ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Только лысый болван,
улыбаясь нам, качал головой.
И мы молча вышли из кукольного места.
Первое, что мы увидели затем на перекрестке, был шарманщик, такой, будто его
только что вместе с шарманкой купили в лавке старьевщика. Шарманщик в
огромной шляпе с вислыми полями крутил ручку своего аппарата, населенного
зверьем, как целый лес. Медведь, стоя на верхней крышке, водил смычком по
скрипке без струн, плюшевый заяц бил в барабан, высовывалась из окошечка
неизвестная птичка. Шарманка играла военный марш, но как-то весело,
несерьезно, будто говорила: "Поиграем и разойдемся, что без толку друг в
друга палить".
Ночью мы узнавали время по звуку колокола на соборе, колокол звучал четко и
ясно, потому что собор был в двух шагах.
На второе утро после приезда я вышел рано, чтобы посмотреть на него, и все
же опоздал.
Я появился на площади как раз тогда, когда по ней двинулись в обратный путь
немногочисленные прихожане.
Я зашел в собор, его пустое пространство всосало меня, и я оказался перед
рядами кресел - один.
Думая о вере, на самом деле я думал о надежде.
Было плохо в моей стране.
Как в час перед концом, расплодились в ней поэты и прорицатели. И, стоя в
немецком храме, я думал не о Боге, а отчего-то о своей стране. И было мне
больно за эту страну, где люди вместо чая пьют по утрам ненависть.
Я уже залит ею по самую пробку.
К тому же все у нас в стране политизировано. Политизированность эта
приобрела свою высшую форму - форму сплетни.
Даже "святые" письма наполнены политикой.
Стоя в соборе маленького немецкого городка, я поймал себя на том, что помню
их наизусть: "Перепишите это письмо 10 (20,50...) раз, и на четвертый день
судьба Вам что-нибудь подарит..."
В детстве я обнаружил такое письмо и, как истый пионер, гадливо улыбаясь,
сдал его учительнице истории.
Святые письма делились на две категории. Одни действовали только пряником,
другие пользовали и кнут: "служащий Харст получил письмо и, не размножив
его, порвал. Через четыре дня он попал в катастрофу". Угрозы эти ныне
совершенно беспроигрышны - можно быть уверенным, что через четыре дня
что-нибудь уж точно случится.
Русское православие открестилось от святых писем, а один сердобольный
батюшка даже предложил слабонервным пересылать их ему для уничтожения, но
они живут и неистребимы, как всякое суеверие.
Долго я не читал никаких, и уж тем более святых, писем, а потом обнаружил,
что к ним прибавился политический запах - "Хрущев получил письмо, когда
отдыхал на даче в 1964 г. Он выругался и выбросил его в урну. Через четыре
дня его свергли".
Я никоим образом не хотел оспаривать возможность Хрущева получать святые
письма. Бог с ними, с этими письмами, да и с их авторами, все равны перед
Ним.
Одно из них как-то принесли моему старику. Там были упомянуты маршал
Тухачевский и крестьянка, которая, размножив пятьдесят штук, вышла замуж за
графа Потоцкого. Это казалось мне сильнее, чем Хрущев у почтового ящика,
сильнее, чем "Фауст" Гете, как говорил другой классик других наук.
Стоя в пустом немецком храме, я вспомнил свое крещение.
Меня понесла крестить мать, несмотря на запрет отца. Это случилось зимой не
в церкви, не в ней, что стоит на взгорке кривого переулка, а в крестильной
избе, за забором справа, в мягкоснежный ноябрьский день.
Там, в этой церкви, отец Алексей певуче перечислял грехи, а маленькие,
высушенные жизнью старушки кланялись и бормотали:
- Грешны, батюшка, грешны...
Так они бормотали в ответ - и лишь на прелюбодеянии батюшка строго обводил
старушек взглядом:
- Что, грешны?! Эх, старые...
Вспомнив эти истории, я понял, что нечего мне было просить в пустом соборе,
да и не имел я на это права. Надо было разобраться в себе, а не
перекладывать этот вопрос на другого.
Начинался карнавал, он приходил звуками дудочки на ночной узкой улице,
ряжеными, которых мы встречали в сумерках, и машинами, увешанными бумажными
гирляндами. Ряженые угощали прохожих редькой, звеня бубенчиками, наклонялись
к детям.
Однажды мы услышали уханье барабана и скрипки в середине ночи.
Тогда мы быстро оделись и, выскользнув из гостиницы, пошли по улице в
ближайший кабачок. Там, несмотря на то что было заполночь, плясали, дули в
трубу и кричали - каждый о своем. Речь пропадала, растворялась в общем шуме,
и казалось, что я беззвучно открываю рот, хотя уже давно начал кричать
вместе со всеми.
Мы с трудом нашли место и, взяв пиво, окончательно влились в общий хор.
Аня привалилась ко мне и, как и я, тоже беззвучно пела что-то.
Вскоре из этой какофонии вычленилась мелодия "Yellow Submarine", но, прожив
минуту, переродилась во что-то другое, затем пережила стадию
"Интернационала", в следующей жизни явившись в образе "Auf Wiedersehen, mein
klein, auf Wiedersehen".
Рядом со мной сидел на крохотном стульчике худой парень с выпирающим
кадыком. Он был действительно худ, но когда он тянулся за кружкой, видно
было, как перекатываются мускулы, как слаженно движется все его тело.
Парень оказался бывшим сержантом морской пехоты ГДР, и мы поговорили о
морской пехоте и о ГДР, но когда я отправился в очередное путешествие через
ноги, руки и головы, длинное и веселое путешествие за пивом, то, вернувшись,
обнаружил, что бывший сержант исчез, и его место занято скрипачом, занято
было и мое место.
Мне пришлось пристроиться на корточках у ног Ани, и, прижавшись к ним щекой,
забыв про войны, работу, сон, забыв людей, о которых нужно было помнить и
память о которых отравляла мне жизнь, я стал хлебать слабое, совсем не
хмельное пиво.
Ночь несла меня своей интернациональной музыкой к будущему утру, когда можно
спать вволю и проснуться только тогда, когда это утро закончится.
Потом в кабачок ввалились молодые ребята в страшных масках, которые, в знак
неведомой инициации, предлагали каждому попробовать капустную кочерыжку.
На смену им пришел толстяк с барабаном, который, за неимением другого места,
прислонил к моему плечу и принялся лупить по страшному инструменту резиновой
колотушкой. Но и толстяк ушел, забыв и своего круглого друга, и колотушку.
В эту минутную паузу я спросил скрипача, что, собственно, он играет.
- Как что? - искренне изумился он. - "Gipsy Kings", конечно!
И, пыхтя, продолжал водить смычком по струнам.
Несмотря на это веселье, колокола на церкви исправно отмеряли время. И
каждое их вступление изменяло состав веселившихся. Каждый удар выбивал новую
брешь в присутствующих, и наконец в кабачке осталось человек пять. Музыка
замирала вдалеке, и студенты шли, прощаясь, распевая на ходу, их компании
делились, распадались, и делились и распадались на отдельные звуки среди
тишины песни, которые они пели.
И тогда встал с табурета немолодой человек и, шепнув что-то бармену,
выдвинул из-за табурета черный футляр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40