На улице, в институтском туалете, в каком-нибудь закоулке торгуешь наспех, без выдумки, а тут появляются варианты. Например, перед робким юношей, выклянчившим у папки с мамкой энную сумму на джинсы, он выкладывал сначала что-то фирменное и запредельно дорогое — «Super rifle», «Lee», «Levi Strauss» и т. п. Яркие пакеты, наклейки, лейблы.
— Двести пятьдесят, друг мой!
Юноша мялся:
— А подешевле?
Сотин, не скрывая пренебрежения, доставал другие джинсы: изделия стран соцлагеря — Польши, Югославии, Венгрии и даже Монголии. Выглядели они рядом с фирменными как крашеная мешковина. Юноша уныло глядел на них, а Сотин говорил:
— Эти семьдесят, эти восемьдесят, эти сто.
— Что-то уж они совсем какие-то...
— А что вы хотите за сто рублей?
Пауза. Юноше хочется фирменных, но не хватает денег. А те, на которые хватает, ему не нравится. На это и расчет.
— Ладно, — великодушно говорит Сотин и достает из укромного места пакет. Вынимает джинсы, очень похожие на фирменные. Материя чуть потоньше, но лейблы, клепки, швы — красота, все, как надо. И, главное, на будущей заднице, которая закрасуется в этой прелести, большая кожаная нашлепка с большими, всем заметными буквами: известная марка.
— ГДР, лицензионные, — поясняет Сотин.
Лоб юноши покрывается потом вожделения. Это волшебное слово «лицензионные», то есть почти настоящие! И ГДР считалась чуть ли не капиталистической страной.
— Сколько?
— Сто шестьдесят.
Юноше плохо.
— Я рассчитывал где-то на сто двадцать...
Сотин небрежно сует искусительные штаны обратно в пакет:
— Так бы и сказали. Берите тогда югославские за сотню.
Но юноша уже влюблен. Он уже представил, как пройдет в этих джинсах по вечернему проспекту. Он уже чувствует, как ладонь чудесной девушки как бы случайно оказывается на его колене, и даже сквозь плотную ткань жжет — настолько горяча эта ладонь...
— Ты постой, — бормочет он. — Я чего хотел сказать: за сто пятьдесят хотя бы. Но давай так: сто двадцать я тебе сейчас, а тридцать после.
— Не пойдет. У меня их за сто шестьдесят сегодня вечером возьмут. Да ладно тебе, бери югославские. Полгода проходишь нормально, потом сумку из них сошьешь. А этих на три года хватит, но...
Юноша в отчаянии.
— Ладно. Сто шестьдесят, сто двадцать даю сразу, сорок принесу через пару часов.
Только никому не отдавай!
— Договорились.
Юноша убегает, а Сотин, рассмеявшись, валится в кресло и размышляет вслух:
— Интересно, откуда он возьмет деньги? Взаймы не дадут. У мамы выпросит под угрозой самоубийства? Бабушку свою задушит и в сундук залезет? Сберкассу ограбит? Да нет, знаю: у него папа большой книголюб, сейчас натырит у него книжек и в «Букинист» оттащит. Я его там уже видел.
Юноша через пару часов приносит деньги, тут же снимает свои штанишки фабрики «Красный луч» и напяливает джинсы. И чуть не слезы на глазах: они оказываются маловаты и при этом длинноваты.
— Ерунда, — говорит Сотин. — Внизу укоротишь, в поясе пуговичку переставишь, зиппер тоже можно перешить. А вообще они так и должны быть: джинсы же. Как влитые сидят, правда, Валь?
Валько кивает.
Таким образом Сотин продает за сто шестьдесят джинсы, стоящие именно сто двадцать (юноша ведь ориентировался на достоверные ходячие слухи, в соответствии с которыми и сумму собрал).
Сотин посоветовал Валько бросить свое нудное репетиторство и тоже заняться торговлей. Съездим вместе в Москву за товаром, убеждал он, развеемся, а заодно получим пользу. Вдвоем и веселее, и удобнее, а то ведь элементарно нельзя сумки оставить — сопрут.
Поехали. Валько отдало в распоряжение Сотина все свои сбережения. Несколько дней мотались по городу, заходили в студенческие общежития, встречались с кем-то у гостиниц «Интурист» и «Космос», Сотин умело торговался (но опять-таки играючи, с улыбкой), набрали джинсов, дисков, Сотин так занят был этой конкретикой, что не успевал даже про своего заветного Фрейда слова молвить.
Только на обратном пути, выпив, расслабившись, вернулся к отвлеченности, к любимым темам:
— Беда большинства людей, Валентин, в чем?
— В чем? — с улыбкой спросило Валько.
— Они не подозревают о карнавальной подоплеке каждого действия. Ты читал Бахтина?
— Нет.
— И не надо, я тебе сам все расскажу. Человек, особенно русский человек, свое существование отмеряет от праздника до праздника. Сначала вкалывает, горбатится, потом, когда заслужил, отдыхает. Ради этого и горбатится. Правда, отдыхать не умеет, поэтому напивается, как свинья. В работу он не умеет внести элемент праздника, зато уж праздник делает тоже такой работой, что потом еле жив. Если даже не пьет. Он пляшет. Он на горы лезет. Отдыхает, в общем, в поте лица. Понимаешь?
— Конечно.
— Еще бы, я сам почти понял. Задача человека разумного: сделать из жизни карнавал. Сделать все, что ты делаешь, праздником. С фейерверками, каруселями, обязательно с масками. В празднике все получается быстро, ловко, весело. Ты видел, как я общался с этой московской деревенщиной? Они-то думают, что делают дело, а я-то веселюсь. Они умирают над каждой копейкой, а мне плевать на деньги, мне важен процесс. А результат получается в мою пользу! Они считают копейки и проигрывают рубли, а я ничего не считаю — и выигрываю червонцы! И так надо во всем, понимаешь? Карнавальное отношение к жизни, повторяю. Вот прошла девушка, — указал Сотин на приоткрытую дверь купе, где мелькнуло платье. — Возможно, красивая. Надо пробовать. Но пробовать, как на карнавале, где их много, а их же всегда много в жизни, как и на карнавале, надо не бояться: подошел, пригласил на танец, пошла с тобой — спасибо, не пошла — да я не очень-то и хотел! Понимаешь? Это как анекдот про поручика Ржевского, помнишь? — его спросили, как он добивается успеха у женщин, какие такие тонкие приемы? Он говорит: ну, подхожу к даме и говорю: «Мадам, разрешите вам впиндюрить-с?» — «Поручик, да вы что? Можно же по морде получить!» — «Можно-с. Но можно и впиндюрить!» Понимаешь?
— Вполне.
— Тогда я пошел карнавалить. Девушка, похоже, в тамбуре курит. Интересно, как она отнесется к экзистенциальному вопросу насчет впиндюрить?
Сотин ушел и очень скоро вернулся. Видно было, что к экзистенциальному его вопросу девушка отнеслась резко отрицательно. Но он улыбался и ничуть не был огорчен.
— Девушка хоть красивая? — спросило Валько.
— По счастью, нет. А то обиделся бы. Кстати, еще анекдот. Жил-был принципиальный мастурбатор, ну, такой, как я. Но совсем принципиальный, с девушками ни разу не встречался. И вот одну подговорили его друзья, чтобы она все-таки ему помогла. Устроили, подпоили, произошло. Его спрашивают: «Ну, как?» — «Жалкое подобие моей левой руки!»
15.
Вернулись, занялись продажей. Дело шло хорошо. На каждой паре джинсов наваривали минимум рублей сорок, на каждом диске — червонец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Двести пятьдесят, друг мой!
Юноша мялся:
— А подешевле?
Сотин, не скрывая пренебрежения, доставал другие джинсы: изделия стран соцлагеря — Польши, Югославии, Венгрии и даже Монголии. Выглядели они рядом с фирменными как крашеная мешковина. Юноша уныло глядел на них, а Сотин говорил:
— Эти семьдесят, эти восемьдесят, эти сто.
— Что-то уж они совсем какие-то...
— А что вы хотите за сто рублей?
Пауза. Юноше хочется фирменных, но не хватает денег. А те, на которые хватает, ему не нравится. На это и расчет.
— Ладно, — великодушно говорит Сотин и достает из укромного места пакет. Вынимает джинсы, очень похожие на фирменные. Материя чуть потоньше, но лейблы, клепки, швы — красота, все, как надо. И, главное, на будущей заднице, которая закрасуется в этой прелести, большая кожаная нашлепка с большими, всем заметными буквами: известная марка.
— ГДР, лицензионные, — поясняет Сотин.
Лоб юноши покрывается потом вожделения. Это волшебное слово «лицензионные», то есть почти настоящие! И ГДР считалась чуть ли не капиталистической страной.
— Сколько?
— Сто шестьдесят.
Юноше плохо.
— Я рассчитывал где-то на сто двадцать...
Сотин небрежно сует искусительные штаны обратно в пакет:
— Так бы и сказали. Берите тогда югославские за сотню.
Но юноша уже влюблен. Он уже представил, как пройдет в этих джинсах по вечернему проспекту. Он уже чувствует, как ладонь чудесной девушки как бы случайно оказывается на его колене, и даже сквозь плотную ткань жжет — настолько горяча эта ладонь...
— Ты постой, — бормочет он. — Я чего хотел сказать: за сто пятьдесят хотя бы. Но давай так: сто двадцать я тебе сейчас, а тридцать после.
— Не пойдет. У меня их за сто шестьдесят сегодня вечером возьмут. Да ладно тебе, бери югославские. Полгода проходишь нормально, потом сумку из них сошьешь. А этих на три года хватит, но...
Юноша в отчаянии.
— Ладно. Сто шестьдесят, сто двадцать даю сразу, сорок принесу через пару часов.
Только никому не отдавай!
— Договорились.
Юноша убегает, а Сотин, рассмеявшись, валится в кресло и размышляет вслух:
— Интересно, откуда он возьмет деньги? Взаймы не дадут. У мамы выпросит под угрозой самоубийства? Бабушку свою задушит и в сундук залезет? Сберкассу ограбит? Да нет, знаю: у него папа большой книголюб, сейчас натырит у него книжек и в «Букинист» оттащит. Я его там уже видел.
Юноша через пару часов приносит деньги, тут же снимает свои штанишки фабрики «Красный луч» и напяливает джинсы. И чуть не слезы на глазах: они оказываются маловаты и при этом длинноваты.
— Ерунда, — говорит Сотин. — Внизу укоротишь, в поясе пуговичку переставишь, зиппер тоже можно перешить. А вообще они так и должны быть: джинсы же. Как влитые сидят, правда, Валь?
Валько кивает.
Таким образом Сотин продает за сто шестьдесят джинсы, стоящие именно сто двадцать (юноша ведь ориентировался на достоверные ходячие слухи, в соответствии с которыми и сумму собрал).
Сотин посоветовал Валько бросить свое нудное репетиторство и тоже заняться торговлей. Съездим вместе в Москву за товаром, убеждал он, развеемся, а заодно получим пользу. Вдвоем и веселее, и удобнее, а то ведь элементарно нельзя сумки оставить — сопрут.
Поехали. Валько отдало в распоряжение Сотина все свои сбережения. Несколько дней мотались по городу, заходили в студенческие общежития, встречались с кем-то у гостиниц «Интурист» и «Космос», Сотин умело торговался (но опять-таки играючи, с улыбкой), набрали джинсов, дисков, Сотин так занят был этой конкретикой, что не успевал даже про своего заветного Фрейда слова молвить.
Только на обратном пути, выпив, расслабившись, вернулся к отвлеченности, к любимым темам:
— Беда большинства людей, Валентин, в чем?
— В чем? — с улыбкой спросило Валько.
— Они не подозревают о карнавальной подоплеке каждого действия. Ты читал Бахтина?
— Нет.
— И не надо, я тебе сам все расскажу. Человек, особенно русский человек, свое существование отмеряет от праздника до праздника. Сначала вкалывает, горбатится, потом, когда заслужил, отдыхает. Ради этого и горбатится. Правда, отдыхать не умеет, поэтому напивается, как свинья. В работу он не умеет внести элемент праздника, зато уж праздник делает тоже такой работой, что потом еле жив. Если даже не пьет. Он пляшет. Он на горы лезет. Отдыхает, в общем, в поте лица. Понимаешь?
— Конечно.
— Еще бы, я сам почти понял. Задача человека разумного: сделать из жизни карнавал. Сделать все, что ты делаешь, праздником. С фейерверками, каруселями, обязательно с масками. В празднике все получается быстро, ловко, весело. Ты видел, как я общался с этой московской деревенщиной? Они-то думают, что делают дело, а я-то веселюсь. Они умирают над каждой копейкой, а мне плевать на деньги, мне важен процесс. А результат получается в мою пользу! Они считают копейки и проигрывают рубли, а я ничего не считаю — и выигрываю червонцы! И так надо во всем, понимаешь? Карнавальное отношение к жизни, повторяю. Вот прошла девушка, — указал Сотин на приоткрытую дверь купе, где мелькнуло платье. — Возможно, красивая. Надо пробовать. Но пробовать, как на карнавале, где их много, а их же всегда много в жизни, как и на карнавале, надо не бояться: подошел, пригласил на танец, пошла с тобой — спасибо, не пошла — да я не очень-то и хотел! Понимаешь? Это как анекдот про поручика Ржевского, помнишь? — его спросили, как он добивается успеха у женщин, какие такие тонкие приемы? Он говорит: ну, подхожу к даме и говорю: «Мадам, разрешите вам впиндюрить-с?» — «Поручик, да вы что? Можно же по морде получить!» — «Можно-с. Но можно и впиндюрить!» Понимаешь?
— Вполне.
— Тогда я пошел карнавалить. Девушка, похоже, в тамбуре курит. Интересно, как она отнесется к экзистенциальному вопросу насчет впиндюрить?
Сотин ушел и очень скоро вернулся. Видно было, что к экзистенциальному его вопросу девушка отнеслась резко отрицательно. Но он улыбался и ничуть не был огорчен.
— Девушка хоть красивая? — спросило Валько.
— По счастью, нет. А то обиделся бы. Кстати, еще анекдот. Жил-был принципиальный мастурбатор, ну, такой, как я. Но совсем принципиальный, с девушками ни разу не встречался. И вот одну подговорили его друзья, чтобы она все-таки ему помогла. Устроили, подпоили, произошло. Его спрашивают: «Ну, как?» — «Жалкое подобие моей левой руки!»
15.
Вернулись, занялись продажей. Дело шло хорошо. На каждой паре джинсов наваривали минимум рублей сорок, на каждом диске — червонец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55