Сим-то уже стал Сименоном! Точнее, почувствовав себя, по всей вероятности, взрослым, решил называться своим настоящим именем.
Меня это не интересовало. Я не пошел на вышеупомянутый бал, а на другой день узнал, что там присутствовал сам префект полиции. Узнал я об этом из газет.
В тех же газетах на первой полосе сообщалось, что комиссар Мегрэ совершил сенсационное вступление в полицейскую литературу.
В то утро, поднимаясь по главной лестнице нашего здания, я то и дело ловил на себе насмешливые взгляды, многие отворачивались, пряча улыбку.
Инспектора изо всех сил старались сохранить серьезность. И во время оперативки все обращались со мной с нарочито подчеркнутым уважением.
Только шеф держался как обычно и рассеянно спросил:
— Итак, Мегрэ, какие у вас новости?
В лавках квартала Ришар-Ленуар каждый продавец счел своим долгом показать моей жене газету, где красовалось мое имя, набранное крупным шрифтом, и почтительно спросить:
— Это ведь ваш муж, правда?
Увы, это был я!
Глава 2
в которой речь идет о так называемой голой истине, ни у кого не вызывающей доверия, и об истине приукрашенной, куда более правдоподобной
Когда стало известно, что я начал писать эти заметки, а издатель Сименона взялся их напечатать, даже не прочитав, — к тому времени я еще не закончил и первой главы, — большинство моих друзей встретило эту новость одобрительно, хотя и с некоторым замешательством. Я уверен, что про себя они думали: «Вот и Мегрэ не устоял!»
И действительно, за последние несколько лет по крайней мере трое моих сверстников, когда-то работавших со мной, написали и издали свои воспоминания.
Спешу добавить, что в этом они только следовали старой традиции полицейских Парижа, традиции, которая подарила нам мемуары Масэ и великого Горона, в свое время возглавлявших Сюрте — так называли тогда полицию. А вот самый прославленный из всех, легендарный Видок, не оставил, к сожалению, никаких заметок, и мы лишены возможности проверить, насколько точно воссоздали его образ писатели, в чьих романах он выступает то под собственным именем, то под вымышленным, например у Бальзака — под именем Вотрэна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29