Только изредка мне
удавалось нащупать что-нибудь знакомое: буквы Н... И... опять Н... и снова
Н... а затем О. Остальные знаки, даже те, что сохранились лучше других,
были мне неизвестны. Я водил по ним пальцами так долго (как слепой по
страницам книги с рельефным шрифтом Брайля), что они отпечатались в моем
мозгу не менее глубоко, чем в камне, и, закрывая глаза, я начинал видеть
под веками плавающие в черноте огненные иероглифы, таинственные и грозные
в своей таинственности, как друидические руны или каббалистические
символы. Отчаявшись расшифровать их, я принялся поспешно закидывать плиту
землей. Словно пытаясь скрыть следы преступления. Хотя опять не понимал,
почему делаю это и о каком преступлении может идти речь. Неужели в той
жизни я совершил что-то ужасное? Какой-то смертный грех? Но какой именно?
- я не знал.
Покончив с этой грязной работой, я снова взглянул на кладбищенский
холм - и сразу вспомнил все, что было с ним связано. Брат. Там лежал мой
старший брат. Он умер много лет назад - больше, чем тот временной
промежуток, что отделял мое рождение от его. И теперь он вместе со всеми
ожидал своей очереди, чтобы воскреснуть. Забавная мысль заставила меня
усмехнуться: кто теперь будет считаться старшим из нас: тот, кто раньше
родился, или тот, кто дольше прожил? Размышляя над этим, я направился по
широкой тропинке к холму.
Когда я проходил мимо соседней могилы, она зашевелилась... земля
вспучилась, словно бы изнутри ее распирала какая-то сила... сухие комья
глины с шумом посыпались в разные стороны, образуя яму и обнажая
прогнившую крышку гроба. Затем крышка вылетела из могилы и, ударившись
углом о землю, раскололась на части. Лежавший в гробу человек поднялся и
стал выбираться наружу. Это был старик лет семидесяти, в синем пиджаке и
черных брюках, движения у него были механические, а глаза мутные, как
бельма.
Кто не любил в детстве сажать в песчаную ямку жучка и наблюдать, как
он пытается выкарабкаться наверх по осыпающимся песчинкам, а когда ему это
удавалось, щепочкой сбрасывал его обратно?.. Эта жестокая забава, которая
в детстве кажется смешной - и не больше, припомнилась мне теперь при виде
неуклюжих попыток старика выбраться из могилы. Действовал он настойчиво,
но тщетно. Когда же, наконец, его старания увенчались успехом, он не
проявил по этому поводу никакой радости. Проходя мимо меня, он был не
менее спокоен, чем во время смерти. Ни намека на одышку, дыхание его
оставалось ровным - и смрадным. Не замечая ничего вокруг, он, как слепой,
двинулся нетвердой походкой в сторону шоссе за сосняком. Еще некоторое
время я различал его покачивающуюся фигуру среди надгробий и крестов, а
затем он окончательно скрылся из виду.
В его движениях было мало человеческого и совсем ничего осмысленного.
Движения эти были подобны горстке муравьев, которые тащат в муравейник
дохлую стрекозу - они дергают ее в разные стороны и при этом натыкаются на
все препятствия, на какие только можно наткнуться. Но что вело старика
именно к шоссе? Было ли это внутреннее побуждение или приказ извне? Старик
двигался, как инфузория-туфелька, на которую упал лучик света или которой
коснулась крупица соли калия. Им управлял не инстинкт, и то был даже не
безусловный рефлекс, а нечто еще более простое и непосредственное, как
реакция амебы на химическое раздражение... Вот так и все они, подумал я,
мрачно оглядывая пустые могилы: восстали и пошли на восток, по ходу туч,
повинуясь зову... Голос! Они слышат Голос. Они идут на Голос, недоступный
для моего восприятия. Голос теперь для них единственная реальность,
поглотившая их без остатка, - оттого и движутся они, как зомби, что этот
внешний, материальный мир для них уже не существует, как для Бессмертных у
Борхеса... Их взгляды направлены внутрь. А вот мне даже краешком глаза не
дано заглянуть в их новый сияющий мир, ибо между нами стоит ЧИСЛО...
Я поднялся на холм и побрел вдоль покосившихся оградок, отыскивая
могилу брата. Я нашел ее скорее по наитию, чем по каким-то приметам:
надгробная плита вросла глубоко в землю, могилка была запущена и не
ухожена. При ее сиротливом виде у меня защемило сердце: должно быть, после
моей смерти за ней никто больше не приглядывал... А местечко у брата было
хорошее, не то что у меня: песчаное, сухое, возвышенное, как мысли,
которые овладевают вами под этими старыми соснами... По пути сюда на глаза
мне попалась брошенная ржавая лопата со сломанным черенком, и теперь я
намеревался воспользоваться ею.
До естественного воскрешения брата оставалось еще далеко, но что-то
подсказывало мне, что я должен поторопиться. Вот уж никогда не думал, что
стану гробокопателем... Прошло не меньше часа, пока я добрался до верхних
досок и очистил их от глины. В могиле стоял тяжелый дух, кровь гулко
стучала у меня в висках, я старался дышать быстро, но не глубоко,
верхушками легких, и только через рот. Изредка я выбирался наверх, чтобы
провентилировать легкие двумя-тремя глотками терпкой сосновой свежести.
Наконец я в последний раз спустился в яму и штыком короткой, как у
саперов, лопаты принялся выламывать черные прогнившие доски, поддевая их
сбоку возле ржавых гвоздей. Когда я отодрал обшитую лохмотьями голубой
материи крышку, в лицо мне дохнуло тяжелым, непереносимым смрадом. Гроб
был наполнен жидкой разложившейся массой, которой лишь истлевшая одежда
придавала очертания человеческого тела. С порыжелой подушки на меня глянул
оскаленный череп, глазницы которого кишели жирными белыми червями. Едва
сдерживая тошноту, я выкарабкался из могилы, шатаясь, отошел от нее на
несколько шагов, и меня вывернуло наизнанку. Кислая, жгучая жижа толчком
наполнила рот и извергнулась на землю. Я чуть не задохнулся, приступы
рвоты следовали один за другим, и, хотя в желудке уже ничего не осталось,
он раз за разом сокращался и весь пищевод содрогался от тщетных позывов.
Проклятье! - что я ел перед смертью? - неужели эта полупереваренная жижа в
моем желудке воскресла вместе со мной? Мне почему-то припомнилось: "Как
пес возвращается на блевотину свою..."
Придя в себя, я поднялся на ноги и, пошатываясь, вновь приблизился к
разверстой могиле. Брат лежал в гробу, он по-прежнему был мертв, но теперь
выглядел так, словно умер совсем недавно. Очередь его воскрешения еще не
подошла, однако, видимо, открытый воздух подействовал на него благотворно.
Тошнотная вонь рассеялась. Лицо его затянулось кожей. Через минуту брат
открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8
удавалось нащупать что-нибудь знакомое: буквы Н... И... опять Н... и снова
Н... а затем О. Остальные знаки, даже те, что сохранились лучше других,
были мне неизвестны. Я водил по ним пальцами так долго (как слепой по
страницам книги с рельефным шрифтом Брайля), что они отпечатались в моем
мозгу не менее глубоко, чем в камне, и, закрывая глаза, я начинал видеть
под веками плавающие в черноте огненные иероглифы, таинственные и грозные
в своей таинственности, как друидические руны или каббалистические
символы. Отчаявшись расшифровать их, я принялся поспешно закидывать плиту
землей. Словно пытаясь скрыть следы преступления. Хотя опять не понимал,
почему делаю это и о каком преступлении может идти речь. Неужели в той
жизни я совершил что-то ужасное? Какой-то смертный грех? Но какой именно?
- я не знал.
Покончив с этой грязной работой, я снова взглянул на кладбищенский
холм - и сразу вспомнил все, что было с ним связано. Брат. Там лежал мой
старший брат. Он умер много лет назад - больше, чем тот временной
промежуток, что отделял мое рождение от его. И теперь он вместе со всеми
ожидал своей очереди, чтобы воскреснуть. Забавная мысль заставила меня
усмехнуться: кто теперь будет считаться старшим из нас: тот, кто раньше
родился, или тот, кто дольше прожил? Размышляя над этим, я направился по
широкой тропинке к холму.
Когда я проходил мимо соседней могилы, она зашевелилась... земля
вспучилась, словно бы изнутри ее распирала какая-то сила... сухие комья
глины с шумом посыпались в разные стороны, образуя яму и обнажая
прогнившую крышку гроба. Затем крышка вылетела из могилы и, ударившись
углом о землю, раскололась на части. Лежавший в гробу человек поднялся и
стал выбираться наружу. Это был старик лет семидесяти, в синем пиджаке и
черных брюках, движения у него были механические, а глаза мутные, как
бельма.
Кто не любил в детстве сажать в песчаную ямку жучка и наблюдать, как
он пытается выкарабкаться наверх по осыпающимся песчинкам, а когда ему это
удавалось, щепочкой сбрасывал его обратно?.. Эта жестокая забава, которая
в детстве кажется смешной - и не больше, припомнилась мне теперь при виде
неуклюжих попыток старика выбраться из могилы. Действовал он настойчиво,
но тщетно. Когда же, наконец, его старания увенчались успехом, он не
проявил по этому поводу никакой радости. Проходя мимо меня, он был не
менее спокоен, чем во время смерти. Ни намека на одышку, дыхание его
оставалось ровным - и смрадным. Не замечая ничего вокруг, он, как слепой,
двинулся нетвердой походкой в сторону шоссе за сосняком. Еще некоторое
время я различал его покачивающуюся фигуру среди надгробий и крестов, а
затем он окончательно скрылся из виду.
В его движениях было мало человеческого и совсем ничего осмысленного.
Движения эти были подобны горстке муравьев, которые тащат в муравейник
дохлую стрекозу - они дергают ее в разные стороны и при этом натыкаются на
все препятствия, на какие только можно наткнуться. Но что вело старика
именно к шоссе? Было ли это внутреннее побуждение или приказ извне? Старик
двигался, как инфузория-туфелька, на которую упал лучик света или которой
коснулась крупица соли калия. Им управлял не инстинкт, и то был даже не
безусловный рефлекс, а нечто еще более простое и непосредственное, как
реакция амебы на химическое раздражение... Вот так и все они, подумал я,
мрачно оглядывая пустые могилы: восстали и пошли на восток, по ходу туч,
повинуясь зову... Голос! Они слышат Голос. Они идут на Голос, недоступный
для моего восприятия. Голос теперь для них единственная реальность,
поглотившая их без остатка, - оттого и движутся они, как зомби, что этот
внешний, материальный мир для них уже не существует, как для Бессмертных у
Борхеса... Их взгляды направлены внутрь. А вот мне даже краешком глаза не
дано заглянуть в их новый сияющий мир, ибо между нами стоит ЧИСЛО...
Я поднялся на холм и побрел вдоль покосившихся оградок, отыскивая
могилу брата. Я нашел ее скорее по наитию, чем по каким-то приметам:
надгробная плита вросла глубоко в землю, могилка была запущена и не
ухожена. При ее сиротливом виде у меня защемило сердце: должно быть, после
моей смерти за ней никто больше не приглядывал... А местечко у брата было
хорошее, не то что у меня: песчаное, сухое, возвышенное, как мысли,
которые овладевают вами под этими старыми соснами... По пути сюда на глаза
мне попалась брошенная ржавая лопата со сломанным черенком, и теперь я
намеревался воспользоваться ею.
До естественного воскрешения брата оставалось еще далеко, но что-то
подсказывало мне, что я должен поторопиться. Вот уж никогда не думал, что
стану гробокопателем... Прошло не меньше часа, пока я добрался до верхних
досок и очистил их от глины. В могиле стоял тяжелый дух, кровь гулко
стучала у меня в висках, я старался дышать быстро, но не глубоко,
верхушками легких, и только через рот. Изредка я выбирался наверх, чтобы
провентилировать легкие двумя-тремя глотками терпкой сосновой свежести.
Наконец я в последний раз спустился в яму и штыком короткой, как у
саперов, лопаты принялся выламывать черные прогнившие доски, поддевая их
сбоку возле ржавых гвоздей. Когда я отодрал обшитую лохмотьями голубой
материи крышку, в лицо мне дохнуло тяжелым, непереносимым смрадом. Гроб
был наполнен жидкой разложившейся массой, которой лишь истлевшая одежда
придавала очертания человеческого тела. С порыжелой подушки на меня глянул
оскаленный череп, глазницы которого кишели жирными белыми червями. Едва
сдерживая тошноту, я выкарабкался из могилы, шатаясь, отошел от нее на
несколько шагов, и меня вывернуло наизнанку. Кислая, жгучая жижа толчком
наполнила рот и извергнулась на землю. Я чуть не задохнулся, приступы
рвоты следовали один за другим, и, хотя в желудке уже ничего не осталось,
он раз за разом сокращался и весь пищевод содрогался от тщетных позывов.
Проклятье! - что я ел перед смертью? - неужели эта полупереваренная жижа в
моем желудке воскресла вместе со мной? Мне почему-то припомнилось: "Как
пес возвращается на блевотину свою..."
Придя в себя, я поднялся на ноги и, пошатываясь, вновь приблизился к
разверстой могиле. Брат лежал в гробу, он по-прежнему был мертв, но теперь
выглядел так, словно умер совсем недавно. Очередь его воскрешения еще не
подошла, однако, видимо, открытый воздух подействовал на него благотворно.
Тошнотная вонь рассеялась. Лицо его затянулось кожей. Через минуту брат
открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8