Собравшись уходить, Меран вдруг подумал, что мог оставить отпечатки пальцев, и стал вытирать мебель, потом вазу своим носовым платком. Выйдя из квартиры, он вытер также дверную ручку, а ключ унес с собой.
— Куда он его дел?
— Бросил в канализационный люк.
— Как он доехал до дому?
— На автобусе. Маршрут по направлению к бульвару Шаронн проходит по улицам с не слишком оживленным движением, а потому в тридцать пять минут восьмого он уже вернулся к себе.
— Жены его не было?
— Нет. Как я уже говорил, она пошла на пятичасовой сеанс в ближайший кинотеатр. Она ходит туда часто, почти каждый день. Пять кассирш узнали ее по фотографии. Ожидая ее, Меран разогрел остатки жаркого и зеленых бобов и накрыл на стол.
— Часто ему приходилось это делать?
— Да, очень часто.
Хотя Мегрэ стоял спиной к публике, ему показалось, что все, особенно женщины, заулыбались.
— Сколько раз вы допрашивали обвиняемого?
— Пять раз. Один раз целых одиннадцать часов. Поскольку своих показаний он с тех пор не менял, я составил донесение, вручил следователю, и с тех пор мне больше не случалось видеть Мерана.
— Он не писал вам из заключения?
— Прислал одно письмо. Оно приложено к делу. Меран снова уверял меня, что невиновен, просил позаботиться о его жене.
Мегрэ старался не встретиться взглядом с обвиняемым, который при этих словах слегка вздрогнул.
— Меран не писал вам, что он под этим понимает и почему боится за жену?
— Нет, господин председатель.
— Удалось вам найти его брата?
— Да, но только через две недели после преступления, то есть четырнадцатого марта.
— В Париже?
— Нет, в Тулоне. Там он проводит большую часть времени, а постоянного места жительства у него нет. Он часто разъезжает по Лазурному берегу, останавливается то в Марселе, то в Ницце, то в Ментоне. Сначала, по письменному предписанию, он был допрошен полицией в Тулоне. Затем его вызвали ко мне в уголовную полицию, кула он явился, заранее потребовав, чтобы ему были оплачены дорожные расходы. Он уверял, что с января в Париже не был, и представил имена трех свидетелей, с которыми играл в карты в Бандоле двадцать седьмого февраля. Свидетелей этих допросили. Они принадлежат к той же среде, что и сам Альфред Меран, то есть к кругу подозрительных лиц.
— Какого числа вы вручили свой рапорт следователю?
— Окончательный вариант рапорта вместе с протоколами, содержащими показания, подписанные обвиняемым, был вручен следователю двадцать восьмого марта.
Теперь подошло время коснуться очень тонкого вопроса, о котором было известно только трем лицам, играющим решающую роль в ведении процесса: во-первых, прокурору Айвару, в кабинете которого накануне в пять часов вечера побывал Мегрэ, во-вторых, самому комиссару, а в-третьих, председателю суда Бернери, тоже накануне поставленному в известность заместителем прокурора.
Были в зале и другие лица, о которых публика лаже не догадывалась, тоже дожидавшиеся сенсационного сообщения. Речь идет о пяти инспекторах, нарочно выбранных Мегрэ из менее известных. Они входили в «бригалу нравов», которую обычно называли «светской».
Эти инспектора находились зале с самого начала процесса, затерявшись в толпе, на своих стратегических постах, наблюдая за лицами присутствующих, за их реакцией.
— Итак, господин комиссар, ваше расследование официально закончилось двадцать восьмого марта?
— Это так.
— Случалось ли вам после этого интересоваться поведением или действиями лиц, близко или отдаленно связанных с обвиняемым?
Защитник вскочил с места, готовый опротестовать вопрос. Он, конечно, собирался возразить, что факты, не указанные в деле и говорящие против его подзащитного, не подлежат обсуждению в суде.
— Успокойтесь, коллега, — сказал ему председатель, — сейчас вы убедитесь, что если я и собираюсь воспользоваться своими неограниченными правами, чтобы показать, какой неожиданный поворот приняло дело, то совсем не во вред обвиняемому.
Прокурор посмотрел на молодого адвоката слегка покровительственным взглядом, в котором сквозила ирония.
— Итак, я повторяю свой вопрос. Комиссар Мегрэ, вы продолжали вести следствие? Скажите же нам, пожалуйста, делали ли вы это официально?
— Да, господин председатель.
— По собственной инициативе?
— С согласия начальника уголовной полиции.
— Прокуратура была в курсе дела?
— Прокуратуре мы сообщили об этом только вчера.
— Знал об этом судебный следователь?
— Я ему вскользь упомянул.
— Однако вы действовали без его инструкции, равно как и без инструкции генерального прокурора?
— Да, господин председатель.
— Вот почему я не расценивал как официальное это, так сказать, дополнительное расследование. Что побудило вас, господин комиссар, поручать вашим инспекторам расследование, когда дело, переданное обвинительной камерой суду присяжных, этого уже не требовало?
Теперь в зале воцарилась мертвая тишина. Не слышно было ни покашливания, ни скрипа половиц под ногами.
— Меня не удовлетворили результаты следствия, — пробормотал Мегрэ ворчливым тоном.
Он не мог высказать всего, что было у него на сердце. Слово «удовлетворить» полностью не выражало его мысли. Факты, по его мнению, не вязались с замешанными в деле лицами. Но как объяснить это в торжественной обстановке суда присяжных, где требуются только точные определения?
У председателя Бернери было не меньше опыта в уголовных делах, чем у Мегрэ, а может быть, и больше. Каждый день, уходя из суда, он уносил с собой кипы лел, которые продолжал изучать дома, на бульваре Сен-Жермен, в своем кабинете, где свет нередко горел до двух часов ночи.
Перед его глазами прошли в качестве подсудимых и свидетелей десятки, сотни людей, мужчин и женщин, самого разного типа.
И все же он соприкасался с жизнью только чисто теоретически. Ведь он не побывал ни в мастерской на улице Рокет, ни в странной квартире на бульваре Шаронн. Он не знал ни этих кишащих жильцами доходных домов, ни этих многолюдных улиц с их бистро и танцульками.
К нему доставляли обвиняемого в сопровождении двух жандармов, и он знал о нем не больше того, что мог прочесть на страницах дела.
Факты. Фразы. Слова. А кроме этого?
Не больше знали и его помощники, да и сам прокурор. Высокое положение отделяло этих чиновников от остального мира, в котором они составляли обособленный островок.
Конечно, среди присяжных, среди публики были и такие, которые лучше могли понять человека вроде Мерана, но либо их мнение не играло никакой роли, либо они ничего не понимали в сложном механизме правосудия.
А сам Мегрэ, разве он одновременно не принадлежал к этим двум категориям?
— Перед тем, как продолжить, расскажите нам, господин комиссар, что показал анализ пятен крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Куда он его дел?
— Бросил в канализационный люк.
— Как он доехал до дому?
— На автобусе. Маршрут по направлению к бульвару Шаронн проходит по улицам с не слишком оживленным движением, а потому в тридцать пять минут восьмого он уже вернулся к себе.
— Жены его не было?
— Нет. Как я уже говорил, она пошла на пятичасовой сеанс в ближайший кинотеатр. Она ходит туда часто, почти каждый день. Пять кассирш узнали ее по фотографии. Ожидая ее, Меран разогрел остатки жаркого и зеленых бобов и накрыл на стол.
— Часто ему приходилось это делать?
— Да, очень часто.
Хотя Мегрэ стоял спиной к публике, ему показалось, что все, особенно женщины, заулыбались.
— Сколько раз вы допрашивали обвиняемого?
— Пять раз. Один раз целых одиннадцать часов. Поскольку своих показаний он с тех пор не менял, я составил донесение, вручил следователю, и с тех пор мне больше не случалось видеть Мерана.
— Он не писал вам из заключения?
— Прислал одно письмо. Оно приложено к делу. Меран снова уверял меня, что невиновен, просил позаботиться о его жене.
Мегрэ старался не встретиться взглядом с обвиняемым, который при этих словах слегка вздрогнул.
— Меран не писал вам, что он под этим понимает и почему боится за жену?
— Нет, господин председатель.
— Удалось вам найти его брата?
— Да, но только через две недели после преступления, то есть четырнадцатого марта.
— В Париже?
— Нет, в Тулоне. Там он проводит большую часть времени, а постоянного места жительства у него нет. Он часто разъезжает по Лазурному берегу, останавливается то в Марселе, то в Ницце, то в Ментоне. Сначала, по письменному предписанию, он был допрошен полицией в Тулоне. Затем его вызвали ко мне в уголовную полицию, кула он явился, заранее потребовав, чтобы ему были оплачены дорожные расходы. Он уверял, что с января в Париже не был, и представил имена трех свидетелей, с которыми играл в карты в Бандоле двадцать седьмого февраля. Свидетелей этих допросили. Они принадлежат к той же среде, что и сам Альфред Меран, то есть к кругу подозрительных лиц.
— Какого числа вы вручили свой рапорт следователю?
— Окончательный вариант рапорта вместе с протоколами, содержащими показания, подписанные обвиняемым, был вручен следователю двадцать восьмого марта.
Теперь подошло время коснуться очень тонкого вопроса, о котором было известно только трем лицам, играющим решающую роль в ведении процесса: во-первых, прокурору Айвару, в кабинете которого накануне в пять часов вечера побывал Мегрэ, во-вторых, самому комиссару, а в-третьих, председателю суда Бернери, тоже накануне поставленному в известность заместителем прокурора.
Были в зале и другие лица, о которых публика лаже не догадывалась, тоже дожидавшиеся сенсационного сообщения. Речь идет о пяти инспекторах, нарочно выбранных Мегрэ из менее известных. Они входили в «бригалу нравов», которую обычно называли «светской».
Эти инспектора находились зале с самого начала процесса, затерявшись в толпе, на своих стратегических постах, наблюдая за лицами присутствующих, за их реакцией.
— Итак, господин комиссар, ваше расследование официально закончилось двадцать восьмого марта?
— Это так.
— Случалось ли вам после этого интересоваться поведением или действиями лиц, близко или отдаленно связанных с обвиняемым?
Защитник вскочил с места, готовый опротестовать вопрос. Он, конечно, собирался возразить, что факты, не указанные в деле и говорящие против его подзащитного, не подлежат обсуждению в суде.
— Успокойтесь, коллега, — сказал ему председатель, — сейчас вы убедитесь, что если я и собираюсь воспользоваться своими неограниченными правами, чтобы показать, какой неожиданный поворот приняло дело, то совсем не во вред обвиняемому.
Прокурор посмотрел на молодого адвоката слегка покровительственным взглядом, в котором сквозила ирония.
— Итак, я повторяю свой вопрос. Комиссар Мегрэ, вы продолжали вести следствие? Скажите же нам, пожалуйста, делали ли вы это официально?
— Да, господин председатель.
— По собственной инициативе?
— С согласия начальника уголовной полиции.
— Прокуратура была в курсе дела?
— Прокуратуре мы сообщили об этом только вчера.
— Знал об этом судебный следователь?
— Я ему вскользь упомянул.
— Однако вы действовали без его инструкции, равно как и без инструкции генерального прокурора?
— Да, господин председатель.
— Вот почему я не расценивал как официальное это, так сказать, дополнительное расследование. Что побудило вас, господин комиссар, поручать вашим инспекторам расследование, когда дело, переданное обвинительной камерой суду присяжных, этого уже не требовало?
Теперь в зале воцарилась мертвая тишина. Не слышно было ни покашливания, ни скрипа половиц под ногами.
— Меня не удовлетворили результаты следствия, — пробормотал Мегрэ ворчливым тоном.
Он не мог высказать всего, что было у него на сердце. Слово «удовлетворить» полностью не выражало его мысли. Факты, по его мнению, не вязались с замешанными в деле лицами. Но как объяснить это в торжественной обстановке суда присяжных, где требуются только точные определения?
У председателя Бернери было не меньше опыта в уголовных делах, чем у Мегрэ, а может быть, и больше. Каждый день, уходя из суда, он уносил с собой кипы лел, которые продолжал изучать дома, на бульваре Сен-Жермен, в своем кабинете, где свет нередко горел до двух часов ночи.
Перед его глазами прошли в качестве подсудимых и свидетелей десятки, сотни людей, мужчин и женщин, самого разного типа.
И все же он соприкасался с жизнью только чисто теоретически. Ведь он не побывал ни в мастерской на улице Рокет, ни в странной квартире на бульваре Шаронн. Он не знал ни этих кишащих жильцами доходных домов, ни этих многолюдных улиц с их бистро и танцульками.
К нему доставляли обвиняемого в сопровождении двух жандармов, и он знал о нем не больше того, что мог прочесть на страницах дела.
Факты. Фразы. Слова. А кроме этого?
Не больше знали и его помощники, да и сам прокурор. Высокое положение отделяло этих чиновников от остального мира, в котором они составляли обособленный островок.
Конечно, среди присяжных, среди публики были и такие, которые лучше могли понять человека вроде Мерана, но либо их мнение не играло никакой роли, либо они ничего не понимали в сложном механизме правосудия.
А сам Мегрэ, разве он одновременно не принадлежал к этим двум категориям?
— Перед тем, как продолжить, расскажите нам, господин комиссар, что показал анализ пятен крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28