Он попытался исправлять, но выходило еще
хуже. Все было глупо и ненатурально. "Все не то, совсем не то, -
думал он. - Во всем виноват океан... Действительно, им можно или
восхищаться, или бояться его. Ивченко, похоже, восхищается, а я,
значит, - боюсь?"
Повинуясь безотчетному импульсу, он сгреб все рукописи и
спустился на кухню. Ивченко был там, читал газету, широко
расставив локти на столе. Соколов присел на корточки возле
печки, развел огонь. Несколько минут он бросал в огонь пачку за
пачкой и ворошил бумагу кочергой. Пустые слова взлетали мелкими
чешуйками пепла и уносились в дымоход. Когда все догорело,
Соколов поднялся и подошел к окну.
Ивченко молча смотрел на него.
За окном ветер быстро гнал черные тучи, меж ними сверкали
молнии, и с каждой минутой становилось темнее, будто наступала
ночь.
- Почему вы сожгли свои рукописи? - спросил Ивченко,
складывая газету.
- Океан заставил меня сделать это, - сказал Соколов, не
отворачиваясь от окна. - Там было слишком много лжи. Сегодня я
увидел океан и понял - все, что я делал раньше, гроша ломаного
не стоит.
- А вы, оказывается, неплохой человек, - произнес Ивченко
слегка удивленно. - Вы читали "Солярис"?
- Станислава Лема?
- Да. Так вот: Лем не выдумал его.
Очень яркая молния вспыхнула, и через несколько секунд
раздался грозный раскат грома. Соколов повернул голову,
вопросительно посмотрел на Ивченко.
- Мы допускаем существование Океана где-то в Космосе, но не
видим, что он занимает три четверти поверхности нашей планеты.
Это наш океан, - пояснил смотритель маяка.
- Так вы думаете, что он... разумен? - серьезно спросил
Соколов. В его голосе не было и тени удивления.
- Не совсем... Он возник тогда, когда на Земле не было еще
и речи о жизни. Миллиарды лет ничто не нарушало его покой,
поэтому у него не было стимулов к развитию, он находился как бы
в младенческом состоянии. Так продолжалось до тех пор, пока не
появились мы, люди. Мы сразу же начали взрывать в океане бомбы,
сливать туда ядовитые отходы, топить атомные подводные лодки. Мы
делали ему больно, и с каждым годом все больнее и больнее... -
Ивченко помолчал, был слышен только вой ветра и грохот прибоя. -
Вы заметили, как в последнее время меняется климат? Во всем
винят парниковый эффект, все такое прочее... Я думаю, дело в
другом. Океан получил стимул к развитию. Мы принудили его к
этому. В конце концов, даже амеба приучается не лезть под
электрический ток. Океан стал прогрессировать фантастическими
темпами, какие и не снились его лемовскому собрату. В его
огромном теле происходят неведомые нам изменения, отражающиеся
на всей планете. Над океаном зарождаются ураганы невиданной
силы, из его глубин поднимаются волны, сметающие целые города.
Ивченко бросил на стол газету, и Соколов снова увидел
заголовок: "Цунами обрушиваются на Японию".
- Каким-то образом океан понял - чтобы выжить, он должен
уничтожить все, что вредит ему. И не надо искать в этом
соотношения с нашими понятиями добра и зла. Это просто защитная
реакция. В сущности, наш океан еще только ребенок. Его разум
только начинает пробуждаться.
- Что же будет дальше? - спросил Соколов.
- Океану достаточно всего нескольких ударов, чтобы снести
человечество с лица Земли. А потом... потом воцарится покой, но
океан уже будет развиваться, потому что мы дали ему стартовый
толчок. До каких вершин он поднимется - этого мы так и не узнаем.
- Вы думаете, я сумасшедший? - неожиданно спросил Ивченко,
поймав взгляд Соколова. На его губах появилась легкая усмешка.
Он пожал плечами: - Можете мне не верить, дело ваше, только
очень скоро убедитесь - все это правда. Прислушайтесь к шторму.
Уже играет прелюдия! Я давно живу рядом с океаном и, кажется,
научился понимать его. Развязка близка, но я всего лишь человек,
мне страшно, как и всем. Я давно храню пистолет с
одним-единственным патроном. А вы, наверное, неплохой писатель.
Жаль, никто не сможет прочесть книгу, которую вы могли бы
написать ПОСЛЕ. Некому будет ни писать, ни читать. Извините, что
у меня нет второго патрона, для вас.
Ивченко поднялся и ушел, оставив Соколова одного. Тот
слышал грохот океана, рев маяка, видел вспышки молний за окном.
Он стер со лба испарину. "Нет, этого просто не может быть.
Все-таки он сумасшедший", - повторял писатель про себя, пытаясь
убедить себя в этом, потому что иначе глубинный ужас готов был
захлестнуть его.
Соколов сел за стол и несколько минут тупо смотрел на
чистый лист бумаги. Руки его дрожали. Потом он схватил ручку и
начал писать - быстро, не думая. Это было как озарение свыше,
голова была какой-то опустошенной, только кровь громко билась в
висках и слова, казалось, ложились на бумагу сами собой. Он не
слышал неистовства стихии, поднимавшегося к какому-то
немыслимому крещендо, он не замечал времени, ничего вокруг...
Звук выстрела вернул его к реальности. Он взбежал по
винтовой лестнице в комнату Ивченко и замер на месте.
Смотритель маяка с лицом, изуродованным выстрелом в рот,
лежал на полу в расплывающейся луже крови. Рядом валялся
пистолет. Страшная кровавая лужа блестела, и почему-то Соколову
трудно было отвести от нее глаза. Он подумал вяло и отстраненно,
будто это происходило не с ним: "Почему говорят, что кровь алая?
Темная она, почти черная..."
Было тихо. Почему тихо?!
На негнущихся ногах Соколов подошел к окну. Он увидел, что
поверхность океана стала гладкой, волн почти не было. Гроза
удалялась, молнии вспыхивали все слабее, а грома вообще не было
слышно. Ужас исказил лицо Соколова, он посмотрел на труп
смотрителя и бросился бежать.
Он сбежал по винтовой лестнице вниз, натянул свой плащ,
распахнул дверь. Холодный ветер ударил его по лицу. Соколов,
шатаясь, побежал от маяка, не зная, куда и зачем он бежит,
остановился и обернулся. На фоне покрытого тучами серого неба
маяк казался неестественно белым; он заревел, а когда рев умолк,
Соколов вдруг услышал в зловещей тишине за спиной ровный
нарастающий гул.
Повернувшись лицом к океану, он увидел, как навстречу ему с
огромной скоростью несется чудовищная, заслонившая полнеба,
черная волна, вобравшая в себя всю мощь Океана.
1993

1 2