Впрочем, некоторые сразу же вспоминают «Сказки братьев Гримм».
Но что можно сказать о появлении в «Голубой книге» сказки «Путешествие в Лилипутию»? Я могу сказать так: это не волшебная сказка, ни в том виде, как автор написал ее, ни в том виде, в котором она включена в книгу, пересказанная Мэри Кенделл. Ей нет никакого резона быть здесь. Боюсь, что ее включили в книгу просто потому, что лилипутянцы — маленькие, даже крошечные — и это единственное, чем они примечательны. Но в Фаерии, как и в нашем мире, миниатюрность — не более чем случайность. Пигмеи имеют к Фаерии не большее отношение, чем патагонцы. Я исключаю эту сказку не потому, что она написана с сатирическим умыслом: сатира, потстоянно или изредка, может стречаться и в настоящих волшебных сказках, и традиционные сказки часто были сатирическими в свое время, хотя теперь это уже невозможно заметить. Я исключаю ее не потому, что этот, может быть, один из самых блестящих, образец сатиры принадлежит к совсем другому классу сказок — к сказкам о путешествиях. Такие сказки повествуют обо многих чудесах, но это чудеса, которые можно увидеть в нашем мире смертных людей, в каких-нибудь областях нашего собственного пространства и времени; они отделены от нас только расстоянием. Сказка о Гулливере имеет не больше прав на место в книге волшебных сказок, чем анекдоты Барона Мюнхгаузена, или, скажем, «Первые люди на Луне» и «Машина времени» Уэллса. Вообще-то, у элоев и морлоков больше прав быть включенными в эту книгу, чем у лилипутянцев. Лилипуты — просто люди, сардонически рассматриваемые с высоты крыши, а элои и морлоки живут в бездне времени, такой глубокой, что она накладывает чары на них; и хотя они произошли от нас, можно вспомнить, что древний английский поэт однажды выводил ильфа, того самого эльфа, через Каина от Адама. note 6 Эти чары расстояния, особенно расстояния во времени, ослабляются только нелепостью и неправдоподобностью самой Машины Времени. Но мы видим на этом примере одну из главных причин того, почему границы волшебной сказки неизбежно сомнительны. Волшебство Фаерии не заканчиваетася в ней, его сила — в его действиях: среди них и то, что оно удовлетворяет самые изначальные человеческие желания. Одно из таких желаний — желание обозревать глубины пространства и времени. Другое (как мы позже увидим) — способность к общению с иными живыми существами. Сказка может, таким образом, иметь дело с удовлетворением этих желаний как с участием и без каких-то машин, так и магии, и в той степени, в какой она достигает в этом успеха, она приближается к качеству и духу волшебной сказки.
Далее, после сказок о путешествиях, я хотел бы также вычеркнуть или исключить из рассмотрения любые сказки, которые используют механику Сна, сновидений человека, чтобы объяснить происхождение содержащихся в них чудес. В конце концов, даже если пересказываемый сон во всех остальных отношениях является настоящей волшебной сказкой, я все равно буду считать целое негодным: также как хорошую картину в уродливой рамке. Действительно, нельзя сказать, что сны не связаны с Фаерией. Во сне выходят на волю странные силы разума. В некоторых снах человек на время может овладеть силами Фаерии, силами, которые, даже если они задуманы как сказка, могут создать живые формы и цвета, видимые глазом. Настоящий сон может, наверное, иногда быть волшебной сказкой, может достичь почти эльфийской легкости и мастерства — пока он снится. Но если проснувшийся писатель говорит вам, что его сказка — только приснившаяся ему история, он умышленно подменяет главное желание, живущее в серде Фаерии — реализацию воображаемого чуда независимо от понимания его разумом. Как часто говорят о фэйри (правда это или нет, я не знаю), что они — мастера иллюзий, что они обманывают людей своими «фантазиями», но это абсолютно другое дело. Это их предназначение. Такие фокусы случаются в сказках, где сами фэйри совсем не являются иллюзией, поскольку за фантазией существуют реальные желания и силы, независимо от разума и намерений людей.
В любом случае, настоящая волшебная сказка, в отличие от тех случаев, когда эта форма используется для каких-то меньших или качественно низших целей, должна представляться как «правда». Я сейчас перейду к объяснению, что значит «правда» в данном случае, но следует сначала отметить, что поскольку волшебная сказка имеет дело с «чудесами», она не укладывается ни в какие рамки и не подгоняется ни под какие механические схемы, предполагающие, что вся сказка в целом — это вымысел или иллюзия. Сама сказка, конечно, может быть настолько хороша, что этими рамками можно пренебречь. Она так же может быть удачной и занимательной как сказка-сон. Таковы сказки Льюиса Кэролла про Алису, с обрамляющими их снами и сновидениями-превращениями. По этой и по другим причинам они не являются волшебными сказками.note 7.
Есть другой тип сказок о чудесах, которые я бы исключил из категории волшебных сказок, опять же не потому, что не люблю их: просто они принадлежат к другому типу, и их можно назвать «басни о животных». Я возьму пример из сборника волшебных сказок Ланга. «Обезьянье сердце»
— сказка народа суахили, включенная в «Сиреневую книгу сказок». В этой сказке злая акула обманула обезьяну и увезла ее на спине в свою страну, они успели проплыть почти половину пути, когда обязьяна по— няла, что повелителю акул нужно ее сердце, чтобы вылечиться от бо— лезни. Обезьяна перехитрила акулу, сказав, что ее сердце осталось дома, в сумке, которая висит на дереве.
Конечно, существует связь между баснями о животных и волшебными сказками. В настоящих волшебных сказках звери, птицы и другие созда— ния часто разговаривают, как люди. Отчасти (обычно редко) это чудо коренится в одном из главных «желаний», лежащих в самом сердце Фае— рии, — желании людей сохранять общность с другими живыми существа— ми. Но речь животных в баснях, развившихся в отдельную ветвь литера— туры, слабо связана с этим желанием, и часто эти корни уже полностью забыты. Волшебное понимание собственного языка птиц, зверей и де— ревьев — вот что гораздо ближе к действительным целям Фаерии. Но в сказках, где не затрагивается человек, или где герои и героини — животные, а мужчины и женщины, если они появляются, — лишь второс— тепенные персонажи, и более того, где форма животного — лишь маска на человеческом лице, прием сатирика или проповедника, в таких сказ— ках мы имеем дело с басней, а не с волшебной сказкой, будь то «Лис Рейнард», или «Сказка матушки настоятельницы», или даже «Три поро— сенка». Большинство сказок Беатрикс Поттер лежат ближе к границам Фаерии, но все же за ее пределами — таково мое мнение.note 8 Этим они обязаны по большей части их сильному моральному элементу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Но что можно сказать о появлении в «Голубой книге» сказки «Путешествие в Лилипутию»? Я могу сказать так: это не волшебная сказка, ни в том виде, как автор написал ее, ни в том виде, в котором она включена в книгу, пересказанная Мэри Кенделл. Ей нет никакого резона быть здесь. Боюсь, что ее включили в книгу просто потому, что лилипутянцы — маленькие, даже крошечные — и это единственное, чем они примечательны. Но в Фаерии, как и в нашем мире, миниатюрность — не более чем случайность. Пигмеи имеют к Фаерии не большее отношение, чем патагонцы. Я исключаю эту сказку не потому, что она написана с сатирическим умыслом: сатира, потстоянно или изредка, может стречаться и в настоящих волшебных сказках, и традиционные сказки часто были сатирическими в свое время, хотя теперь это уже невозможно заметить. Я исключаю ее не потому, что этот, может быть, один из самых блестящих, образец сатиры принадлежит к совсем другому классу сказок — к сказкам о путешествиях. Такие сказки повествуют обо многих чудесах, но это чудеса, которые можно увидеть в нашем мире смертных людей, в каких-нибудь областях нашего собственного пространства и времени; они отделены от нас только расстоянием. Сказка о Гулливере имеет не больше прав на место в книге волшебных сказок, чем анекдоты Барона Мюнхгаузена, или, скажем, «Первые люди на Луне» и «Машина времени» Уэллса. Вообще-то, у элоев и морлоков больше прав быть включенными в эту книгу, чем у лилипутянцев. Лилипуты — просто люди, сардонически рассматриваемые с высоты крыши, а элои и морлоки живут в бездне времени, такой глубокой, что она накладывает чары на них; и хотя они произошли от нас, можно вспомнить, что древний английский поэт однажды выводил ильфа, того самого эльфа, через Каина от Адама. note 6 Эти чары расстояния, особенно расстояния во времени, ослабляются только нелепостью и неправдоподобностью самой Машины Времени. Но мы видим на этом примере одну из главных причин того, почему границы волшебной сказки неизбежно сомнительны. Волшебство Фаерии не заканчиваетася в ней, его сила — в его действиях: среди них и то, что оно удовлетворяет самые изначальные человеческие желания. Одно из таких желаний — желание обозревать глубины пространства и времени. Другое (как мы позже увидим) — способность к общению с иными живыми существами. Сказка может, таким образом, иметь дело с удовлетворением этих желаний как с участием и без каких-то машин, так и магии, и в той степени, в какой она достигает в этом успеха, она приближается к качеству и духу волшебной сказки.
Далее, после сказок о путешествиях, я хотел бы также вычеркнуть или исключить из рассмотрения любые сказки, которые используют механику Сна, сновидений человека, чтобы объяснить происхождение содержащихся в них чудес. В конце концов, даже если пересказываемый сон во всех остальных отношениях является настоящей волшебной сказкой, я все равно буду считать целое негодным: также как хорошую картину в уродливой рамке. Действительно, нельзя сказать, что сны не связаны с Фаерией. Во сне выходят на волю странные силы разума. В некоторых снах человек на время может овладеть силами Фаерии, силами, которые, даже если они задуманы как сказка, могут создать живые формы и цвета, видимые глазом. Настоящий сон может, наверное, иногда быть волшебной сказкой, может достичь почти эльфийской легкости и мастерства — пока он снится. Но если проснувшийся писатель говорит вам, что его сказка — только приснившаяся ему история, он умышленно подменяет главное желание, живущее в серде Фаерии — реализацию воображаемого чуда независимо от понимания его разумом. Как часто говорят о фэйри (правда это или нет, я не знаю), что они — мастера иллюзий, что они обманывают людей своими «фантазиями», но это абсолютно другое дело. Это их предназначение. Такие фокусы случаются в сказках, где сами фэйри совсем не являются иллюзией, поскольку за фантазией существуют реальные желания и силы, независимо от разума и намерений людей.
В любом случае, настоящая волшебная сказка, в отличие от тех случаев, когда эта форма используется для каких-то меньших или качественно низших целей, должна представляться как «правда». Я сейчас перейду к объяснению, что значит «правда» в данном случае, но следует сначала отметить, что поскольку волшебная сказка имеет дело с «чудесами», она не укладывается ни в какие рамки и не подгоняется ни под какие механические схемы, предполагающие, что вся сказка в целом — это вымысел или иллюзия. Сама сказка, конечно, может быть настолько хороша, что этими рамками можно пренебречь. Она так же может быть удачной и занимательной как сказка-сон. Таковы сказки Льюиса Кэролла про Алису, с обрамляющими их снами и сновидениями-превращениями. По этой и по другим причинам они не являются волшебными сказками.note 7.
Есть другой тип сказок о чудесах, которые я бы исключил из категории волшебных сказок, опять же не потому, что не люблю их: просто они принадлежат к другому типу, и их можно назвать «басни о животных». Я возьму пример из сборника волшебных сказок Ланга. «Обезьянье сердце»
— сказка народа суахили, включенная в «Сиреневую книгу сказок». В этой сказке злая акула обманула обезьяну и увезла ее на спине в свою страну, они успели проплыть почти половину пути, когда обязьяна по— няла, что повелителю акул нужно ее сердце, чтобы вылечиться от бо— лезни. Обезьяна перехитрила акулу, сказав, что ее сердце осталось дома, в сумке, которая висит на дереве.
Конечно, существует связь между баснями о животных и волшебными сказками. В настоящих волшебных сказках звери, птицы и другие созда— ния часто разговаривают, как люди. Отчасти (обычно редко) это чудо коренится в одном из главных «желаний», лежащих в самом сердце Фае— рии, — желании людей сохранять общность с другими живыми существа— ми. Но речь животных в баснях, развившихся в отдельную ветвь литера— туры, слабо связана с этим желанием, и часто эти корни уже полностью забыты. Волшебное понимание собственного языка птиц, зверей и де— ревьев — вот что гораздо ближе к действительным целям Фаерии. Но в сказках, где не затрагивается человек, или где герои и героини — животные, а мужчины и женщины, если они появляются, — лишь второс— тепенные персонажи, и более того, где форма животного — лишь маска на человеческом лице, прием сатирика или проповедника, в таких сказ— ках мы имеем дело с басней, а не с волшебной сказкой, будь то «Лис Рейнард», или «Сказка матушки настоятельницы», или даже «Три поро— сенка». Большинство сказок Беатрикс Поттер лежат ближе к границам Фаерии, но все же за ее пределами — таково мое мнение.note 8 Этим они обязаны по большей части их сильному моральному элементу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18