Как жаль, что наш путь не пролегал только по лесам! Деревья — такое благородно» общество. Старый дуб, росший на этом самом месте еще в дни Реформации, более высокий, чем многие церковные шпили, более величественный, чем горный отрог, и в то же время живой, обреченный болезням и смерти, как мы с вами, — это ли не наглядный урок истории? Но бесконечные акры таких патриархов, сплетающих корни, колышущих на ветру зеленые вершины, пока у их колен тянется ввысь могучая молодая поросль, целый лес, здоровый и прекрасный, дарящий цвет солнечным лучам и благоухание воздуху, — разве это не самый торжественный спектакль в репертуаре природы? Гейне хотел бы, подобно Мерлину, покоиться под дубами Бросльянда. А мне мало одного дерева: вот если бы весь лес был единым деревом, как смоковница, то я просил бы похоронить меня под его главным корнем; тогда частички того, что было мной, распространялись бы от дуба к дубу, а мое сознание разлилось бы по всему лесу, сотворив общее сердце для этого собрания зеленых шпилей, чтобы и они могли радоваться своей прелести и величию. Мне кажется, я чувствую, как тысячи белок резвятся в моем гигантском мавзолее, а птицы и ветер весело носятся над его волнующимся лиственным сводом.
Увы! Лес Мормаль — всего лишь роща, и мы скоро оставили его позади. А дальше, до конца дня, дождь продолжал налетать полосами, а ветер — порывами, и от этой капризной сердитой погоды сердцем овладевала глухая тоска. Странно! Всякий раз, когда нам приходилось переносить байдарки через шлюз и мы не могли укрыть наши ноги, обязательно разражался ливень. Обязательно. Именно такие происшествия вызывают личную неприязнь к природе. Ведь с тем же успехом ливень мог бы разразиться на пять минут раньше или на пять минут позже, и невольно проникаешься убеждением, что это делается только тебе назло. У Папироски был макинтош, и он мог более или менее игнорировать эти козни. Но мне приходилось терпеть сполна. Я вспомнил, что природа — женщина. Мой товарищ, пребывавший в менее мрачном расположении духа, с большим удовольствием выслушивал мои иеремиады и иронически мне поддакивал. Он незамедлительно приплел к делу приливы, «которые, — заявил он, — были созданы исключительно для того, чтобы досаждать байдарочникам, а заодно в потакание пустому тщеславию луны».
У последнего шлюза перед Ландреси я отказался продолжать путь и под проливным дождем расположился у берега, дабы выкурить живительную трубочку. Бодрый старикашка — не иначе, как сам дьявол, по-моему, — подошел к воде и стал расспрашивать меня о нашем путешествии. По простоте душевной я раскрыл ему все наши планы. Он сказал, что в жизни не слышал ничего глупее. Да разве мне не известно, осведомился он, что по всему нашему маршруту тянутся одни сплошные шлюзы, шлюзы, шлюзы, не говоря уж о том, что в это время года Уаза совершенно пересыхает.
— Садитесь-ка в поезд, юноша, — посоветовал он. — И поезжайте домой к папе и маме.
Я был так поражен злоехидством старика, что не мог произнести ни слова. Вот дерево никогда не наговорило бы мне ничего подобного! Наконец я обрел дар речи. Мы плывем от самого Антверпена, сообщил я, а это не так уж мало, и проделаем и весь остальной путь назло ему. И не будь у меня никакой другой причины, я все равно теперь это сделаю, потому что он посмел сказать, будто у нас ничего не получится! Почтенный старец бросил на меня презрительный взгляд, охаял мою байдарку и удалился, покачивая головой.
Я все еще кипел бешенством, когда явилась пара юнцов и, приняв меня за слугу Папироски, — наверное, потому, что я был только в свитере, а он еще и в макинтоше, — принялась задавать мне вопросы про мои обязанности и про характер моего хозяина. Я сказал, что человек он вообще-то неплохой, но вздумалось ему отправиться в это дурацкое путешествие!
— О нет-нет! — сказал один из них. — Не говорите так, оно вовсе не дурацкое; это очень мужественный план и делает ему честь.
Я твердо верю, что это были два ангела, ниспосланные ободрить меня. До чего приятно было повторять зловещие предсказания старца, словно они исходили от меня в моей роли недовольного слуги, и слушать, как эти восхитительные молодые люди небрежно отмахиваются от них, точно от безобидных мух.
Когда я пересказал этот разговор Папироске, он сухо заметил:
— У них, должно быть, странное представление об английских слугах! У этого шлюза ты вел себя со мной по-свински.
Я был сконфужен, но, с другой стороны, я же не виноват, что меня вывели из себя.
В ЛАНДРЕСИ
В Ландреси дождь продолжал идти, а ветер — дуть, но мы нашли номер с двумя кроватями, хорошо меблированный, с настоящими кувшинами для воды и настоящей водой в них, и еще обед, настоящий обед, не обиженный и настоящим вином. Пробыв одну ночь коробейником, а весь следующий день — жертвой стихий, я теперь чувствовал, как все эти блага согревают мое сердце, подобно солнечным лучам. Обедал в гостинице и английский скупщик фруктов, разъезжавший по этим краям с бельгийским скупщиком фруктов, а вечером в кафе мы наблюдали за тем, как наш компатриот спустил порядочную сумму, играя в «пробку», — не знаю, почему, но это было нам приятно.
Мы познакомились с Ландреси ближе, чем рассчитывали, так как погода на следующий день словно с цепи сорвалась. Однако это местечко не слишком приспособлено для отдыха во время путешествия, ибо оно состоит почти исключительно из всяческих укреплений. Внутри этих укреплений несколько кварталов жилых домов, длинные казармы и церковь по мере сил выдают себя за город. В здешней коммерции, по-видимому, царит глубокий застой, и лавочник, у которого я купил огниво за шесть пенсов, так расчувствовался, что в придачу набил мне все карманы запасными кремешками. Единственными общественными зданиями, представлявшими для нас интерес, были гостиница и кафе. Однако мы посетили и церковь. Там покоится маршал Кларк. Но так как мы никогда даже не слышали об этом доблестном воине, то выслушали это известие с неколебимым мужеством.
Во всех гарнизонных городах смена караулов, побудка и прочее вносит в штатскую жизнь романтическую ноту. Горны, барабаны и флейты прекрасны по самой своей природе, а когда они приводят на мысль марширующие армии и живописные опасности войны, то пробуждают в сердце горделивое чувство. Однако в призрачных городках вроде Ландреси, где все остальное застыло в оцепенении, эти атрибуты войны производят особый эффект. Собственно, только они и остаются в памяти. Именно здесь стоит послушать, как проходит во мраке ночной дозор под ритмичный топот марширующих ног и грохот барабана. И ты вспоминаешь, что даже этот городишко представляет собой один из стратегических пунктов великой военной системы Европы и когда-нибудь в будущем он среди пушечного грома и порохового дыма может на века прославить свое имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31