Джордж, заткнись!
Гаррис. Кто-нибудь проголодался?
Чемберлен. Гаррис бездельничает с самого Хенли.
Гаррис. Когда Чемберлен сказал, что мы пойдем вверх по реке, я решил, что речь идет о лодке, которая перевезет людей из одного места в другое. Обратный распорядок мне в голову не приходил. Лично мне не было никакого резона перемещать лодку оттуда, где она была; по мне…
Чемберлен / Джером. Гаррис, заткнись!
Чемберлен. Где мы, Джей?
Джером. Подходим к Редингу.
Чемберлен. Рединг!
Смотрят вперед.
Мы минуем тюрьму?
Джером. Может быть, Оскар увидит, как мы проплываем… В «Савое» он всегда просил комнату с видом на реку.
Гаррис (торжественно). Проститутки плясали на улицах.
Чемберлен. Джей тоже плясал.
Джером. Ничего подобного. Это правда, что в качестве редактора популярной газеты я счел своим долгом выразить протест, но я не испытываю гордости от того факта, что я, как, по-видимому, и все прочие, кто косвенным образом нес ответственность за трагически развернувшееся…
Чемберлен / Гаррис. Заткнись, Джей!
Джером. Я не раскаиваюсь. Я бы, может быть, раскаялся, если бы он утаивал свой злосчастный порок как джентльмен.
Чемберлен. Например, позируя в роли джентльмена.
Джером. Именно. Его труды тоже не будут долговечны. Декаданс – это тупиковый путь в английской жизни и словесности. Здоровый юмор и дивные добрые небылицы. Загляните в Шекспира.
Чемберлен. Или в твои книги.
Джером. Об этом не мне судить.
Чемберлен. Верно, Гаррис, хватай его за ноги.
Джером. Эти стихи мне дал Робби Росс . Робби заучил несколько наизусть, чтобы прочесть Оскару на свидании в тюрьме.
Джером. Ах да, Госси как-то рассказывал мне, кто этот Хаусбот, которого Робби так любит.
Гаррис. Не Хаусбот. А. Э. Хаусмен.
Чемберлен. Альфред Хаусмен?
Гаррис. Похоже, он сошелся с дурными людьми в Шропшире. Никогда еще не читал книг о том, что мертвым быть лучше, чем живым.
Чемберлен. Это он!
Гаррис. Никакого спасу нет: если тебя не застрелили, не повесили и не зарезали, иди и убей себя сам. Жизнь – вот проклятие, жизнь – вот беда, Бог – недотепа, вишневый цвет – мил весьма.
Чемберлен. Он профессор латыни.
Джером. Но повадки у него греческие, а, Джордж?
Чемберлен. Года три или четыре назад он был простым клерком в нашей конторе.
Джером. В смысле, уранические повадки.
Чемберлен. Как это определить?
Джером. Я бы смог. Есть ли что-то необычное в том, как он одевается?
Гаррис. В отличие, например, от Джорджа?
Джером. Ловко он подметил, а, Джордж?
Чемберлен. Подтяни-ка весло, Джей.
Джером. Хочешь взять весла?
Лодка уплывает.
Одинокий АЭХ стоит под звездным небом. В отдалении – фейерверк. Юбилейная ночь , июнь 1897 года.
АЭХ.
Ах, кто-то грезил
Легко, беспечно
О славе вечной,
О пылкой страсти.
О бедах думал
Я так упорно,
Пришли в час черный –
Я тверд в несчастье .
Чемберлен, того же возраста, что на лодке, но в обычной одежде, присоединяется к АЭХ на вершине холма.
Чемберлен (одновременно с АЭХ).
Пришли в час черный –
Я тверд в несчастье.
Подтяни-ка весло.
АЭХ (обрадованно). Чемберлен! Я не вспоминал о тебе много лет! У тебя усы!
Чемберлен. Привет, старина. Насчет усов не уверен, но что-то эдакое на мне растет.
АЭХ. Растет, и недурно.
Чемберлен. Только подумать, ты дожил до пожилых лет. Я бы на тебя и шестипенсовика не поставил, такой уж у тебя был вид тогда.
АЭХ. Когда?
Чемберлен. Да почти постоянно. Ну то есть не в счастливые дни. А когда Джексон уехал учителем в Индию. Нет – еще раньше. Нет – позже, когда он вернулся домой, чтобы жениться. Нет – раньше; тогда тебя не могли найти неделю. Я еще подумал: ищите в реке, тут и гадать не надо. Но ты вернулся даже не промокнув. Я ведь говорил тебе, правда?
АЭХ. Говорил? Ах да, ты говорил мне.
Чемберлен. Впрочем, иначе ты бы, наверное, не написал стихов.
АЭХ. Это правда.
Чемберлен. «Злой ветер из той далекой страны пронзает дубравы и рощи» .
АЭХ. Если позволишь, я дам тебе совет, Чемберлен; не перевирай стихи, когда хочешь показать автору, что ты их читал.
Чемберлен. Я цитирую слово в слово. «О, быть бы нам вместе, спиною к спине, плыть через лето…» Что сталось с Джексоном?
АЭХ. Он вышел в отставку, поселился в Британской Колумбии, умер от рака.
Чемберлен. «Пусть лавр и расцветает раньше, быстрее розы вянет он».
АЭХ. Это отвратная привычка, Чемберлен, – я запрещаю тебе.
Чемберлен. Но мне нравятся эти стихи, честное слово. Дубравы и рощи. Препоны. Сукровица. Старые добрые словеса. Никогда не знал, что они значат. Но – настоящая поэзия, ничего не скажешь. А ты – изрядный плут. Ты, должно быть, все время писал стихи в Торговых марках.
АЭХ. Не особенно. На меня что-то нашло двумя годами позже, в начале девяносто пятого, какой-то зуд. За пять месяцев того года я написал половину книги, пока не начал остывать. Это было время странного возбуждения.
Чемберлен. Процесс Оскара Уайльда.
АЭХ. Право слово, Чемберлен. Тебе бы биографией заняться.
Чемберлен. А что это за крестьянские сынки и пахари из Шропшира, которые мрут как мухи? Те, что не пошли служить королеве и не сгинули в чужих краях.
АЭХ. Ландшафт моего воображения.
Чемберлен. «Поскольку любил тебя больше, чем достойно мужчине любить…»
АЭХ. Ты не мог бы утихомириться?
Чемберлен.
Но этой злосчастной любви все длиться,
Когда разделенная страсть испарится.
Ты посылал их Джексону – те, что не вошли в книгу?
АЭХ. Нет.
Чемберлен. Ждал, пока умрешь?
АЭX. Я делал это из учтивости. Исповедь – не что иное, как насилие над невинным. Видишь фейерверк? Бриллиантовый юбилей старой королевы. Я ведь был викторианским поэтом, не забывай.
Те же и Кэтрин. Ей – тридцать пять.
Чемберлен остается.
Кейт. От Кли костер до небес горит!
АЭХ. Грандиозное зрелище. Я насчитал пятьдесят два костра на юге и на западе. В Малверне был самый большой, но он прогорел за час.
Кейт. Хороший костер в Кленте. Мальчики там.
АЭ X. Я их знаю?
Кейт. Твои племянники, Альфред!
АЭ X. Ах, твои мальчики, их я определенно знаю.
Кейт. И Миллингтоны с ними. Миссис
М. говорит, что гид по Шропширу из тебя никакой, – она поехала, чтобы взглянуть на церковь Хали, и у здания даже шпиля не оказалось, не говоря уж о кладбище самоубийц.
АЭХ. Последнее легко поправить. Я никак не ожидал, что книжка за два шиллинга и шесть пенсов, у которой едва разошелся первый тираж в пятьсот экземпляров, привлечет в Хали паломников. Я там даже не бывал, мне просто понравилось название.
Кейт. Лоренс считал, что он у нас в семье поэт, а теперь он знает «Шропширского парня» наизусть и декламирует любимые строки. В разговоре с ним кто-то назвал твою книгу любимой.
АЭX. Я только надеюсь, что никто не приписывает стихов Лоренса мне.
Кейт. Это так мило, что он гордится тобой.
АЭХ. Да-да, мило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Гаррис. Кто-нибудь проголодался?
Чемберлен. Гаррис бездельничает с самого Хенли.
Гаррис. Когда Чемберлен сказал, что мы пойдем вверх по реке, я решил, что речь идет о лодке, которая перевезет людей из одного места в другое. Обратный распорядок мне в голову не приходил. Лично мне не было никакого резона перемещать лодку оттуда, где она была; по мне…
Чемберлен / Джером. Гаррис, заткнись!
Чемберлен. Где мы, Джей?
Джером. Подходим к Редингу.
Чемберлен. Рединг!
Смотрят вперед.
Мы минуем тюрьму?
Джером. Может быть, Оскар увидит, как мы проплываем… В «Савое» он всегда просил комнату с видом на реку.
Гаррис (торжественно). Проститутки плясали на улицах.
Чемберлен. Джей тоже плясал.
Джером. Ничего подобного. Это правда, что в качестве редактора популярной газеты я счел своим долгом выразить протест, но я не испытываю гордости от того факта, что я, как, по-видимому, и все прочие, кто косвенным образом нес ответственность за трагически развернувшееся…
Чемберлен / Гаррис. Заткнись, Джей!
Джером. Я не раскаиваюсь. Я бы, может быть, раскаялся, если бы он утаивал свой злосчастный порок как джентльмен.
Чемберлен. Например, позируя в роли джентльмена.
Джером. Именно. Его труды тоже не будут долговечны. Декаданс – это тупиковый путь в английской жизни и словесности. Здоровый юмор и дивные добрые небылицы. Загляните в Шекспира.
Чемберлен. Или в твои книги.
Джером. Об этом не мне судить.
Чемберлен. Верно, Гаррис, хватай его за ноги.
Джером. Эти стихи мне дал Робби Росс . Робби заучил несколько наизусть, чтобы прочесть Оскару на свидании в тюрьме.
Джером. Ах да, Госси как-то рассказывал мне, кто этот Хаусбот, которого Робби так любит.
Гаррис. Не Хаусбот. А. Э. Хаусмен.
Чемберлен. Альфред Хаусмен?
Гаррис. Похоже, он сошелся с дурными людьми в Шропшире. Никогда еще не читал книг о том, что мертвым быть лучше, чем живым.
Чемберлен. Это он!
Гаррис. Никакого спасу нет: если тебя не застрелили, не повесили и не зарезали, иди и убей себя сам. Жизнь – вот проклятие, жизнь – вот беда, Бог – недотепа, вишневый цвет – мил весьма.
Чемберлен. Он профессор латыни.
Джером. Но повадки у него греческие, а, Джордж?
Чемберлен. Года три или четыре назад он был простым клерком в нашей конторе.
Джером. В смысле, уранические повадки.
Чемберлен. Как это определить?
Джером. Я бы смог. Есть ли что-то необычное в том, как он одевается?
Гаррис. В отличие, например, от Джорджа?
Джером. Ловко он подметил, а, Джордж?
Чемберлен. Подтяни-ка весло, Джей.
Джером. Хочешь взять весла?
Лодка уплывает.
Одинокий АЭХ стоит под звездным небом. В отдалении – фейерверк. Юбилейная ночь , июнь 1897 года.
АЭХ.
Ах, кто-то грезил
Легко, беспечно
О славе вечной,
О пылкой страсти.
О бедах думал
Я так упорно,
Пришли в час черный –
Я тверд в несчастье .
Чемберлен, того же возраста, что на лодке, но в обычной одежде, присоединяется к АЭХ на вершине холма.
Чемберлен (одновременно с АЭХ).
Пришли в час черный –
Я тверд в несчастье.
Подтяни-ка весло.
АЭХ (обрадованно). Чемберлен! Я не вспоминал о тебе много лет! У тебя усы!
Чемберлен. Привет, старина. Насчет усов не уверен, но что-то эдакое на мне растет.
АЭХ. Растет, и недурно.
Чемберлен. Только подумать, ты дожил до пожилых лет. Я бы на тебя и шестипенсовика не поставил, такой уж у тебя был вид тогда.
АЭХ. Когда?
Чемберлен. Да почти постоянно. Ну то есть не в счастливые дни. А когда Джексон уехал учителем в Индию. Нет – еще раньше. Нет – позже, когда он вернулся домой, чтобы жениться. Нет – раньше; тогда тебя не могли найти неделю. Я еще подумал: ищите в реке, тут и гадать не надо. Но ты вернулся даже не промокнув. Я ведь говорил тебе, правда?
АЭХ. Говорил? Ах да, ты говорил мне.
Чемберлен. Впрочем, иначе ты бы, наверное, не написал стихов.
АЭХ. Это правда.
Чемберлен. «Злой ветер из той далекой страны пронзает дубравы и рощи» .
АЭХ. Если позволишь, я дам тебе совет, Чемберлен; не перевирай стихи, когда хочешь показать автору, что ты их читал.
Чемберлен. Я цитирую слово в слово. «О, быть бы нам вместе, спиною к спине, плыть через лето…» Что сталось с Джексоном?
АЭХ. Он вышел в отставку, поселился в Британской Колумбии, умер от рака.
Чемберлен. «Пусть лавр и расцветает раньше, быстрее розы вянет он».
АЭХ. Это отвратная привычка, Чемберлен, – я запрещаю тебе.
Чемберлен. Но мне нравятся эти стихи, честное слово. Дубравы и рощи. Препоны. Сукровица. Старые добрые словеса. Никогда не знал, что они значат. Но – настоящая поэзия, ничего не скажешь. А ты – изрядный плут. Ты, должно быть, все время писал стихи в Торговых марках.
АЭХ. Не особенно. На меня что-то нашло двумя годами позже, в начале девяносто пятого, какой-то зуд. За пять месяцев того года я написал половину книги, пока не начал остывать. Это было время странного возбуждения.
Чемберлен. Процесс Оскара Уайльда.
АЭХ. Право слово, Чемберлен. Тебе бы биографией заняться.
Чемберлен. А что это за крестьянские сынки и пахари из Шропшира, которые мрут как мухи? Те, что не пошли служить королеве и не сгинули в чужих краях.
АЭХ. Ландшафт моего воображения.
Чемберлен. «Поскольку любил тебя больше, чем достойно мужчине любить…»
АЭХ. Ты не мог бы утихомириться?
Чемберлен.
Но этой злосчастной любви все длиться,
Когда разделенная страсть испарится.
Ты посылал их Джексону – те, что не вошли в книгу?
АЭХ. Нет.
Чемберлен. Ждал, пока умрешь?
АЭX. Я делал это из учтивости. Исповедь – не что иное, как насилие над невинным. Видишь фейерверк? Бриллиантовый юбилей старой королевы. Я ведь был викторианским поэтом, не забывай.
Те же и Кэтрин. Ей – тридцать пять.
Чемберлен остается.
Кейт. От Кли костер до небес горит!
АЭХ. Грандиозное зрелище. Я насчитал пятьдесят два костра на юге и на западе. В Малверне был самый большой, но он прогорел за час.
Кейт. Хороший костер в Кленте. Мальчики там.
АЭ X. Я их знаю?
Кейт. Твои племянники, Альфред!
АЭ X. Ах, твои мальчики, их я определенно знаю.
Кейт. И Миллингтоны с ними. Миссис
М. говорит, что гид по Шропширу из тебя никакой, – она поехала, чтобы взглянуть на церковь Хали, и у здания даже шпиля не оказалось, не говоря уж о кладбище самоубийц.
АЭХ. Последнее легко поправить. Я никак не ожидал, что книжка за два шиллинга и шесть пенсов, у которой едва разошелся первый тираж в пятьсот экземпляров, привлечет в Хали паломников. Я там даже не бывал, мне просто понравилось название.
Кейт. Лоренс считал, что он у нас в семье поэт, а теперь он знает «Шропширского парня» наизусть и декламирует любимые строки. В разговоре с ним кто-то назвал твою книгу любимой.
АЭX. Я только надеюсь, что никто не приписывает стихов Лоренса мне.
Кейт. Это так мило, что он гордится тобой.
АЭХ. Да-да, мило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22