Вы сами видели, как он обманывал вас, говоря о риске, которому якобы подвергается; он обманывал вас все время, на каждом шагу своего пути. Я хотел бы вырвать его из вашего сердца; я хотел бы, чтобы вы пригляделись к другому вашему сыну, — а у вас есть сын.
— Нет, нет, — сказал он. — У меня два, у меня два сына!
Мой жест отчаяния поразил его; он поглядел на меня, изменившись в лице.
— Есть и еще дурные вести? — спросил он, и голос его, едва окрепнув, снова сорвался.
— Очень дурные, — ответил я. — Вот что он сказал сегодня вечером мистеру Генри: «Я не знал женщины, которая не предпочла бы меня тебе и которая не продолжала бы оказывать мне предпочтение».
— Я не хочу слышать ничего плохого о моей дочери! — закричал он, и по той поспешности, с которой он прервал меня, я понял, что глаза его были далеко не так слепы, как я предполагал, и что он не без тревоги взирал на осаду, которой подвергалась миссис Генри.
— Я и не думаю оскорблять ее! — воскликнул я. — Не в этом дело. Эти слова были обращены в моем присутствии к мистеру Генри; и если вам этого недостаточно, — вскоре были сказаны и другие: «Ваша жена, которая в меня влюблена».
— Они поссорились? — спросил он.
Я кивнул.
— Надо скорей пойти к ним, — сказал он, снова приподнимаясь в постели.
— Нет, нет! — вскричал я, простирая руки.
— Мне лучше знать, — сказал он. — Это опасные слова.
— Неужели вы и теперь не понимаете, милорд? — спросил я.
Он взглядом вопрошал меня о правде.
Я бросился на колени перед его кроватью.
— О милорд! Подумайте о том, кто у вас остался; подумайте о бедном грешнике, которого вы зачали и которого жена ваша родила вам, которого ни один из нас не поддержал в трудную минуту; подумайте о нем, а не о себе; он ведь выносит все один — подумайте о нем! Это врата печали, Христовы врата, господни врата, и они отверсты. Подумайте о нем, как он о вас подумал: «Кто скажет об этом старику?» — вот его слова. Вот для чего я пришел, вот почему я здесь и на коленях вас умоляю!
— Пустите, дайте мне встать! — крикнул он, оттолкнув меня, и раньше моего уже был на ногах. Его голос дрожал, как полощущийся парус, но говорил он внятно, лицо его было бело как снег, но взгляд тверд и глаза сухи.
— Слишком много слов! — сказал он. — Где это произошло?
— В аллее.
— И мистер Генри?.. — спросил он.
Когда я ответил, старое лицо его покрылось морщинами раздумья.
— А мистер Джемс?
— Я оставил его тело на поляне со свечами.
— Со свечами? — закричал он, быстро подбежал к окну, распахнул его и стал вглядываться в темноту. — Их могут увидеть с дороги.
— Но кто же ходит там в такой час? — возразил я.
— Все равно, — сказал он. — Чего не бывает! Слушайте! — воскликнул он. — Что это?
С бухты слышны были осторожные всплески весел, и я сказал ему об этом.
— Контрабандисты, — сказал милорд. — Бегите сейчас же, Маккеллар, и потушите эти свечи. Тем временем я оденусь, и когда вы вернетесь, мы обсудим, что делать дальше.
Ощупью я спустился вниз и вышел. Свет в аллее виден был издалека, в такую темную ночь его можно было заметить за много миль, и я горько сетовал на себя за такую неосторожность, особенно когда достиг цели. Один из подсвечников был опрокинут, и свечка погасла. Но другая горела ярко, освещая широкий круг мерзлой земли. Среди окружающей черноты все в освещенном кругу выделялось резче, чем даже днем. Посредине было кровавое пятно; немного дальше — рапира мистера Генри с серебряной рукояткой, но нигде никаких следов тела. Я стоял как вкопанный, и сердце у меня колотилось, а волосы встали на голове, — так необычно было то, что я видел, так грозны были страхи и предчувствия. Напрасно я озирался: почва так заледенела, что на ней не осталось следов. Я стоял и смотрел, пока в ушах у меня не зашумело, а ночь вокруг меня была безмолвна, как пустая церковь, — ни одного всплеска на берегу; казалось, что упади сейчас лист, это слышно было бы во всем графстве.
Я задул свечу, и вокруг сгустилась тьма; словно толпы врагов обступили меня, и я пошел обратно к дому, то и дело оглядываясь и дрожа от мнимых страхов. В дверях навстречу мне двинулась какая-то тень, и я чуть не вскрикнул от ужаса, не узнав миссис Генри.
— Вы сказали ему? — спросила она.
— Он и послал меня, — ответил я. — Но его нет. Почему вы здесь?
— Кого нет? Кого это нет?
— Тела, — сказал я. — Почему вы не с вашим супругом?
— Нет? — повторила она. — Да вы не нашли его! Пойдемте туда.
— Там теперь темно. Я боюсь.
— Я хорошо вижу в темноте. Я стояла тут долго, очень долго. Дайте мне руку.
Рука об руку мы вернулись по аллее к роковому месту.
— Берегитесь! Здесь кровь! — предупредил я.
— Кровь! — воскликнула она и отпрянула от меня.
— По крайней мере, должна быть, — сказал я. — Но я ничего не вижу.
— Нет, — сказала она. — Ничего нет. А вам все это не приснилось?
— О, если бы это было так! — воскликнул я.
Она заметила рапиру, подняла ее, потом, почувствовав кровь, выпустила из рук.
— Ах! — воскликнула она. — Но потом, с новым приливом мужества, во второй раз подняла ее и по самую рукоять воткнула в землю. — Я возьму ее и очищу, — сказала она и снова стала озираться по сторонам. — Но, может быть, он не мертв? — спросила она.
— Сердце не билось, — сказал я и, вспомнив, добавил: — Но почему вы не с вашим супругом?
— Это бесполезно. Он не хочет говорить со мной.
— Не хочет? Вы просто не пробовали!
— Вы имеете право не доверять мне, — сказала она мягко, но с достоинством.
Тут в первый раз я почувствовал к ней жалость.
— Свидетель бог, сударыня, — воскликнул я, — свидетель бог, что я вовсе не так несправедлив, как вам кажется! Но в эту ужасную ночь кто может выбирать свои слова? Поверьте, я друг всякому, кто не враг хозяину моему.
— Но разве справедливо, что вы сомневаетесь в его жене? — сказала она.
Тут словно занавес разорвался, и я вдруг понял, как благородно переносила она это неслыханное несчастье и как терпеливо выслушивала мои упреки.
— Надо вернуться и сказать об этом милорду, — напомнил я.
— Его я не могу видеть! — воскликнула она.
— Он больше всех нас сохранил самообладание.
— Все равно, я не могу его видеть.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда возвращайтесь к мистеру Генри, а я пойду к милорду.
Мы повернули к дому, я нес подсвечник, она — рапиру (странная ноша для женщины). Вдруг она спросила:
— А говорить ли нам об этом Генри?
— Пусть это решает милорд, — сказал я.
Милорд был уже одет, когда я вошел в его комнату. Он выслушал меня нахмурившись.
— Контрабандисты, — сказал он. — Но живого или мертвого, вот в чем дело.
— Я считал его за… — начал я и запнулся, не решаясь произнести это слово.
— Я знаю, но вы могли и ошибиться. К чему бы им увозить его мертвым? — спросил он. — О, в этом единственная надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Нет, нет, — сказал он. — У меня два, у меня два сына!
Мой жест отчаяния поразил его; он поглядел на меня, изменившись в лице.
— Есть и еще дурные вести? — спросил он, и голос его, едва окрепнув, снова сорвался.
— Очень дурные, — ответил я. — Вот что он сказал сегодня вечером мистеру Генри: «Я не знал женщины, которая не предпочла бы меня тебе и которая не продолжала бы оказывать мне предпочтение».
— Я не хочу слышать ничего плохого о моей дочери! — закричал он, и по той поспешности, с которой он прервал меня, я понял, что глаза его были далеко не так слепы, как я предполагал, и что он не без тревоги взирал на осаду, которой подвергалась миссис Генри.
— Я и не думаю оскорблять ее! — воскликнул я. — Не в этом дело. Эти слова были обращены в моем присутствии к мистеру Генри; и если вам этого недостаточно, — вскоре были сказаны и другие: «Ваша жена, которая в меня влюблена».
— Они поссорились? — спросил он.
Я кивнул.
— Надо скорей пойти к ним, — сказал он, снова приподнимаясь в постели.
— Нет, нет! — вскричал я, простирая руки.
— Мне лучше знать, — сказал он. — Это опасные слова.
— Неужели вы и теперь не понимаете, милорд? — спросил я.
Он взглядом вопрошал меня о правде.
Я бросился на колени перед его кроватью.
— О милорд! Подумайте о том, кто у вас остался; подумайте о бедном грешнике, которого вы зачали и которого жена ваша родила вам, которого ни один из нас не поддержал в трудную минуту; подумайте о нем, а не о себе; он ведь выносит все один — подумайте о нем! Это врата печали, Христовы врата, господни врата, и они отверсты. Подумайте о нем, как он о вас подумал: «Кто скажет об этом старику?» — вот его слова. Вот для чего я пришел, вот почему я здесь и на коленях вас умоляю!
— Пустите, дайте мне встать! — крикнул он, оттолкнув меня, и раньше моего уже был на ногах. Его голос дрожал, как полощущийся парус, но говорил он внятно, лицо его было бело как снег, но взгляд тверд и глаза сухи.
— Слишком много слов! — сказал он. — Где это произошло?
— В аллее.
— И мистер Генри?.. — спросил он.
Когда я ответил, старое лицо его покрылось морщинами раздумья.
— А мистер Джемс?
— Я оставил его тело на поляне со свечами.
— Со свечами? — закричал он, быстро подбежал к окну, распахнул его и стал вглядываться в темноту. — Их могут увидеть с дороги.
— Но кто же ходит там в такой час? — возразил я.
— Все равно, — сказал он. — Чего не бывает! Слушайте! — воскликнул он. — Что это?
С бухты слышны были осторожные всплески весел, и я сказал ему об этом.
— Контрабандисты, — сказал милорд. — Бегите сейчас же, Маккеллар, и потушите эти свечи. Тем временем я оденусь, и когда вы вернетесь, мы обсудим, что делать дальше.
Ощупью я спустился вниз и вышел. Свет в аллее виден был издалека, в такую темную ночь его можно было заметить за много миль, и я горько сетовал на себя за такую неосторожность, особенно когда достиг цели. Один из подсвечников был опрокинут, и свечка погасла. Но другая горела ярко, освещая широкий круг мерзлой земли. Среди окружающей черноты все в освещенном кругу выделялось резче, чем даже днем. Посредине было кровавое пятно; немного дальше — рапира мистера Генри с серебряной рукояткой, но нигде никаких следов тела. Я стоял как вкопанный, и сердце у меня колотилось, а волосы встали на голове, — так необычно было то, что я видел, так грозны были страхи и предчувствия. Напрасно я озирался: почва так заледенела, что на ней не осталось следов. Я стоял и смотрел, пока в ушах у меня не зашумело, а ночь вокруг меня была безмолвна, как пустая церковь, — ни одного всплеска на берегу; казалось, что упади сейчас лист, это слышно было бы во всем графстве.
Я задул свечу, и вокруг сгустилась тьма; словно толпы врагов обступили меня, и я пошел обратно к дому, то и дело оглядываясь и дрожа от мнимых страхов. В дверях навстречу мне двинулась какая-то тень, и я чуть не вскрикнул от ужаса, не узнав миссис Генри.
— Вы сказали ему? — спросила она.
— Он и послал меня, — ответил я. — Но его нет. Почему вы здесь?
— Кого нет? Кого это нет?
— Тела, — сказал я. — Почему вы не с вашим супругом?
— Нет? — повторила она. — Да вы не нашли его! Пойдемте туда.
— Там теперь темно. Я боюсь.
— Я хорошо вижу в темноте. Я стояла тут долго, очень долго. Дайте мне руку.
Рука об руку мы вернулись по аллее к роковому месту.
— Берегитесь! Здесь кровь! — предупредил я.
— Кровь! — воскликнула она и отпрянула от меня.
— По крайней мере, должна быть, — сказал я. — Но я ничего не вижу.
— Нет, — сказала она. — Ничего нет. А вам все это не приснилось?
— О, если бы это было так! — воскликнул я.
Она заметила рапиру, подняла ее, потом, почувствовав кровь, выпустила из рук.
— Ах! — воскликнула она. — Но потом, с новым приливом мужества, во второй раз подняла ее и по самую рукоять воткнула в землю. — Я возьму ее и очищу, — сказала она и снова стала озираться по сторонам. — Но, может быть, он не мертв? — спросила она.
— Сердце не билось, — сказал я и, вспомнив, добавил: — Но почему вы не с вашим супругом?
— Это бесполезно. Он не хочет говорить со мной.
— Не хочет? Вы просто не пробовали!
— Вы имеете право не доверять мне, — сказала она мягко, но с достоинством.
Тут в первый раз я почувствовал к ней жалость.
— Свидетель бог, сударыня, — воскликнул я, — свидетель бог, что я вовсе не так несправедлив, как вам кажется! Но в эту ужасную ночь кто может выбирать свои слова? Поверьте, я друг всякому, кто не враг хозяину моему.
— Но разве справедливо, что вы сомневаетесь в его жене? — сказала она.
Тут словно занавес разорвался, и я вдруг понял, как благородно переносила она это неслыханное несчастье и как терпеливо выслушивала мои упреки.
— Надо вернуться и сказать об этом милорду, — напомнил я.
— Его я не могу видеть! — воскликнула она.
— Он больше всех нас сохранил самообладание.
— Все равно, я не могу его видеть.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда возвращайтесь к мистеру Генри, а я пойду к милорду.
Мы повернули к дому, я нес подсвечник, она — рапиру (странная ноша для женщины). Вдруг она спросила:
— А говорить ли нам об этом Генри?
— Пусть это решает милорд, — сказал я.
Милорд был уже одет, когда я вошел в его комнату. Он выслушал меня нахмурившись.
— Контрабандисты, — сказал он. — Но живого или мертвого, вот в чем дело.
— Я считал его за… — начал я и запнулся, не решаясь произнести это слово.
— Я знаю, но вы могли и ошибиться. К чему бы им увозить его мертвым? — спросил он. — О, в этом единственная надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68