Мне не терпится задать тебе несколько вопросов».
«Прекрасно. Начинай».
«Ну, тогда, прежде всего, почему ты раньше никогда не становился для меня видимым?»
«Потому что раньше ты никогда не желал меня увидеть; то есть, ты никогда не просил об этом раньше в нужной форме и в подходящем настроении. А в этот раз у тебя именно и было подходящее настроение, и когда ты призвал своего самого беспощадного врага, я и оказался таковым, в большинстве своём, хотя ты об этом и не подозревал».
«Так что, эта моя мысль превратила тебя в плоть и кровь?»
«Нет. Она лишь сделала меня видимым для тебя. Я бестелесен, как и другие духи».
Это замечание остро кольнуло меня дурным предчувствием. Если он бестелесен, как же я убью его? Но об этом я умолчал, и убедительным тоном сказал следующее:
«Совесть, нельзя быть настроенным на общение на таком расстоянии. Спускайся перекурить».
В ответ на это последовал взгляд, полный насмешки, а затем – следующая реплика:
«Спуститься туда, где ты сможешь поймать и убить меня? Приглашение отклоняется с благодарностью».
«Хорошо, – сказал я сам себе, – значит, по всему видимому, духа всё же можно убить; сейчас одним духом в этом мире станет меньше, или иначе я упущу своего гостя».
После я произнёс вслух:
«Друг…»
«Ну-ка стой. Я тебе не друг, я твой враг; я тебе не равный, я твой хозяин. Попрошу тебя называть меня „мой господин“. Ты слишком фамильярничаешь»
«Мне не нравятся такие титулы. Мне хотелось бы называть Вас „сэр“. Это ввиду того, что…»
«Мы не будем об этом спорить. Просто подчиняйся; вот и всё. Продолжай свою болтовню».
«Прекрасно, мой господин – поскольку ничего другое, кроме „мой господин“ Вам не подходит – я хотел спросить у Вас, как долго Вы будете видимым для меня?»
«Всегда!»
Я вскипел от негодования:
«Это просто возмутительно. Вот что я об этом думаю. Вы только и делали, что преследовали меня все дни моей жизни, будучи невидимым. Это было довольно низко; теперь же иметь столь выразительную особу, как Вы, следующую за мной по пятам весь остаток моих дней, словно новая тень, – это нестерпимая перспектива. Теперь Вы знаете моё мнение, мой господин; относитесь к нему, как хотите.
«Мой мальчик, на свете не было ещё более довольной совести, чем я в тот момент, когда ты сделал меня видимым. Это наделяет меня просто невообразимым преимуществом. Теперь я могу смотреть тебе прямо в глаза, и называть тебя как угодно, и насмехаться над тобой, и глумиться, и дерзить тебе. А ты-то ведь знаешь, какое значение имеют визуальная жестикуляция и выразительность, в особенности, если эффект усиливается устной речью. Отныне я всегда буду обращаться к тебе твоим же п-р-о-т-я-ж-н-ы-м у-н-ы-л-ы-м т-о-н-о-м – детка!»
Я запустил в него угольным ведёрком. Безрезультатно. Мой господин сказал:
«Ну-ка, ну-ка! Вспомни о знамени перемирия!»
«А, я и забыл об этом. Я постараюсь быть мирным; да и Вы постарайтесь, для разнообразия. Само понятие мирной совести! Хорошая шутка, отличная шутка. Все типы совестей, о которых мне только приходилось слышать, были придирчивыми, затравливающими, отталкивающими и жестокими созданиями! Да, и вечное напряжение из-за того или иного незначительного пустяка – гори они все огнём, по моему мнению! Свою я бы променял на оспу и семь видов туберкулёза в придачу, и ещё бы обрадовался такому шансу. Теперь скажите мне, отчего это совесть не может дать человеку один раз нагоняй за его проступок, а потом оставить его в покое? Почему она именно хочет продолжать держать его на мушке, днём и ночью, ночью и днём, беспрерывно и беспрестанно, вечно и неизменно, за те же самые старые дела? В этом нет никакого смысла, и нет этому никакой причины. Я считаю, что совесть, действующая таким образом, ниже самой грязи».
«Ну, нам это нравится; это приносит нам удовлетворение».
«И вы делаете это с искренним намерением исправить человека?»
Этому вопросу последовала саркастическая улыбка и следующий ответ:
«Нет, сэр. Прошу прощения. Мы делаем это только потому, что это наш „бизнес“. Это наше занятие. Цель этого – действительно исправить человека, но мы лишь агенты с нейтральной стороны. Мы назначены свыше, и не можем ничего добавить от себя в этом деле. Мы подчиняемся приказам, и не вмешиваемся в обстоятельства. Но с чем я полностью хочу согласиться: мы немного преувеличиваем указы, как только появляется такая возможность, а она есть почти всегда. Мы получаем от этого наслаждение. Нам приказано напоминать человеку несколько раз о его ошибке; и я не отрицаю, что мы стараемся исполнить это с большим усердием. А если уж мы ухватимся за человека особо чувствительной натуры, то мы просто издеваемся над ним! Я знал совестей, которые специально проделали путь из Китая и России, чтобы посмотреть, как „прощупывают“ одного такого типа по особому поводу. А вот, знал я одного такого человека, который покалечил случайно ребёнка-мулата; эта весть распространилась за границу, и чтоб тебе не согрешить ни разу, если совести со всего мира не съехались тогда, чтобы поразвлечься и помочь его хозяину поиспытывать его. Этот человек ходил, мучаясь, взад-вперёд сорок восемь часов без еды и сна, а потом сошёл с ума. Ребёнок же полностью поправился через три недели».
«Да, вы замечательная команда, мягко говоря. Мне кажется, теперь я начинаю понимать, почему Вы были всегда слегка непоследовательны со мной. В своём страстном стремлении выжать из греха все соки, вы заставляете человека тремя-четырьмя разными путями раскаяться в нём. К примеру, Вы обнаружили за мной провинность в том, что я солгал нищему, и я страдал от этого. Но именно вчера я сказал нищему чистую правду, а именно то, что поскольку поощрение бродяжничества может рассчитываться как проявление гражданской несовести, то я не дам ему ничего. Что Вы сделали тогда? Вы заставили меня сказать самому себе: „Ах, было бы гораздо доброжелательнее и безобиднее облегчить его участь небольшой красивой ложью, и отправить его с чувством, что, если уж он не получит хлеба, то, по крайней мере, он может быть благодарным за мягкое обращение.“ И страдал из-за этого целый день! За три дня до этого я накормил нищего, причём накормил до отвала, считая это добродетельным поступком. И тут же Вы говорите: „Бессознательный гражданин – накормил нищего!“ И я страдал, как обычно. Я дал нищему работу; Вы возражали этому – после заключения контракта, конечно же; ведь Вы же никогда не высказываетесь до того. Затем, я отказал нищему в работе; вы возражали и этому. Затем, я предложил убить нищего; Вы не давали мне спать всю ночь, выдавливая из меня чувства жалости через все поры. На этот раз я уж несомненно должен был быть прав, я отправил нищего с благословением; и чтоб Вам прожить так долго, как мне, если Вы не заставили меня страдать всю ночь из-за того, что я не убил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
«Прекрасно. Начинай».
«Ну, тогда, прежде всего, почему ты раньше никогда не становился для меня видимым?»
«Потому что раньше ты никогда не желал меня увидеть; то есть, ты никогда не просил об этом раньше в нужной форме и в подходящем настроении. А в этот раз у тебя именно и было подходящее настроение, и когда ты призвал своего самого беспощадного врага, я и оказался таковым, в большинстве своём, хотя ты об этом и не подозревал».
«Так что, эта моя мысль превратила тебя в плоть и кровь?»
«Нет. Она лишь сделала меня видимым для тебя. Я бестелесен, как и другие духи».
Это замечание остро кольнуло меня дурным предчувствием. Если он бестелесен, как же я убью его? Но об этом я умолчал, и убедительным тоном сказал следующее:
«Совесть, нельзя быть настроенным на общение на таком расстоянии. Спускайся перекурить».
В ответ на это последовал взгляд, полный насмешки, а затем – следующая реплика:
«Спуститься туда, где ты сможешь поймать и убить меня? Приглашение отклоняется с благодарностью».
«Хорошо, – сказал я сам себе, – значит, по всему видимому, духа всё же можно убить; сейчас одним духом в этом мире станет меньше, или иначе я упущу своего гостя».
После я произнёс вслух:
«Друг…»
«Ну-ка стой. Я тебе не друг, я твой враг; я тебе не равный, я твой хозяин. Попрошу тебя называть меня „мой господин“. Ты слишком фамильярничаешь»
«Мне не нравятся такие титулы. Мне хотелось бы называть Вас „сэр“. Это ввиду того, что…»
«Мы не будем об этом спорить. Просто подчиняйся; вот и всё. Продолжай свою болтовню».
«Прекрасно, мой господин – поскольку ничего другое, кроме „мой господин“ Вам не подходит – я хотел спросить у Вас, как долго Вы будете видимым для меня?»
«Всегда!»
Я вскипел от негодования:
«Это просто возмутительно. Вот что я об этом думаю. Вы только и делали, что преследовали меня все дни моей жизни, будучи невидимым. Это было довольно низко; теперь же иметь столь выразительную особу, как Вы, следующую за мной по пятам весь остаток моих дней, словно новая тень, – это нестерпимая перспектива. Теперь Вы знаете моё мнение, мой господин; относитесь к нему, как хотите.
«Мой мальчик, на свете не было ещё более довольной совести, чем я в тот момент, когда ты сделал меня видимым. Это наделяет меня просто невообразимым преимуществом. Теперь я могу смотреть тебе прямо в глаза, и называть тебя как угодно, и насмехаться над тобой, и глумиться, и дерзить тебе. А ты-то ведь знаешь, какое значение имеют визуальная жестикуляция и выразительность, в особенности, если эффект усиливается устной речью. Отныне я всегда буду обращаться к тебе твоим же п-р-о-т-я-ж-н-ы-м у-н-ы-л-ы-м т-о-н-о-м – детка!»
Я запустил в него угольным ведёрком. Безрезультатно. Мой господин сказал:
«Ну-ка, ну-ка! Вспомни о знамени перемирия!»
«А, я и забыл об этом. Я постараюсь быть мирным; да и Вы постарайтесь, для разнообразия. Само понятие мирной совести! Хорошая шутка, отличная шутка. Все типы совестей, о которых мне только приходилось слышать, были придирчивыми, затравливающими, отталкивающими и жестокими созданиями! Да, и вечное напряжение из-за того или иного незначительного пустяка – гори они все огнём, по моему мнению! Свою я бы променял на оспу и семь видов туберкулёза в придачу, и ещё бы обрадовался такому шансу. Теперь скажите мне, отчего это совесть не может дать человеку один раз нагоняй за его проступок, а потом оставить его в покое? Почему она именно хочет продолжать держать его на мушке, днём и ночью, ночью и днём, беспрерывно и беспрестанно, вечно и неизменно, за те же самые старые дела? В этом нет никакого смысла, и нет этому никакой причины. Я считаю, что совесть, действующая таким образом, ниже самой грязи».
«Ну, нам это нравится; это приносит нам удовлетворение».
«И вы делаете это с искренним намерением исправить человека?»
Этому вопросу последовала саркастическая улыбка и следующий ответ:
«Нет, сэр. Прошу прощения. Мы делаем это только потому, что это наш „бизнес“. Это наше занятие. Цель этого – действительно исправить человека, но мы лишь агенты с нейтральной стороны. Мы назначены свыше, и не можем ничего добавить от себя в этом деле. Мы подчиняемся приказам, и не вмешиваемся в обстоятельства. Но с чем я полностью хочу согласиться: мы немного преувеличиваем указы, как только появляется такая возможность, а она есть почти всегда. Мы получаем от этого наслаждение. Нам приказано напоминать человеку несколько раз о его ошибке; и я не отрицаю, что мы стараемся исполнить это с большим усердием. А если уж мы ухватимся за человека особо чувствительной натуры, то мы просто издеваемся над ним! Я знал совестей, которые специально проделали путь из Китая и России, чтобы посмотреть, как „прощупывают“ одного такого типа по особому поводу. А вот, знал я одного такого человека, который покалечил случайно ребёнка-мулата; эта весть распространилась за границу, и чтоб тебе не согрешить ни разу, если совести со всего мира не съехались тогда, чтобы поразвлечься и помочь его хозяину поиспытывать его. Этот человек ходил, мучаясь, взад-вперёд сорок восемь часов без еды и сна, а потом сошёл с ума. Ребёнок же полностью поправился через три недели».
«Да, вы замечательная команда, мягко говоря. Мне кажется, теперь я начинаю понимать, почему Вы были всегда слегка непоследовательны со мной. В своём страстном стремлении выжать из греха все соки, вы заставляете человека тремя-четырьмя разными путями раскаяться в нём. К примеру, Вы обнаружили за мной провинность в том, что я солгал нищему, и я страдал от этого. Но именно вчера я сказал нищему чистую правду, а именно то, что поскольку поощрение бродяжничества может рассчитываться как проявление гражданской несовести, то я не дам ему ничего. Что Вы сделали тогда? Вы заставили меня сказать самому себе: „Ах, было бы гораздо доброжелательнее и безобиднее облегчить его участь небольшой красивой ложью, и отправить его с чувством, что, если уж он не получит хлеба, то, по крайней мере, он может быть благодарным за мягкое обращение.“ И страдал из-за этого целый день! За три дня до этого я накормил нищего, причём накормил до отвала, считая это добродетельным поступком. И тут же Вы говорите: „Бессознательный гражданин – накормил нищего!“ И я страдал, как обычно. Я дал нищему работу; Вы возражали этому – после заключения контракта, конечно же; ведь Вы же никогда не высказываетесь до того. Затем, я отказал нищему в работе; вы возражали и этому. Затем, я предложил убить нищего; Вы не давали мне спать всю ночь, выдавливая из меня чувства жалости через все поры. На этот раз я уж несомненно должен был быть прав, я отправил нищего с благословением; и чтоб Вам прожить так долго, как мне, если Вы не заставили меня страдать всю ночь из-за того, что я не убил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95