Я так думаю, что ее промысловики поставили, еще до революции. А Харлама уже потом приплели.
— А ты как думаешь? — спросил я низенького школьника. Он упрямо дернул головой.
— Чего — думать. Харлам и есть. Ищет свое золото. — Директор хотел что-то сказать, даже открыл рот, но сдержался. — А мы с Петькой, значит, решили подсмотреть, где он золото спрятал, и, значит, выкопать.
Мне, вероятно, следовало немедленно разоблачить религиозный дурман, но я не был педагогом и поэтому спросил только:
— Страшно было ночью?
— Подумаешь, — сказал школьник. — Что я, Харлама боюсь, что ли? Это вот Петька.
— Ладно, идите, ребята…
Школьники обрадованно затопали к выходу, в дверях низкий обернулся:
— Пойдете Харлама выслеживать?
— Да вряд ли, зачем он мне, — сказал я.
— Не спугните его, — серьезно предупредил школьник. — Он всего боится. От нас с Петькой так и зачесал в другую сторону.
— Не спугну, — пообещал я. — Он когда выходит на промысел?
— Да в двенадцать.
— Каждый день?
— Когда неделю его нет. А когда дак каждый…
Дверь за школьниками закрылась, и директор развел руками:
— Откуда это? И ведь учатся оба неплохо. Занимаются в кружке — в авиамодельном…
— А вы в детстве никогда не искали кладов? — спросил я. — Вы не лазали по подвалам, по чердакам, не хотели обнаружить потайной ход к спрятанным сокровищам?
— Я в их возрасте уже работал, — сухо сказал директор. — Тогда была война. Я пошел на завод учеником слесаря. — Он спохватился. — Вы только не подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив. И мы этот случай не оставим без внимания: проведем лекцию о суевериях… и… что-нибудь о космосе…
— Удостоверение, — напомнил я.
— Что? Ах, да! — директор вернул удостоверение, которое до сих пор вертел в руках. — Простите. Так что вас, собственно, интересует?
— Так сказать, вообще, — ответил я.
— Учебные планы?
— Да.
— Идеологическая, культмассовая работа?
— Разумеется.
— Факультативы?
— Конечно.
— Побываете на уроках?
— Хотелось бы.
Наверное, я отвечал как-то не так, потому что директор поглядывал на меня очень странно.
— Только месяц назад у нас была областная инспекция, — задумчиво сказал он. — Вадим Борисович остался доволен.
— Он болеет, — твердо сказал я, отсекая все вопросы о неведомом мне Вадиме Борисовиче.
— Опять печень, — посочувствовал директор.
— Да, печень.
— Или, кажется, сердце?
— Кажется, сердце, — уже несколько раздраженно сказал я.
Директор всплеснул руками.
— Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка.
Не люблю, когда из меня делают идиота. Я демонстративно постучал удостоверением по столу.
— Ваше право, — сказал директор. — Чем мы займемся в первую очередь?
— Уроки.
Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и не удивительно: на подготовку легенды у меня была всего половина дня. Я едва успел зазубрить структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
— Я могу говорить с вами откровенно? — вдруг спросил директор.
— Разумеется.
Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на белый полупрозрачный круг и повернулся ко мне всем телом.
— Вас интересует учитель Зырянов?
Надеюсь, что на моем лице ничего не отразилось. Да, меня интересовал учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке не следовало об этом знать.
— Я так и думал, — сказал директор. — В конце концов я буду жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать. Ну да — он дает материал сверх программы. Много материала. Но вы посмотрите — его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое — даже на всесоюзной. Я понимаю, были времена, когда любое отклонение от программы… Я и сам… Но ведь все уже позади. В позапрошлом году Зырянов получил звание заслуженного учителя.
— Очень рад за него.
— А вы знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, что его метод — это готовая докторская.
— Неужели?
— Отказался, — торжествующе сказал директор. — Не поехал ни в какую Москву. Потому что — Учитель. — Директор так и произнес это слово — с большой буквы. — Мы, конечно, все учителя, что там говорить, — он махнул рукой, — я, например, вот вы. Но Зырянов — именно Учитель. Вы слышали о Крапивине?
— Ну как же…
— Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин…
Директор называл имена, не подозревая, что мне они прекрасно известны. Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем против каждого из них стояло очень высокое звание.
— Его ученики любят, — почему-то шепотом сказал директор. — Вы преподавали?
— Немного.
— Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например, не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его — любят.
— Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, — вполне искренне сказал я.
— Я хочу, чтобы его оставили в покое, — сказал директор. — Есть же обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после каждой проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так часто болеет.
Директор посмотрел на меня, словно ожидая, что после этих слов я извинюсь и уйду. Но я сидел.
— Хотите побывать на уроке у Зырянова? — безнадежно сказал он.
— Да.
Он вздохнул.
— Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов попал в аварию… Едва выжил… У него сейчас несколько… необычный вид. Мы-то привыкли; а вы человек новый…
— Я все понял.
— Фу… какая жара, — сказал директор, дополнительно к вентилятору обмахиваясь руками. — Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября. Печет, как на юге. Да вы оставьте пиджак — совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
— Спасибо, мне не мешает, — сказал я.
Это было не так. Но под пиджаком, поверх рубашки, сбоку, в кобуре на ремнях, у меня висел тяжелый двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
Мы прошли по пустому солнечному коридору. У дверей я класс директор как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор назвал меня, попросил разрешения присутствовать.
— Пожалуйста, — клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом сказал некто сидящий за учительским столом.
Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня не хотели. Весь класс не хотел. Это было странно. Я специально долго устраивался: достал авторучку, блокнот, на чистой странице крупно, чтобы видел окаменевший сосед по парте, написал число, номер школы, фамилию учителя. И не ошибся: неприязненные взгляды отклеились один за других.
— Продолжай, Егоров, — проклекотал учитель.
У доски, испещренной непонятными символами, стоял длинный нескладный парень.
1 2 3 4 5 6 7
— А ты как думаешь? — спросил я низенького школьника. Он упрямо дернул головой.
— Чего — думать. Харлам и есть. Ищет свое золото. — Директор хотел что-то сказать, даже открыл рот, но сдержался. — А мы с Петькой, значит, решили подсмотреть, где он золото спрятал, и, значит, выкопать.
Мне, вероятно, следовало немедленно разоблачить религиозный дурман, но я не был педагогом и поэтому спросил только:
— Страшно было ночью?
— Подумаешь, — сказал школьник. — Что я, Харлама боюсь, что ли? Это вот Петька.
— Ладно, идите, ребята…
Школьники обрадованно затопали к выходу, в дверях низкий обернулся:
— Пойдете Харлама выслеживать?
— Да вряд ли, зачем он мне, — сказал я.
— Не спугните его, — серьезно предупредил школьник. — Он всего боится. От нас с Петькой так и зачесал в другую сторону.
— Не спугну, — пообещал я. — Он когда выходит на промысел?
— Да в двенадцать.
— Каждый день?
— Когда неделю его нет. А когда дак каждый…
Дверь за школьниками закрылась, и директор развел руками:
— Откуда это? И ведь учатся оба неплохо. Занимаются в кружке — в авиамодельном…
— А вы в детстве никогда не искали кладов? — спросил я. — Вы не лазали по подвалам, по чердакам, не хотели обнаружить потайной ход к спрятанным сокровищам?
— Я в их возрасте уже работал, — сухо сказал директор. — Тогда была война. Я пошел на завод учеником слесаря. — Он спохватился. — Вы только не подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив. И мы этот случай не оставим без внимания: проведем лекцию о суевериях… и… что-нибудь о космосе…
— Удостоверение, — напомнил я.
— Что? Ах, да! — директор вернул удостоверение, которое до сих пор вертел в руках. — Простите. Так что вас, собственно, интересует?
— Так сказать, вообще, — ответил я.
— Учебные планы?
— Да.
— Идеологическая, культмассовая работа?
— Разумеется.
— Факультативы?
— Конечно.
— Побываете на уроках?
— Хотелось бы.
Наверное, я отвечал как-то не так, потому что директор поглядывал на меня очень странно.
— Только месяц назад у нас была областная инспекция, — задумчиво сказал он. — Вадим Борисович остался доволен.
— Он болеет, — твердо сказал я, отсекая все вопросы о неведомом мне Вадиме Борисовиче.
— Опять печень, — посочувствовал директор.
— Да, печень.
— Или, кажется, сердце?
— Кажется, сердце, — уже несколько раздраженно сказал я.
Директор всплеснул руками.
— Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка.
Не люблю, когда из меня делают идиота. Я демонстративно постучал удостоверением по столу.
— Ваше право, — сказал директор. — Чем мы займемся в первую очередь?
— Уроки.
Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и не удивительно: на подготовку легенды у меня была всего половина дня. Я едва успел зазубрить структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
— Я могу говорить с вами откровенно? — вдруг спросил директор.
— Разумеется.
Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на белый полупрозрачный круг и повернулся ко мне всем телом.
— Вас интересует учитель Зырянов?
Надеюсь, что на моем лице ничего не отразилось. Да, меня интересовал учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке не следовало об этом знать.
— Я так и думал, — сказал директор. — В конце концов я буду жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать. Ну да — он дает материал сверх программы. Много материала. Но вы посмотрите — его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое — даже на всесоюзной. Я понимаю, были времена, когда любое отклонение от программы… Я и сам… Но ведь все уже позади. В позапрошлом году Зырянов получил звание заслуженного учителя.
— Очень рад за него.
— А вы знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, что его метод — это готовая докторская.
— Неужели?
— Отказался, — торжествующе сказал директор. — Не поехал ни в какую Москву. Потому что — Учитель. — Директор так и произнес это слово — с большой буквы. — Мы, конечно, все учителя, что там говорить, — он махнул рукой, — я, например, вот вы. Но Зырянов — именно Учитель. Вы слышали о Крапивине?
— Ну как же…
— Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин…
Директор называл имена, не подозревая, что мне они прекрасно известны. Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем против каждого из них стояло очень высокое звание.
— Его ученики любят, — почему-то шепотом сказал директор. — Вы преподавали?
— Немного.
— Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например, не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его — любят.
— Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, — вполне искренне сказал я.
— Я хочу, чтобы его оставили в покое, — сказал директор. — Есть же обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после каждой проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так часто болеет.
Директор посмотрел на меня, словно ожидая, что после этих слов я извинюсь и уйду. Но я сидел.
— Хотите побывать на уроке у Зырянова? — безнадежно сказал он.
— Да.
Он вздохнул.
— Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов попал в аварию… Едва выжил… У него сейчас несколько… необычный вид. Мы-то привыкли; а вы человек новый…
— Я все понял.
— Фу… какая жара, — сказал директор, дополнительно к вентилятору обмахиваясь руками. — Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября. Печет, как на юге. Да вы оставьте пиджак — совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
— Спасибо, мне не мешает, — сказал я.
Это было не так. Но под пиджаком, поверх рубашки, сбоку, в кобуре на ремнях, у меня висел тяжелый двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
Мы прошли по пустому солнечному коридору. У дверей я класс директор как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор назвал меня, попросил разрешения присутствовать.
— Пожалуйста, — клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом сказал некто сидящий за учительским столом.
Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня не хотели. Весь класс не хотел. Это было странно. Я специально долго устраивался: достал авторучку, блокнот, на чистой странице крупно, чтобы видел окаменевший сосед по парте, написал число, номер школы, фамилию учителя. И не ошибся: неприязненные взгляды отклеились один за других.
— Продолжай, Егоров, — проклекотал учитель.
У доски, испещренной непонятными символами, стоял длинный нескладный парень.
1 2 3 4 5 6 7