Даже обычные известия по
коротковолновым станциям перестал слушать. Из горы собравшихся материалов
рос и рос, вровень Ленину, прежде не задуманный Парвус, с его гениально
простым же планом разломать Россию сочетанием революционных методов и
национальных сепаратизмов, более всего украинского: в лагерях российских
военнопленных создавать для украинцев льготные условия и поджигать в них
непримиримость к России. (И План - удался! Никакая Британская Империя не
могла раньше осуществить такого: не решились бы на революционный огонь.) Но
возникла для меня трудность: как встретить Парвуса и Ленина в 1916, дать им
прямой диалог? Такая встреча их была, но в 1915 в Берне, я же описывать 1915
год отказался. А в 1916 в Цюрихе - не было личной встречи, лишь обмен
письмами. Тогда - изневоли - я отступил от обычного реализма и применил
фантастический приём, как бы дать переписке перетечь в диалог, ввёл
чертовщину: посланец не только привёз письмо, но и самого уменьшенного
Парвуса в бауле. Приёмом его распухания, вылезания, а после разговора
исчезновением - фантастика и исчерпывалась, весь диалог Ленина-Парвуса и
столкновение их мыслей и планов даны реально и в полном соответствии с
исторической истиной.
И вот, за пять недель я кончил - завершил почти до готовности в печать - все
цюрихские ленинские главы, их оказалась не одна, как написал в Москве, а
десять. Ощущение было, что взял сильно укреплённую высоту.
После этого в Цюрихе хотелось поблагодарить и попрощаться с
Платтеном-младшим, Мирославом Тучеком из Социальштелле и Вилли Гаучи,
автором обстоятельной книги о Ленине в Швейцарии. Я предложил пойти в один
из ресторанчиков, связанных с Лениным. Пошли в "Белого лебедя", сели за
свободный стол - и вдруг прямо перед собой на стене я увидел... портрет
Ленина! так и заставили его быть свидетелем торжества над ним самим...
Ну, спасибо, милый Цюрих, - поработали мы славно.
Та весна была ещё тем тяжела, что кончались обманутые Вьетнам-Лаос-Камбоджа,
западный мир - как никогда слаб и в отступе. А теперь, когда хорошо у меня
шла работа и всё увереннее я выходил на свою твёрдую дорогу - мучило меня,
что я не использовал своего особого положения, своего ещё крепкого на Западе
авторитета, чтоб этот Запад очнуть и подвигнуть к самоспасению. И (не по
памяти, а записано у меня как удивительное): 20 марта 1975, в четверг первой
недели Поста, стоял я на одинокой трогательной службе в нашей церковке и
просил: "Господи! просвети меня, как помочь Западу укрепиться, он так явно и
быстро рушится. Дай мне средства для этого!" Через полтора часа прихожу
домой, Аля говорит: "Только что звонили из Вашингтона, час назад Сенат
единогласно проголосовал за избрание тебя почётным гражданином США". (Это -
уже второй раз, в обновлённом составе, пересиливая сменённую палату
представителей, которая затормозила первое избрание.)
И я понял так: что надо действовать через Соединённые Штаты, и даже в этом
году. Ну, да я ж в ту сторону и ехал.
По нашей задумке было - что я уже в Европу не вернусь: найду в Америке
землю-дом, куплю, там сразу и останусь работать, чтоб не остывало. А тебе,
Алюня, ещё раз одной семью перевозить. Тяжко? ещё бы не тяжко. Да главная
трудность нашего переезда была: что устройство - громоздкое, долгое, и все
стадии его, от поисков участка, покупки, достройки, обгородки и сам переезд,
должны пройти в тайне от КГБ: оно не должно узнать прежде поры. В стеснённом
Цюрихе, где до каждого соседнего дома было 15 метров, мы ни под потолками,
ни во дворике называть имена и дела не решались. Любой подозрительный
приезжий подходил к заборчику, подзывал детей или приставал к нам. Да через
низкий наш заборчик и перескакивали. КГБ и за пределами Союза была очень
распростёртая и действенная сила, доставательней, чем это казалось
европейцам. А в Швейцарии они кишели гнёздами. И телефонные разговоры через
океан уже многие подслушивались Советами, значит, мне из поездки и
разговаривать не обо всём открыто.
И до этого моего последнего отъезда оставалось мне жить в Европе - один
апрель. А ведь мы так мало ещё повидали за вечной работой! А ещё ж надо и
выступить на прощанье в Европе. Решили, что это - в Париже, где в начале
апреля выходит французский "Телёнок".
На этот раз во Францию мы отправились с Алей на автомобиле, чтобы лучше
посмотреть страну. Языка мы не знали оба, но часть пути шла по Швейцарии и
Эльзасу, выручал немецкий, а позже мы должны были встретиться с Никитой и
Машей Струве. В несколько дней вместилось много. Пасмурным утром побродили в
устоявшейся угловатой древности Базеля. Потянулись малыми и просёлочными
дорогами вдоль Рейна, смотрели доты линии Мажино, в приречной тихой долине у
самого Рейна ночевали в Санде, в гостинице - крестьянском доме. Первые же
часы во Франции почувствовали мы рассвобождение от какой-то утомительной
обязательности, сковывающей в немецкой Швейцарии. И ещё - эта полупустота
пространств, в заброшенном грязном леске - вдруг мусорная куча (Швейцария б
такого не выдержала час!), - простота, которой не ждёшь от Европы, да
незаселённость, которой из Союза вообразить нельзя: нам оттуда
представляется вся Европа сгустившимся людским роем. Нарядный острый лёгкий
разнообразный Страсбург, пересечение французского и германского духа (для
европейского парламента вряд ли лучше и придумать место). Обаятельное
игривое Нанси с дворцовой площадью лотарингских королей, королевским парком
и бульваром лихих балаганов (мы попали на день ярмарки). Всего двух таких
провинциальных городов уже довольно, чтобы почувствовать: только та и
страна, какая не исчерпывается своею столицей, и даже Франция, о, далеко не
вся - Париж. (А ведь и у нас в России сколько было независимых городов!
Надеюсь - будут ещё.) С Францией я испытал ошибку, противоположную
швейцарской: насколько там должно было мне всё подойти, а почему-то не
подошло, настолько Францию, живя в СССР, я всегда считал себе
противопоказанной, не по моему характеру, куда чужей Скандинавии, Германии,
Англии, - а вот тут стало мне ласково, нежно, естественно, - если жить в
Европе, то и не нашёл бы лучше страны. И даже вовсе не соборы грозные -
Реймса, Шартра, Суассона, и не дворцы Версаля и Фонтенебло, но медленная
жизнь крохотных беззвестных городков, но благородно-мягкие рисунки полей,
лесков с омелами, серый камень длинных садовых оград, да всё непридуманное
французское земляно-серое каменноустройство. Близ Шантийи на Уазе мы
ночевали в густо туманную ночь, совсем рядом иногда тарахтели плицами баржи,
- уединённое мирным охватом, отдыхало сердце совсем как на родине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
коротковолновым станциям перестал слушать. Из горы собравшихся материалов
рос и рос, вровень Ленину, прежде не задуманный Парвус, с его гениально
простым же планом разломать Россию сочетанием революционных методов и
национальных сепаратизмов, более всего украинского: в лагерях российских
военнопленных создавать для украинцев льготные условия и поджигать в них
непримиримость к России. (И План - удался! Никакая Британская Империя не
могла раньше осуществить такого: не решились бы на революционный огонь.) Но
возникла для меня трудность: как встретить Парвуса и Ленина в 1916, дать им
прямой диалог? Такая встреча их была, но в 1915 в Берне, я же описывать 1915
год отказался. А в 1916 в Цюрихе - не было личной встречи, лишь обмен
письмами. Тогда - изневоли - я отступил от обычного реализма и применил
фантастический приём, как бы дать переписке перетечь в диалог, ввёл
чертовщину: посланец не только привёз письмо, но и самого уменьшенного
Парвуса в бауле. Приёмом его распухания, вылезания, а после разговора
исчезновением - фантастика и исчерпывалась, весь диалог Ленина-Парвуса и
столкновение их мыслей и планов даны реально и в полном соответствии с
исторической истиной.
И вот, за пять недель я кончил - завершил почти до готовности в печать - все
цюрихские ленинские главы, их оказалась не одна, как написал в Москве, а
десять. Ощущение было, что взял сильно укреплённую высоту.
После этого в Цюрихе хотелось поблагодарить и попрощаться с
Платтеном-младшим, Мирославом Тучеком из Социальштелле и Вилли Гаучи,
автором обстоятельной книги о Ленине в Швейцарии. Я предложил пойти в один
из ресторанчиков, связанных с Лениным. Пошли в "Белого лебедя", сели за
свободный стол - и вдруг прямо перед собой на стене я увидел... портрет
Ленина! так и заставили его быть свидетелем торжества над ним самим...
Ну, спасибо, милый Цюрих, - поработали мы славно.
Та весна была ещё тем тяжела, что кончались обманутые Вьетнам-Лаос-Камбоджа,
западный мир - как никогда слаб и в отступе. А теперь, когда хорошо у меня
шла работа и всё увереннее я выходил на свою твёрдую дорогу - мучило меня,
что я не использовал своего особого положения, своего ещё крепкого на Западе
авторитета, чтоб этот Запад очнуть и подвигнуть к самоспасению. И (не по
памяти, а записано у меня как удивительное): 20 марта 1975, в четверг первой
недели Поста, стоял я на одинокой трогательной службе в нашей церковке и
просил: "Господи! просвети меня, как помочь Западу укрепиться, он так явно и
быстро рушится. Дай мне средства для этого!" Через полтора часа прихожу
домой, Аля говорит: "Только что звонили из Вашингтона, час назад Сенат
единогласно проголосовал за избрание тебя почётным гражданином США". (Это -
уже второй раз, в обновлённом составе, пересиливая сменённую палату
представителей, которая затормозила первое избрание.)
И я понял так: что надо действовать через Соединённые Штаты, и даже в этом
году. Ну, да я ж в ту сторону и ехал.
По нашей задумке было - что я уже в Европу не вернусь: найду в Америке
землю-дом, куплю, там сразу и останусь работать, чтоб не остывало. А тебе,
Алюня, ещё раз одной семью перевозить. Тяжко? ещё бы не тяжко. Да главная
трудность нашего переезда была: что устройство - громоздкое, долгое, и все
стадии его, от поисков участка, покупки, достройки, обгородки и сам переезд,
должны пройти в тайне от КГБ: оно не должно узнать прежде поры. В стеснённом
Цюрихе, где до каждого соседнего дома было 15 метров, мы ни под потолками,
ни во дворике называть имена и дела не решались. Любой подозрительный
приезжий подходил к заборчику, подзывал детей или приставал к нам. Да через
низкий наш заборчик и перескакивали. КГБ и за пределами Союза была очень
распростёртая и действенная сила, доставательней, чем это казалось
европейцам. А в Швейцарии они кишели гнёздами. И телефонные разговоры через
океан уже многие подслушивались Советами, значит, мне из поездки и
разговаривать не обо всём открыто.
И до этого моего последнего отъезда оставалось мне жить в Европе - один
апрель. А ведь мы так мало ещё повидали за вечной работой! А ещё ж надо и
выступить на прощанье в Европе. Решили, что это - в Париже, где в начале
апреля выходит французский "Телёнок".
На этот раз во Францию мы отправились с Алей на автомобиле, чтобы лучше
посмотреть страну. Языка мы не знали оба, но часть пути шла по Швейцарии и
Эльзасу, выручал немецкий, а позже мы должны были встретиться с Никитой и
Машей Струве. В несколько дней вместилось много. Пасмурным утром побродили в
устоявшейся угловатой древности Базеля. Потянулись малыми и просёлочными
дорогами вдоль Рейна, смотрели доты линии Мажино, в приречной тихой долине у
самого Рейна ночевали в Санде, в гостинице - крестьянском доме. Первые же
часы во Франции почувствовали мы рассвобождение от какой-то утомительной
обязательности, сковывающей в немецкой Швейцарии. И ещё - эта полупустота
пространств, в заброшенном грязном леске - вдруг мусорная куча (Швейцария б
такого не выдержала час!), - простота, которой не ждёшь от Европы, да
незаселённость, которой из Союза вообразить нельзя: нам оттуда
представляется вся Европа сгустившимся людским роем. Нарядный острый лёгкий
разнообразный Страсбург, пересечение французского и германского духа (для
европейского парламента вряд ли лучше и придумать место). Обаятельное
игривое Нанси с дворцовой площадью лотарингских королей, королевским парком
и бульваром лихих балаганов (мы попали на день ярмарки). Всего двух таких
провинциальных городов уже довольно, чтобы почувствовать: только та и
страна, какая не исчерпывается своею столицей, и даже Франция, о, далеко не
вся - Париж. (А ведь и у нас в России сколько было независимых городов!
Надеюсь - будут ещё.) С Францией я испытал ошибку, противоположную
швейцарской: насколько там должно было мне всё подойти, а почему-то не
подошло, настолько Францию, живя в СССР, я всегда считал себе
противопоказанной, не по моему характеру, куда чужей Скандинавии, Германии,
Англии, - а вот тут стало мне ласково, нежно, естественно, - если жить в
Европе, то и не нашёл бы лучше страны. И даже вовсе не соборы грозные -
Реймса, Шартра, Суассона, и не дворцы Версаля и Фонтенебло, но медленная
жизнь крохотных беззвестных городков, но благородно-мягкие рисунки полей,
лесков с омелами, серый камень длинных садовых оград, да всё непридуманное
французское земляно-серое каменноустройство. Близ Шантийи на Уазе мы
ночевали в густо туманную ночь, совсем рядом иногда тарахтели плицами баржи,
- уединённое мирным охватом, отдыхало сердце совсем как на родине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79