Смеется бригадир:
– Ну как тебя на свободу отпускать? Без тебя ж тюрьма плакать будет!
Смеется и Шухов. Кладет.
Унес Кильдигс мастерки. Сенька Шухову шлакоблоки подсавывает, раствор Кильдигсов сюда в корытце перевалили.
Побежал Гопчик через все поле к инструменталке, Павла догонять. И 104-я сама пошла через поле, без бригадира. Бригадир – сила, но конвой – сила посильней. Перепишут опоздавших – и в кондей.
Грозно сгустело у вахты. Все собрались. Кажись, что и конвой вышел -пересчитывают.
(Считают два раза при выходе: один раз при закрытых воротах, чтоб знать, что можно ворота открыть; второй раз – сквозь открытые ворота пропуская. А если померещится еще не так – и за воротами считают.)
– Драть его в лоб с раствором! – машет бригадир. – Выкидывай его через стенку!
– Иди, бригадир! Иди, ты там нужней! – (Зовет Шухов его Андрей Прокофьевичем, но сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся. Не то чтоб думал так: «Вот я сравнялся», а просто чует, что так.) И шутит вслед бригадиру, широким шагом сходящему по трапу: – Что, гадство, день рабочий такой короткий? Только до работы припадешь – уж и съем!
Остались вдвоем с глухим. С этим много не поговоришь, да с ним и говорить незачем: он всех умней, без слов понимает.
Шлеп раствор! Шлеп шлакоблок! Притиснули. Проверили. Раствор. Шлакоблок. Раствор. Шлакоблок…
Кажется, и бригадир велел – раствору не жалеть, за стенку его – и побегли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули.
Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок!
– Кончили, мать твою за ногу! – Сенька кричит. – Айда!
Носилки схватил – и по трапу.
А Шухов, хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал – и через стенку, слева, справа. Эх, глаз – ватерпас! Ровно! Еще рука не старится.
Побежал по трапу.
Сенька – из растворной и по пригорку бегом.
– Ну! Ну! – оборачивается.
– Беги, я сейчас! – Шухов машет.
А сам – в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. Может, завтра Шухов не выйдет, может, бригаду на Соцгородок затурнут, может, сюда еще полгода не попадешь – а мастерок пропадай? Заначить так заначить!
В растворной все печи погашены. Темно. Страшно. Не то страшно, что темно, а что ушли все, недосчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой.
А все ж зырь-зырь, довидел камень здоровый в углу, отвалил его, под него мастерок подсунул и накрыл. Порядок!
Теперь скорей Сеньку догонять. А он отбежал шагов на сто, дальше не идет. Никогда Клевшин в беде не бросит. Отвечать – так вместе.
Побежали вровень – маленький и большой. Сенька на полторы головы выше Шухова, да и голова-то сама у него экая здоровая уродилась.
Есть же бездельники – на стадионе доброй волей наперегонки бегают. Вот так бы их погонять, чертей, после целого дня рабочего, со спиной, еще не разогнутой, в рукавицах мокрых, в валенках стоптанных – да по холоду.
Запалились, как собаки бешеные, только слышно: хы-хы! хы-хы!
Ну, да бригадир на вахте, объяснит же.
Вот прямо на толпу бегут, страшно.
Сотни глоток сразу как заулюлюкали: и в мать их, и в отца, и в рот, и в нос, и в ребро. Как пятьсот человек на тебя разъярятся – еще б не страшно!
Но главное – конвой как?
Нет, конвой ничего. И бригадир тут же в последнем ряду. Объяснил, значит, на себя вину взял.
А ребята орут, а ребята матюгаются! Так орут – даже Сенька многое услышал, дух перевел да как завернет со своей высоты! Всю жизнь молчит -ну, и как гахнет! Кулаки поднял, сейчас драться кинется. Замолчали. Смеются кой-кто.
– Эй, сто четвертая! Так он у вас не глухой? – кричат. – Мы проверяли.
Смеются все. И конвой тоже.
– Разобраться по пять!
А ворот не открывают. Сами себе не верят. Подали толпу от ворот назад. (К воротам все прилипли, как глупые, будто от того быстрей будет.)
– Р-разобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!…
И как пятерку назовут, та вперед проходит метров на несколько.
Отпыхался Шухов пока, оглянулся – а месяц-то, батюшка, нахмурился багрово, уж на небо весь вылез. И ущербляться, кесь, чуть начал. Вчера об эту пору выше много он стоял.
Шухову весело, что все сошло гладко, кавторанга под бок бьет и закидывает:
– Слышь, кавторанг, а как по науке вашей – старый месяц куда потом девается?
– Как куда? Невежество! Просто не виден!
Шухов головой крутит, смеется:
– Так если не виден – откуда ж ты знаешь, что он есть?
– Так что ж, по-твоему, – дивится капитан, – каждый месяц луна новая?
– А что чудного? Люди вон что ни день рождаются, так месяцу раз в четыре недели можно?
– Тьфу! – плюнул капитан. – Еще ни одного такого дурного матроса не встречал. Так куда ж старый девается?
– Вот я ж и спрашиваю тебя – куда? – Шухов зубы раскрыл. – Ну? Куда?
Шухов вздохнул и поведал, шепелявя чуть:
– У нас так говорили: старый месяц Бог на звезды крошит.
– Вот дикари! – Капитан смеется. – Никогда не слыхал! Так ты что ж, в Бога веришь, Шухов?
– А то? – удивился Шухов. – Как громыхнет – пойди, не поверь!
– И зачем же Бог это делает?
– Чего?
– Месяц на звезды крошит – зачем?
– Ну, чего не понять! – Шухов пожал плечами. – Звезды-те от времени падают, пополнять нужно.
– Повернись, мать… – конвой орет. – Разберись!
Уж до них счет дошел. Прошла пятерка двенадцатая пятой сотни, и их двое сзади – Буйновский да Шухов.
Конвой сумутится, толкует по дощечкам счетным. Не хватает! Опять у них не хватает. Хоть бы считать-то умели, собаки!
Насчитали четыреста шестьдесят два, а должно быть, толкуют, четыреста шестьдесят три.
Опять всех оттолкали от ворот (к воротам снова притиснулись) – и ну:
– Р-разобраться по пять! Первая! Вторая!
Эти пересчеты ихие тем досадливы, что время уходит уже не казенное, а свое. Это пока еще степью до лагеря допрешься да перед лагерем очередь на шмон выстоишь! Все объекты бегма бегут, друг перед другом расстарываются, чтоб раньше на шмон и, значит, в лагерь раньше юркнуть. Какой объект в лагерь первый придет, тот сегодня и княжествует: столовая его ждет, на посылки он первый, и в камеру хранения первый, и в индивидуальную кухню, в КВЧ[3] за письмами или в цензуру свое письмо сдать, в санчасть, в парикмахерскую, в баню – везде он первый.
Да бывает, конвою тоже скорее нас сдать – да к себе в лагерь. Солдату тоже не разгуляешься: дел много, времени мало.
А вот не сходится счет их.
Как последние пятерки стали перепускать, померещилось Шухову, что в самом конце трое их будет. А нет, опять двое.
Счетчики к начкару, с дощечками. Толкуют. Начкар кричит:
– Бригадир сто четвертой!
Тюрин выступил на полшага:
– Я.
– У тебя на ТЭЦ никого не осталось? Подумай.
– Нет.
– Подумай, голову оторву!
– Нет, точно говорю.
А сам на Павла косится – не заснул ли кто там, в растворной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31