Не говорю уж о том, что одному Богу известно, как она обойдется с тобой потом. Вряд ли ты что получишь из наследства, которое тебе полагается.
Вот почему ты должен теперь вытаскивать у него деньги и хранить их в надежном месте.
Если хочешь, я сохраню их для тебя. Отвечай! Хочешь, чтобы они были у меня?»
Мегрэ, смотря на грязный пол, размышлял, наморщив лоб.
Ему показалось, что в хаосе чувств госпожи Мартен он различил одно, которое господствовало над всеми остальными, тянуло за собой все другие: это была тревога. Мрачная, болезненная, граничащая с безумием тревога.
Госпожа Мартен вечно боялась того, что могло бы случиться: смерти мужа, своего нищенства, если он не оставит ей пенсии. Боялась она и за сына. Это был неотступный кошмар.
— Что на это отвечал Роже?
— Ничего. Он у нее никогда не засиживался.
— Он заходил в день, когда произошло убийство?
— Не знаю.
Сумасшедшая, такая же старая, как и Матильда, смотрела из своего угла на Мегрэ.
— Был ли у Мартенов в тот день более интересный, чем всегда, разговор?
— Не знаю.
— Выходила ли госпожа Мартен во двор около восьми часов вечера?
— Не помню. Не могу же я все время торчать в коридоре.
Не были ли эти слова неосознанной насмешкой или оговоркой? Во всяком случае, что-то она держала про запас.
Мегрэ это чувствовал. Она еще не излила всю свою желчь.
— Тогда вечером они поссорились…
— Почему?
— Не знаю.
— Разве вы не подслушивали?
Она промолчала. «Это уж меня касается», — казалось, говорила ее физиономия.
— Что вам еще известно?
— Я знаю, почему она заболела.
Старуха торжествовала. Ее руки, скрещенные на животе, дрожали. Она достигла вершины в своей карьере сплетницы.
— Почему же.
Этот ответ она должна была посмаковать:
— Потому что… Подождите, я спрошу у сестры, не нужно ли ей чего? Фанни, пить не хочешь? А есть? Тебе не слишком жарко?
Маленькая чугунная печка раскалилась докрасна. Старуха словно плавала по комнате, бесшумно скользя в своих войлочных туфлях.
— Почему?
— Потому что он не принес деньги!
Она отчеканила эту фразу и многозначительно замолчала.
— Какие деньги?
— Это меня не касается. Я слышала, как они об этом говорили. Что вы будете делать, это ваше дело. А сейчас мне нужно позаботиться о сестре.
Комиссар ушел, оставив старух предаваться Бог знает каким заботам.
Мегрэ было не по себе. На сердце лежала какая-то тяжесть, словно при подступающей тошноте.
«Он не принес деньги!»
Как это можно объяснить? Мартен решился обокрасть ее первого мужа, чтобы больше не слышать упреков за свое ничтожество. Она наблюдала за ним из окна. Он вышел из кабинета Куше с тремястами шестьюдесятью тысячами франков.
Только когда он вернулся домой, денег у него уже не было. Неужели он спрятал их в укромном уголке? Или его самого обокрали? Или же он, испугавшись, решил избавиться от этих денег и выбросил их в Сену?
Но мог ли убить этот жалкий Мартен в бежевом пальто?
Час назад он хотел о чем-то рассказать. Его усталость напоминала усталость отягощенного виной человека, который больше не находит сил молчать и предпочитает тюрьму томительному ожиданию.
Однако почему все-таки заболела его жена?
А главное, почему Роже покончил с собой?
Похороны были роскошные, пришло много народу.
Все очень приличные люди, особенно семья госпожи Куше и ее соседи с бульвара Осман.
В первом ряду портила картину только сестра Куше, хотя она сделала даже невозможное, чтобы выглядеть элегантно. Она плакала. Когда она шумно сморкалась, то всякий раз на нее с раздражением поглядывала теща покойного.
Позади семьи располагался персонал фирмы Куше.
Вместе со служащими пришла и старая Матильда, благопристойная, уверенная в себе и своем праве здесь присутствовать.
Ее черное платье, должно быть, предназначалось для единственной цели: ходить на похороны.
Она встретилась глазами с Мегрэ и удостоила его легким кивком.
Гремел орган, гудел хор, и дьякон выводил фальцетом: «Да не введи нас во искушение…»
С шумом передвигали стулья. Катафалк был высокий и все-таки тонул в цветах и венках. На одном венке — лента «От жильцов дома № 61 на площади Вогезов».
Матильда, наверное, тоже внесла свой пай. Неужели и чета Мартен расписалась в подписном листе?
Госпожа Мартен на похороны не явилась. Она еще лежала в постели.
«Освободи нас, Господи…» — пропели отпущение грехов. Служба окончилась. Распорядитель похорон медленно вышел из церкви во главе траурной процессии.
В углу, возле исповедальни, Мегрэ заметил Нину; ее носик совсем покраснел от слез, но она забыла даже его припудрить.
— Как это страшно, правда? — спросила она.
— Что страшно?
— Все! И эта музыка, и этот запах хризантем… — Она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рыдания. — Вы знаете… Я много об этом думала. Мне часто кажется, что он опасался чего-то.
— Вы идете на кладбище?
— Что вы, нет! Разве мне можно там показываться?
Наверное, будет лучше, если я туда не пойду. Хотя мне хотелось бы узнать, где его похоронят.
— Можно спросить у привратника.
— Вы правы.
Они говорили шепотом. С улицы уже не слышались шаги вышедших из церкви последними людей. Отъезжали машины.
— Вы сказали, что он чего-то опасался?
— Может быть, он не боялся, что умрет такой смертью. Он же знал, что долго не протянет. У него была довольно серьезная болезнь сердца.
Чувствовалось, что она совсем измучилась, что целыми часами ее голова была занята мыслями о нем.
— Эти слова, что он мне сказал, я не могу забыть…
— Он боялся?
— Нет! Скорее, наоборот. Когда случайно речь заходила о кладбище, он смеялся: «Это единственное место, где можно спокойно отдохнуть. Найти бы какой-нибудь прелестный уголок на Пер-Лашез…»
— Он любил пошутить?
— Да, особенно когда грустил. Понимаете? Он не любил показывать, что у него есть свои заботы. В такие минуты он искал любого повода, чтобы развлечься, посмеяться.
— Например, когда рассказывал о своей первой жене?
— О ней он никогда со мной не говорил!
— А о второй?
— Тоже! Он говорил не об отдельных людях, а о людях вообще. Он считал их забавными зверюшками. Если в ресторане его обсчитывал официант, то именно к нему он относился с большей симпатией, чем к остальным.
«Вот каналья», — приговаривал он. И произносил эти слова с каким-то веселым, довольным видом.
Становилось холодно. Обычная погода в день всех святых.
— Как ваши дела в «Мулен-Бле»?
— Хорошо.
— Как-нибудь вечерком загляну в театр повидать вас.
Мегрэ пожал ей руку и вскочил в автобус.
Ему необходимо было остаться одному, подумать или, вернее, дать своему уму свободно поработать. Он представил себе кортеж, который скоро прибудет на кладбище. Госпожу Куше. Полковника. Брата вдовы. Людей, которые, наверное, обсуждают это странное завещание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Вот почему ты должен теперь вытаскивать у него деньги и хранить их в надежном месте.
Если хочешь, я сохраню их для тебя. Отвечай! Хочешь, чтобы они были у меня?»
Мегрэ, смотря на грязный пол, размышлял, наморщив лоб.
Ему показалось, что в хаосе чувств госпожи Мартен он различил одно, которое господствовало над всеми остальными, тянуло за собой все другие: это была тревога. Мрачная, болезненная, граничащая с безумием тревога.
Госпожа Мартен вечно боялась того, что могло бы случиться: смерти мужа, своего нищенства, если он не оставит ей пенсии. Боялась она и за сына. Это был неотступный кошмар.
— Что на это отвечал Роже?
— Ничего. Он у нее никогда не засиживался.
— Он заходил в день, когда произошло убийство?
— Не знаю.
Сумасшедшая, такая же старая, как и Матильда, смотрела из своего угла на Мегрэ.
— Был ли у Мартенов в тот день более интересный, чем всегда, разговор?
— Не знаю.
— Выходила ли госпожа Мартен во двор около восьми часов вечера?
— Не помню. Не могу же я все время торчать в коридоре.
Не были ли эти слова неосознанной насмешкой или оговоркой? Во всяком случае, что-то она держала про запас.
Мегрэ это чувствовал. Она еще не излила всю свою желчь.
— Тогда вечером они поссорились…
— Почему?
— Не знаю.
— Разве вы не подслушивали?
Она промолчала. «Это уж меня касается», — казалось, говорила ее физиономия.
— Что вам еще известно?
— Я знаю, почему она заболела.
Старуха торжествовала. Ее руки, скрещенные на животе, дрожали. Она достигла вершины в своей карьере сплетницы.
— Почему же.
Этот ответ она должна была посмаковать:
— Потому что… Подождите, я спрошу у сестры, не нужно ли ей чего? Фанни, пить не хочешь? А есть? Тебе не слишком жарко?
Маленькая чугунная печка раскалилась докрасна. Старуха словно плавала по комнате, бесшумно скользя в своих войлочных туфлях.
— Почему?
— Потому что он не принес деньги!
Она отчеканила эту фразу и многозначительно замолчала.
— Какие деньги?
— Это меня не касается. Я слышала, как они об этом говорили. Что вы будете делать, это ваше дело. А сейчас мне нужно позаботиться о сестре.
Комиссар ушел, оставив старух предаваться Бог знает каким заботам.
Мегрэ было не по себе. На сердце лежала какая-то тяжесть, словно при подступающей тошноте.
«Он не принес деньги!»
Как это можно объяснить? Мартен решился обокрасть ее первого мужа, чтобы больше не слышать упреков за свое ничтожество. Она наблюдала за ним из окна. Он вышел из кабинета Куше с тремястами шестьюдесятью тысячами франков.
Только когда он вернулся домой, денег у него уже не было. Неужели он спрятал их в укромном уголке? Или его самого обокрали? Или же он, испугавшись, решил избавиться от этих денег и выбросил их в Сену?
Но мог ли убить этот жалкий Мартен в бежевом пальто?
Час назад он хотел о чем-то рассказать. Его усталость напоминала усталость отягощенного виной человека, который больше не находит сил молчать и предпочитает тюрьму томительному ожиданию.
Однако почему все-таки заболела его жена?
А главное, почему Роже покончил с собой?
Похороны были роскошные, пришло много народу.
Все очень приличные люди, особенно семья госпожи Куше и ее соседи с бульвара Осман.
В первом ряду портила картину только сестра Куше, хотя она сделала даже невозможное, чтобы выглядеть элегантно. Она плакала. Когда она шумно сморкалась, то всякий раз на нее с раздражением поглядывала теща покойного.
Позади семьи располагался персонал фирмы Куше.
Вместе со служащими пришла и старая Матильда, благопристойная, уверенная в себе и своем праве здесь присутствовать.
Ее черное платье, должно быть, предназначалось для единственной цели: ходить на похороны.
Она встретилась глазами с Мегрэ и удостоила его легким кивком.
Гремел орган, гудел хор, и дьякон выводил фальцетом: «Да не введи нас во искушение…»
С шумом передвигали стулья. Катафалк был высокий и все-таки тонул в цветах и венках. На одном венке — лента «От жильцов дома № 61 на площади Вогезов».
Матильда, наверное, тоже внесла свой пай. Неужели и чета Мартен расписалась в подписном листе?
Госпожа Мартен на похороны не явилась. Она еще лежала в постели.
«Освободи нас, Господи…» — пропели отпущение грехов. Служба окончилась. Распорядитель похорон медленно вышел из церкви во главе траурной процессии.
В углу, возле исповедальни, Мегрэ заметил Нину; ее носик совсем покраснел от слез, но она забыла даже его припудрить.
— Как это страшно, правда? — спросила она.
— Что страшно?
— Все! И эта музыка, и этот запах хризантем… — Она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рыдания. — Вы знаете… Я много об этом думала. Мне часто кажется, что он опасался чего-то.
— Вы идете на кладбище?
— Что вы, нет! Разве мне можно там показываться?
Наверное, будет лучше, если я туда не пойду. Хотя мне хотелось бы узнать, где его похоронят.
— Можно спросить у привратника.
— Вы правы.
Они говорили шепотом. С улицы уже не слышались шаги вышедших из церкви последними людей. Отъезжали машины.
— Вы сказали, что он чего-то опасался?
— Может быть, он не боялся, что умрет такой смертью. Он же знал, что долго не протянет. У него была довольно серьезная болезнь сердца.
Чувствовалось, что она совсем измучилась, что целыми часами ее голова была занята мыслями о нем.
— Эти слова, что он мне сказал, я не могу забыть…
— Он боялся?
— Нет! Скорее, наоборот. Когда случайно речь заходила о кладбище, он смеялся: «Это единственное место, где можно спокойно отдохнуть. Найти бы какой-нибудь прелестный уголок на Пер-Лашез…»
— Он любил пошутить?
— Да, особенно когда грустил. Понимаете? Он не любил показывать, что у него есть свои заботы. В такие минуты он искал любого повода, чтобы развлечься, посмеяться.
— Например, когда рассказывал о своей первой жене?
— О ней он никогда со мной не говорил!
— А о второй?
— Тоже! Он говорил не об отдельных людях, а о людях вообще. Он считал их забавными зверюшками. Если в ресторане его обсчитывал официант, то именно к нему он относился с большей симпатией, чем к остальным.
«Вот каналья», — приговаривал он. И произносил эти слова с каким-то веселым, довольным видом.
Становилось холодно. Обычная погода в день всех святых.
— Как ваши дела в «Мулен-Бле»?
— Хорошо.
— Как-нибудь вечерком загляну в театр повидать вас.
Мегрэ пожал ей руку и вскочил в автобус.
Ему необходимо было остаться одному, подумать или, вернее, дать своему уму свободно поработать. Он представил себе кортеж, который скоро прибудет на кладбище. Госпожу Куше. Полковника. Брата вдовы. Людей, которые, наверное, обсуждают это странное завещание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24