Была одна непредвиденность — отчаяние, зазвучавшее в таком спокойном внешне голосе человека, лежавшего на постели. Отчаяния Рой не ждал, не таков был его вчерашний собеседник, чтобы подозревать у него что-либо похожее. С тем, вчерашним, надо было бороться, отражать его враждебность, его ненависть. Этого, сегодняшнего, хотелось пожалеть. Рою нужно было время, чтобы хоть немного привыкнуть к новому обличью Эрвина Кузьменко.
— Жду ваших вопросов, следователь, — с горечью повторил Эрвин. — Может быть, помочь? Вероятно, вы захотите узнать, зачем мне вообще понадобилось изобретать этот дьявольский приборчик?
— Да, мне хотелось бы это знать, — сказал Рой. Эрвин прикрыл глаза, помолчал — выстраивая мысли — потом заговорил. Рой слушал, изредка врывался репликами в речь, снова молчал, снова слушал. Эрвин сказал, что идёт дознание, он будет отвечать на уличающие вопросы — классическая борьба преступника со стражем законности. Не было такой борьбы, да и дознания не было, была исповедь — Эрвин раскрывал душу. И Рой молчаливо удивлялся, сочувствовал, сострадал, негодовал, возмущался: сколько же лишних мук вносил в свою душу Эрвин, скольким ненужным страданиям подвергал себя!
Он начал с того, что ещё в университете у него открылся странный талант: он легко усваивал чужие идеи и быстро совершенствовал их. Эту особенность впервые обнаружил в Эрвине профессор химии. Профессор на курсовом экзамене рассердился: «Коллега, вы перевираете все, что прочитали в учебнике!» Эрвин обиделся: «Ничего не перевираю, проверьте сами!» Профессор взял учебник, стал проверять, тогда и выяснилось, что Эрвин передаёт прочитанные факты и методы со своими поправками и что поправки улучшают, а не путают то, о чем он читал. Раздражение профессора сменилось восторгом: «Коллега, вы гений усовершенствований!» И он предложил Кузьменко поработать вместе над улучшением некоторых химических процессов, у профессора есть парочка замечательных идей, только никак до реализации не доходит. Эрвин без труда нашёл путь их реализации, идеи профессора, точно, были из незаурядных, профессор ликовал: «Коллега, теперь меня выберут в академики, вам обеспечена учёная степень по ядерно-лучевой химии, чего ещё желать, не правда ли?» Все совершилось по профессорскому хотению: он стал академиком, Эрвину присвоили учёную степень. Профессор мечтал о дальнейшей плодотворной работе со своим бывшим студентом, Эрвин постарался поскорей распроститься с ним: тот хотел из любой своей работы извлечь пользу для себя, не только для науки, его честолюбие стало непереносимо. Эрвину предложили перебраться на Меркурий, он согласился. Он вырвался из лаборатории профессора, как из духоты на чистый воздух. Теперь он поработает для науки, не для своекорыстной выгоды — так ему тогда воображалось.
На Меркурии он определился к Карлу Ванину, тот начинал разработку твёрдых конденсаторов энергии. С жидкими конденсаторами в других лабораториях шло отлично, то одна, то другая извещали о выпуске своих моделей. У Карла не получалось. Карл нервничал. Карл ворчал: «Насытили цистерну энергоёмкими веществами, вот и вся проблема. У меня каждый молекулярный слой на пластинке должен таить в себе больше энергии, чем эшелон с углём, тут есть над чем поломать голову». И он ломал голову так, что временами ощупывал её руками: не распухла ли? — а все выдавливаемые решения не давали эффекта. Карл, уставая от неудач, подбадривал себя хвастовством: «Есть один проектик, доработаю — весь Меркурий удивится». Никто не умел так точно, так всесторонне, так глубоко провести лабораторный опыт, испытание, точное измерение, недаром его считали мастером эксперимента, он и был таким. Но это все была работа руками, инженерные расчёты, конструктивное оформление готовых проектов. А на идеи его не хватало. И даже не то чтобы не хватало, они непрерывно рождались в его мозгу, но он был лишён того, чем в избытке обладал Эрвин — способностью превратить туманную мысль в осуществимый проект. И ревнивый к своим идеям, он не желал ими делиться. «Что моё, то моё, — твердил он, — вот доведу мыслишку до блеска, всех потрясу! А пока не торопись, делай своё маленькое дело!» Эрвин делал своё маленькое дело. Карл хватался то за одну, то за другую из своих «мыслишек», ничего толком не разъяснял, никаких ясных заданий не выдавал — три четверти дня Эрвин скучал, притворяясь, что трудится. И вот тогда ему и явилась мысль самому доведаться, какие идеи обуревают руководителя лаборатории. В это время работники завода проходили энцефалопаспортизацию — у каждого перепроверялось мозговое излучение: на Меркурии часты патологические изменения, вызванные усталостью мозга, их надо своевременно обнаруживать и посылать захворавших на Землю. Эрвин быстро установил, что не только само мозговое излучение может легко записываться аппаратурой, имевшейся в их лаборатории, такие записи давно известны, — но и мысли, вызвавшие излучение, поддаются расшифровке. Он сконструировал приёмник и дешифратор собственных мыслей, эта первая модель удовлетворительно наносила на плёнку, о чем Эрвин думает, он слушал себя словно дважды: размышляя и потом — как бы со стороны — выслушивая свои размышления. При комнатной температуре иногда возникали шумы, записанная мысль не всегда отчётливо пробивалась сквозь фоновую неразбериху.
— Вот для чего вы морозили дешифратор, — догадался Рой.
Эрвин кивнул. В холодильник он поместил последний вариант дешифратора, придав ему вид бритвы. Бороды на Меркурии растут раз в пять быстрее, чем на Земле, вероятно, виновата дьявольская радиация Солнца, — кто хочет щеголять гладкими щеками, должен бриться два или три раза в день. Правда, некоторых удивляло, почему Эрвин хранит бритву в холодильнике, но к этому привыкли, у каждого свои чудачества: Эрвин объяснял, что ему приятно, когда кожи касается холод. Чтобы узнать, о чем думает собеседник, достаточно было вынуть бритву, подкрутить регулятор резкости, сделать вид, что бреешься, — и все, что в ту минуту рождалось в голове, записывалось.
— Вам не казалось, что проникновение в чужие мысли равноценно подслушиванию у дверей чужих разговоров? — не удержался Рой.
— Я признался в убийстве Карла Ванина, Рой, это хуже вышпионивания чужих мыслей, — огрызнулся Эрвин.
Он помолчал, снова заговорил. Итак, прибор был настроен на мысли Карла. И тут полезла такая дрянь, что Эрвин разбесился на себя за никчёмное изобретение. В мозгу Карла толклись тысячи разнокалиберных мыслей — сущая каша, к тому же неудобоваримая. То он вспоминал, что жмёт ботинок; то мысленно сетовал, что болит живот, надо бы кое-куда сбегать, но лучше подождать, может, пройдёт; то вдруг вспыхивала ослепительная идея перевести лучевой генератор на сверхжесткое излучение, оно одно способно энергоемко трамбовать молекулярные слои пластинок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Жду ваших вопросов, следователь, — с горечью повторил Эрвин. — Может быть, помочь? Вероятно, вы захотите узнать, зачем мне вообще понадобилось изобретать этот дьявольский приборчик?
— Да, мне хотелось бы это знать, — сказал Рой. Эрвин прикрыл глаза, помолчал — выстраивая мысли — потом заговорил. Рой слушал, изредка врывался репликами в речь, снова молчал, снова слушал. Эрвин сказал, что идёт дознание, он будет отвечать на уличающие вопросы — классическая борьба преступника со стражем законности. Не было такой борьбы, да и дознания не было, была исповедь — Эрвин раскрывал душу. И Рой молчаливо удивлялся, сочувствовал, сострадал, негодовал, возмущался: сколько же лишних мук вносил в свою душу Эрвин, скольким ненужным страданиям подвергал себя!
Он начал с того, что ещё в университете у него открылся странный талант: он легко усваивал чужие идеи и быстро совершенствовал их. Эту особенность впервые обнаружил в Эрвине профессор химии. Профессор на курсовом экзамене рассердился: «Коллега, вы перевираете все, что прочитали в учебнике!» Эрвин обиделся: «Ничего не перевираю, проверьте сами!» Профессор взял учебник, стал проверять, тогда и выяснилось, что Эрвин передаёт прочитанные факты и методы со своими поправками и что поправки улучшают, а не путают то, о чем он читал. Раздражение профессора сменилось восторгом: «Коллега, вы гений усовершенствований!» И он предложил Кузьменко поработать вместе над улучшением некоторых химических процессов, у профессора есть парочка замечательных идей, только никак до реализации не доходит. Эрвин без труда нашёл путь их реализации, идеи профессора, точно, были из незаурядных, профессор ликовал: «Коллега, теперь меня выберут в академики, вам обеспечена учёная степень по ядерно-лучевой химии, чего ещё желать, не правда ли?» Все совершилось по профессорскому хотению: он стал академиком, Эрвину присвоили учёную степень. Профессор мечтал о дальнейшей плодотворной работе со своим бывшим студентом, Эрвин постарался поскорей распроститься с ним: тот хотел из любой своей работы извлечь пользу для себя, не только для науки, его честолюбие стало непереносимо. Эрвину предложили перебраться на Меркурий, он согласился. Он вырвался из лаборатории профессора, как из духоты на чистый воздух. Теперь он поработает для науки, не для своекорыстной выгоды — так ему тогда воображалось.
На Меркурии он определился к Карлу Ванину, тот начинал разработку твёрдых конденсаторов энергии. С жидкими конденсаторами в других лабораториях шло отлично, то одна, то другая извещали о выпуске своих моделей. У Карла не получалось. Карл нервничал. Карл ворчал: «Насытили цистерну энергоёмкими веществами, вот и вся проблема. У меня каждый молекулярный слой на пластинке должен таить в себе больше энергии, чем эшелон с углём, тут есть над чем поломать голову». И он ломал голову так, что временами ощупывал её руками: не распухла ли? — а все выдавливаемые решения не давали эффекта. Карл, уставая от неудач, подбадривал себя хвастовством: «Есть один проектик, доработаю — весь Меркурий удивится». Никто не умел так точно, так всесторонне, так глубоко провести лабораторный опыт, испытание, точное измерение, недаром его считали мастером эксперимента, он и был таким. Но это все была работа руками, инженерные расчёты, конструктивное оформление готовых проектов. А на идеи его не хватало. И даже не то чтобы не хватало, они непрерывно рождались в его мозгу, но он был лишён того, чем в избытке обладал Эрвин — способностью превратить туманную мысль в осуществимый проект. И ревнивый к своим идеям, он не желал ими делиться. «Что моё, то моё, — твердил он, — вот доведу мыслишку до блеска, всех потрясу! А пока не торопись, делай своё маленькое дело!» Эрвин делал своё маленькое дело. Карл хватался то за одну, то за другую из своих «мыслишек», ничего толком не разъяснял, никаких ясных заданий не выдавал — три четверти дня Эрвин скучал, притворяясь, что трудится. И вот тогда ему и явилась мысль самому доведаться, какие идеи обуревают руководителя лаборатории. В это время работники завода проходили энцефалопаспортизацию — у каждого перепроверялось мозговое излучение: на Меркурии часты патологические изменения, вызванные усталостью мозга, их надо своевременно обнаруживать и посылать захворавших на Землю. Эрвин быстро установил, что не только само мозговое излучение может легко записываться аппаратурой, имевшейся в их лаборатории, такие записи давно известны, — но и мысли, вызвавшие излучение, поддаются расшифровке. Он сконструировал приёмник и дешифратор собственных мыслей, эта первая модель удовлетворительно наносила на плёнку, о чем Эрвин думает, он слушал себя словно дважды: размышляя и потом — как бы со стороны — выслушивая свои размышления. При комнатной температуре иногда возникали шумы, записанная мысль не всегда отчётливо пробивалась сквозь фоновую неразбериху.
— Вот для чего вы морозили дешифратор, — догадался Рой.
Эрвин кивнул. В холодильник он поместил последний вариант дешифратора, придав ему вид бритвы. Бороды на Меркурии растут раз в пять быстрее, чем на Земле, вероятно, виновата дьявольская радиация Солнца, — кто хочет щеголять гладкими щеками, должен бриться два или три раза в день. Правда, некоторых удивляло, почему Эрвин хранит бритву в холодильнике, но к этому привыкли, у каждого свои чудачества: Эрвин объяснял, что ему приятно, когда кожи касается холод. Чтобы узнать, о чем думает собеседник, достаточно было вынуть бритву, подкрутить регулятор резкости, сделать вид, что бреешься, — и все, что в ту минуту рождалось в голове, записывалось.
— Вам не казалось, что проникновение в чужие мысли равноценно подслушиванию у дверей чужих разговоров? — не удержался Рой.
— Я признался в убийстве Карла Ванина, Рой, это хуже вышпионивания чужих мыслей, — огрызнулся Эрвин.
Он помолчал, снова заговорил. Итак, прибор был настроен на мысли Карла. И тут полезла такая дрянь, что Эрвин разбесился на себя за никчёмное изобретение. В мозгу Карла толклись тысячи разнокалиберных мыслей — сущая каша, к тому же неудобоваримая. То он вспоминал, что жмёт ботинок; то мысленно сетовал, что болит живот, надо бы кое-куда сбегать, но лучше подождать, может, пройдёт; то вдруг вспыхивала ослепительная идея перевести лучевой генератор на сверхжесткое излучение, оно одно способно энергоемко трамбовать молекулярные слои пластинок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11