В тот же день, по окончании церемонии, где с меня сошло сто потов, еще один господин преподнес мне, хотя и с меньшей помпой, коробочку с вечным пером, на котором золотыми буквами были выгравированы мое имя и дата защиты диплома.
Вечное перо особенно меня порадовало. Оно — первое, что я получил в жизни действительно бесплатно.
Вам, юристам, подобная удача не выпадает: вы не так непосредственно связаны с известными областями большой коммерции.
Вечное перо было подарено мне, как и остальным молодым медикам, одной крупной фармацевтической компанией.
Мы, выпускники, провели довольно разгульную ночь, и мать моя, присутствовавшая на церемонии, до света ждала меня в гостинице. Утром, так и не сомкнув глаз, я уехал с нею, но не в Бурнеф, где она продала почти всю оставшуюся у нас землю, а в деревню Ормуа, километрах в двадцати от Ла-Рош-сюр-Иона.
Мне кажется, в этот день мать была совершенно счастлива. Маленькая, худенькая, она тряслась рядом со своим здоровенным сыном сперва в поезде, потом в автобусе, и — позволь я это — сама потащила бы мои чемоданы.
Быть может, она предпочитала, чтобы я стал священником? Не исключено. Ей всегда хотелось видеть меня священником или врачом. Я выбрал медицину, чтобы сделать ей приятное: самому мне милей всего было просто шататься по полям.
В тот же вечер я приступил, так сказать, к своим обязанностям: мать купила мне в Ормуа врачебный кабинет местного доктора, полуослепшего старика, решившего наконец уйти на покой.
Длинная улица. Белые дома. И площадь: с одной стороны церковь, с другой — мэрия. Старухи до сих пор ходят в белых вандейских чепцах.
Наконец, мать приобрела для меня большой голубой мотоцикл: мы были слишком ограничены в средствах, чтобы обзавестись машиной, а мне предстояло разъезжать по окрестным фермам.
Дом доктора был светлый, но слишком велик для двоих: нанять служанку мать не соглашалась и в приемные часы сама впускала больных.
Старый доктор — звали его Маршандо — переехал на другой край деревни, где купил небольшой участок и целыми днями ухаживал за садом и огородом.
Он был тощий, совершенно седой и носил широкополую соломенную шляпу, которая придавала ему сходство с каким-то странным грибом. Прежде чем заговорить с человеком, он долго всматривался и ждал, пока собеседник первым откроет рот: из-за плохого зрения он узнавал теперь людей только по голосу.
Был ли я счастлив, господин следователь? Не знаю.
Но благих намерений — преисполнен. Меня всегда преисполняли благие намерения. Мне хотелось делать приятное всем, и в первую очередь матери.
Вы представляете себе нашу скромную семейную жизнь? Мать обихаживала и баловала меня. Все утро сновала по слишком просторному дому, стараясь сделать его поуютней: она словно испытывала смутную потребность удержать меня.
Удержать от чего? И не для того ли, чтобы удержать, она хотела видеть меня либо врачом, либо священником?
Она вела себя с сыном так же послушно, так же смиренно, как с отцом, и я редко видел ее сидящей за столом напротив меня: она старалась держаться при мне, словно простая служанка.
Мне частенько приходилось вскакивать на мотоцикл и мчаться к своему старому собрату: я был новичок и во многих случаях становился в тупик.
Понимаете, я старался. Стремился к совершенству.
Считал, что коль скоро я врач, медицина для меня — священнодействие.
— Папаша Кошен? — переспрашивал Маршандо. — Суньте ему таблеток франков на двадцать, и будет доволен.
Аптеки в деревне не было, и я сам торговал тем, что прописывал.
— Они тут все на одно лицо. Главное, не говорите вслух, что от лекарства им будет не больше пользы, чем от стакана воды. Они потеряют к вам доверие, и, что хуже всего, вы заработаете только на налоги да плату за патент.
Побольше лекарств, друг мой! Побольше лекарств!
И вот что забавно — как садовник старик Маршандо сам был похож на своих пациентов, над которыми так потешался.
С утра до вечера он фаршировал землю самыми невероятными химикалиями: вычитает про них в рекламных проспектах и выписывает, не считаясь с расходами.
— Лекарства! Наши не хотят, чтоб их вылечили; они хотят, чтоб их лечили… Главное, не говорите им, что они здоровы, не то пиши пропало.
Доктор Маршандо вдовец, старшую дочь выдал за аптекаря из Ла-Рош, а младшая, двадцатилетняя Жанна, жила с ним.
Я уже говорил и повторяю, что был преисполнен благих намерений. Я не знал даже, хороша ли Жанна собой. Зато знал: по достижении определенного возраста мужчина должен жениться.
Жанна так Жанна! Она застенчиво улыбалась мне при каждом моем визите. Подавала стакан белого вина — это в наших краях традиция. Держалась скромно, неприметно. Вся была такая неприметная, что теперь, шестнадцать лет спустя, я делаю над собой усилие, чтобы вспомнить, как она выглядела.
Она была кротка, как моя мать.
Приятелей в деревне я не завел. В Ла-Рош-сюр-Йоне бывал редко, предпочитая в свободное время садиться на мотоцикл и уезжать на охоту или рыбную ловлю.
Так сказать, ухаживать за Жанной мне не понадобилось.
— По-моему, ты неравнодушен к Жанне, — сказала мать как-то вечером, когда мы молча сидели при лампе, дожидаясь отхода ко сну.
— С чего ты взяла?
— Она славная девушка. О ней худого не скажешь.
Да, да, славная, одна из тех, что шьют к Пасхе новое летнее платье и шляпку, а ко Дню поминовения — зимнее пальто.
— Не вековать же тебе холостяком…
Бедная мама! Она явно предпочла бы видеть меня священником.
— Хочешь, я поспрашиваю, как она на твой счет?
Мать нас и окрутила. Жениховство мое длилось год: в деревне спешка со свадьбой всегда расценивается как вынужденная.
Я вновь вижу большой сад Маршандо, потом гостиную, где в камине пылали поленья и старый доктор незамедлительно засыпал в кресле.
Жанна шила себе приданое. Затем настало время готовить подвенечное платье, наконец — составлять и пересоставлять список приглашенных, тратя на это целые вечера.
Не так ли женились и вы, господин следователь? Под конец я, кажется, начал проявлять нетерпение. Когда я перед уходом обнимал Жанну в дверях, тепло ее тела кружило мне голову.
Старый Маршандо был доволен: пристроена и младшая.
— Вот теперь я заживу в свое удовольствие, — повторял он слегка надтреснутым голосом.
Мы провели три дня в Ницце: денег на оплату временного заместителя у меня не было, и я не мог надолго оставлять пациентов.
Мать моя получила дочь — и гораздо более послушную, чем если бы Жанна была ее собственным ребенком.
Она продолжала вести хозяйство.
— Что я должна делать, матушка? — с ангельской кротостью осведомлялась невестка.
— Отдыхайте, дитя мое. В вашем положении…
Жанна сразу же забеременела. Я собирался отправить ее рожать в Ла-Рош-сюр-Йон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Вечное перо особенно меня порадовало. Оно — первое, что я получил в жизни действительно бесплатно.
Вам, юристам, подобная удача не выпадает: вы не так непосредственно связаны с известными областями большой коммерции.
Вечное перо было подарено мне, как и остальным молодым медикам, одной крупной фармацевтической компанией.
Мы, выпускники, провели довольно разгульную ночь, и мать моя, присутствовавшая на церемонии, до света ждала меня в гостинице. Утром, так и не сомкнув глаз, я уехал с нею, но не в Бурнеф, где она продала почти всю оставшуюся у нас землю, а в деревню Ормуа, километрах в двадцати от Ла-Рош-сюр-Иона.
Мне кажется, в этот день мать была совершенно счастлива. Маленькая, худенькая, она тряслась рядом со своим здоровенным сыном сперва в поезде, потом в автобусе, и — позволь я это — сама потащила бы мои чемоданы.
Быть может, она предпочитала, чтобы я стал священником? Не исключено. Ей всегда хотелось видеть меня священником или врачом. Я выбрал медицину, чтобы сделать ей приятное: самому мне милей всего было просто шататься по полям.
В тот же вечер я приступил, так сказать, к своим обязанностям: мать купила мне в Ормуа врачебный кабинет местного доктора, полуослепшего старика, решившего наконец уйти на покой.
Длинная улица. Белые дома. И площадь: с одной стороны церковь, с другой — мэрия. Старухи до сих пор ходят в белых вандейских чепцах.
Наконец, мать приобрела для меня большой голубой мотоцикл: мы были слишком ограничены в средствах, чтобы обзавестись машиной, а мне предстояло разъезжать по окрестным фермам.
Дом доктора был светлый, но слишком велик для двоих: нанять служанку мать не соглашалась и в приемные часы сама впускала больных.
Старый доктор — звали его Маршандо — переехал на другой край деревни, где купил небольшой участок и целыми днями ухаживал за садом и огородом.
Он был тощий, совершенно седой и носил широкополую соломенную шляпу, которая придавала ему сходство с каким-то странным грибом. Прежде чем заговорить с человеком, он долго всматривался и ждал, пока собеседник первым откроет рот: из-за плохого зрения он узнавал теперь людей только по голосу.
Был ли я счастлив, господин следователь? Не знаю.
Но благих намерений — преисполнен. Меня всегда преисполняли благие намерения. Мне хотелось делать приятное всем, и в первую очередь матери.
Вы представляете себе нашу скромную семейную жизнь? Мать обихаживала и баловала меня. Все утро сновала по слишком просторному дому, стараясь сделать его поуютней: она словно испытывала смутную потребность удержать меня.
Удержать от чего? И не для того ли, чтобы удержать, она хотела видеть меня либо врачом, либо священником?
Она вела себя с сыном так же послушно, так же смиренно, как с отцом, и я редко видел ее сидящей за столом напротив меня: она старалась держаться при мне, словно простая служанка.
Мне частенько приходилось вскакивать на мотоцикл и мчаться к своему старому собрату: я был новичок и во многих случаях становился в тупик.
Понимаете, я старался. Стремился к совершенству.
Считал, что коль скоро я врач, медицина для меня — священнодействие.
— Папаша Кошен? — переспрашивал Маршандо. — Суньте ему таблеток франков на двадцать, и будет доволен.
Аптеки в деревне не было, и я сам торговал тем, что прописывал.
— Они тут все на одно лицо. Главное, не говорите вслух, что от лекарства им будет не больше пользы, чем от стакана воды. Они потеряют к вам доверие, и, что хуже всего, вы заработаете только на налоги да плату за патент.
Побольше лекарств, друг мой! Побольше лекарств!
И вот что забавно — как садовник старик Маршандо сам был похож на своих пациентов, над которыми так потешался.
С утра до вечера он фаршировал землю самыми невероятными химикалиями: вычитает про них в рекламных проспектах и выписывает, не считаясь с расходами.
— Лекарства! Наши не хотят, чтоб их вылечили; они хотят, чтоб их лечили… Главное, не говорите им, что они здоровы, не то пиши пропало.
Доктор Маршандо вдовец, старшую дочь выдал за аптекаря из Ла-Рош, а младшая, двадцатилетняя Жанна, жила с ним.
Я уже говорил и повторяю, что был преисполнен благих намерений. Я не знал даже, хороша ли Жанна собой. Зато знал: по достижении определенного возраста мужчина должен жениться.
Жанна так Жанна! Она застенчиво улыбалась мне при каждом моем визите. Подавала стакан белого вина — это в наших краях традиция. Держалась скромно, неприметно. Вся была такая неприметная, что теперь, шестнадцать лет спустя, я делаю над собой усилие, чтобы вспомнить, как она выглядела.
Она была кротка, как моя мать.
Приятелей в деревне я не завел. В Ла-Рош-сюр-Йоне бывал редко, предпочитая в свободное время садиться на мотоцикл и уезжать на охоту или рыбную ловлю.
Так сказать, ухаживать за Жанной мне не понадобилось.
— По-моему, ты неравнодушен к Жанне, — сказала мать как-то вечером, когда мы молча сидели при лампе, дожидаясь отхода ко сну.
— С чего ты взяла?
— Она славная девушка. О ней худого не скажешь.
Да, да, славная, одна из тех, что шьют к Пасхе новое летнее платье и шляпку, а ко Дню поминовения — зимнее пальто.
— Не вековать же тебе холостяком…
Бедная мама! Она явно предпочла бы видеть меня священником.
— Хочешь, я поспрашиваю, как она на твой счет?
Мать нас и окрутила. Жениховство мое длилось год: в деревне спешка со свадьбой всегда расценивается как вынужденная.
Я вновь вижу большой сад Маршандо, потом гостиную, где в камине пылали поленья и старый доктор незамедлительно засыпал в кресле.
Жанна шила себе приданое. Затем настало время готовить подвенечное платье, наконец — составлять и пересоставлять список приглашенных, тратя на это целые вечера.
Не так ли женились и вы, господин следователь? Под конец я, кажется, начал проявлять нетерпение. Когда я перед уходом обнимал Жанну в дверях, тепло ее тела кружило мне голову.
Старый Маршандо был доволен: пристроена и младшая.
— Вот теперь я заживу в свое удовольствие, — повторял он слегка надтреснутым голосом.
Мы провели три дня в Ницце: денег на оплату временного заместителя у меня не было, и я не мог надолго оставлять пациентов.
Мать моя получила дочь — и гораздо более послушную, чем если бы Жанна была ее собственным ребенком.
Она продолжала вести хозяйство.
— Что я должна делать, матушка? — с ангельской кротостью осведомлялась невестка.
— Отдыхайте, дитя мое. В вашем положении…
Жанна сразу же забеременела. Я собирался отправить ее рожать в Ла-Рош-сюр-Йон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45