!
Ужас! извечный животный ужас! – тот самый, что хищников и едомых роднит в одной толпе, бегущей от лесного пожара – ужас объял Иннокентия и, растеряв все расчеты и мысли другие, он стал бить кулаками и ногами в дверь, зовя живого человека:
– Откройте! Откройте! Я задыхаюсь! Воздуха!!
Вот зачем еще глазок был сделан конусом – никак кулак не доставал разбить стекло!
Исступленный немигающий глаз с другой стороны прильнул к стеклу и злорадно смотрел на гибель Иннокентия.
О, это зрелище! – вырванный глаз, глаз без лица, глаз, все выражение стянувший в себе одном! – и когда он смотрит на твою смерть!..
Не было выхода!..
Иннокентий упал на табуретку.
Газ душил его...

92

Вдруг совершенно бесшумно (хотя запиралась с грохотом) дверь растворилась.
Долголицый надзиратель вступил в неширокий раствор двери и уже здесь, в каморке, а не из коридора, угрожающе негромко спросил:
– Вы почему стучите?
У Иннокентия отлегло. Если надзиратель не побоялся сюда войти, значит отравления еще нет.
– Мне дурно! – уже менее уверенно сказал он. – Дайте воды!
– Так вот запомните! – строго внушил надзиратель. – Стучать ни в коем случае нельзя, иначе вас накажут.
– Но если мне плохо? если надо позвать?
– И не разговаривать громко! Если вам нужно позвать, – с тем же равномерным хмурым бесстрастием разъяснял надзиратель, – ждите, когда откроется глазок – и молча поднимите палец.
Он отступил и запер дверь.
Машина за стеной опять заработала и умолкла.
Дверь отворилась, на этот раз с обычным громыханием. Иннокентий начинал понимать: они натренированы были открывать дверь и с шумом, и бесшумно, как им было нужно.
Надзиратель подал Иннокентию кружку с водой.
– Слушайте, – принял Иннокентий кружку. – Мне плохо, мне лечь нужно!
– В боксе не положено.
– Где? Где не положено? – (Ему хотелось поговорить хоть с этим чурбаном!) Но надзиратель уже отступил за дверь и притворял ее.
– Слушайте, позовите начальника! За что меня арестовали? – опомнился Иннокентий.
Дверь заперлась.
Он сказал – в боксе? «Box» – значит по-английски ящик. Они цинично называют такую каморку ящиком? Что ж, это, пожалуй, точно.
Иннокентий отпил немного. Пить сразу перехотелось. Кружечка была граммов на триста, эмалированная, зелененькая, со странным рисунком: кошечка в очках делала вид, что читала книжку, на самом же деле косилась на птичку, дерзко прыгавшую рядом.
Не могло быть, чтоб этот рисунок нарочно подбирали для Лубянки. Но как он подходил! Кошка была советская власть, книжка – сталинская конституция, а воробушек – мыслящая личность.
Иннокентий даже улыбнулся и от этой кривой улыбки вдруг ощутил всю бездну произошедшего с ним. И от этой же улыбки странная радость – радость крохи бытия, пришла к нему.
Он не поверил бы раньше, что в застенках Лубянки улыбнется в первые же полчаса.
(Хуже было Щевронку в соседнем боксе: того бы сейчас не рассмешила и кошечка.) Потеснив на тумбочке пальто, Иннокентий поставил туда и кружку.
Загремел замок. Отворилась дверь. В дверь вступил лейтенант с бумагой в руке. За плечом его виднелось постное лицо сержанта.
В своем дипломатическом серо-сизом мундире, вышитом золотыми пальмами, Иннокентий развязно поднялся ему навстречу:
– Послушайте, лейтенант, в чем дело? что за недоразумение? Дайте мне ордер, я его не прочел.
– Фамилия? – невыразительно спросил лейтенант, стеклянно глядя на Иннокентия.
– Володин, – уступая, ответил Иннокентий с готовностью выяснить положение.
– Имя, отчество?
– Иннокентий Артемьевич.
– Год рождения? – лейтенант сверялся все время с бумагой.
– Тысяча девятьсот девятнадцатый.
– Место рождения?
– Ленинград.
И тут-то, когда впору было разобраться, и советник второго ранга ждал объяснений, лейтенант отступил, и дверь заперлась, едва не прищемив советника.
Иннокентий сел и закрыл глаза. Он начинал чувствовать силу этих механических клещей.
Загудела машина.
Потом замолкла.
Стали приходить в голову разные мелкие и крупные дела, настолько неотложные час назад, что была потягота в ногах – встать и бежать делать их.
Но не только бежать, а сделать в боксе один полный шаг было негде.
Отодвинулся щиток глазка. Иннокентий поднял палец. Дверь открыла та женщина в небесных погонах с тупым и тяжелым лицом.
– Мне нужно... это... – выразительно сказал он.
– Руки назад! Пройдите! – повелительно бросила женщина, и, повинуясь кивку ее головы, Иннокентий вышел в коридор, где ему показалось теперь, после духоты бокса, приятно-прохладно.
Проведя Иннокентия несколько, женщина кивнула на дверь:
– Сюда!
Иннокентий вошел. Дверь за ним заперли.
Кроме отверстия в полу и двух железных бугорчатых выступов для ног, остальная ничтожная площадь пола и площадь стен маленькой каморки были выложены красноватой метлахской плиткой. В углублении освежительно переплескивалась вода.
Довольный, что хоть здесь отдохнет от непрерывного наблюдения, Иннокентий присел на корточки.
Но что-то шаркнуло по двери с той стороны. Он поднял голову и увидел, что и здесь такой же глазок с коническим раструбом, и что неотступный внимательный глаз следит за ним уже не с перерывами, а непрерывно.
Неприятно смущенный, Иннокентий выпрямился. Он еще не успел поднять пальца о готовности, как дверь растворилась.
– Руки назад. Пройдите! – невозмутимо сказала женщина.
В боксе Иннокентия потянуло узнать, который час. Он бездумно отодвинул обшлаг рукава, но времени больше не было.
Он вздохнул и стал рассматривать кошечку на кружке. Ему не дали углубиться в мысли. Дверь отперлась. Еще какой-то новый крупнолицый широкоплечий человек в сером халате поверх гимнастерки спросил:
– Фамилия?
– Я уже отвечал! – возмутился Иннокентий.
– Фамилия? – без выражения, как радист, вызывающий станцию, повторил пришедший.
– Ну, Володин.
– Возьмите вещи. Пройдите, – бесстрастно сказал серый халат.
Иннокентий взял пальто и шапку с тумбочки и пошел. Ему показано было в ту самую первую комнату, где с него сорвали погоны, отняли часы и записные книжки.
Носового платка на полу уже не было.
– Слушайте, у меня вещи отняли! – пожаловался Иннокентий.
– Разденьтесь! – ответил надзиратель в сером халате.
– Зачем? – поразился Иннокентий. Надзиратель посмотрел в его глаза простым твердым взглядом.
– Вы – русский? – строго спросил он.
– Да. – Всегда такой находчивый, Иннокентий не нашелся сказать ничего другого.
– Разденьтесь!
– А что?.. нерусским – не надо? – уныло сострил он.
Надзиратель каменно молчал, ожидая.
Изобразив презрительную усмешку и пожав плечами, Иннокентий сел на табуретку, разулся, снял мундир и протянул его надзирателю. Даже не придавая мундиру никакого ритуального значения, Иннокентий все-таки уважал свою шитую золотом одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223