Он обходился теперь только с помощью вилки, это позволяло ему чувствовать себя более непринужденно, к тому же ощущались некоторые признаки того, что перед следующим блюдом тоже будет маленький перерыв. В нем все сильнее разгоралось желание порассказать кое-что этим леди.
— Король… — задумчиво произнес он, опуская вилку с медлительной изысканностью и пощупывая ножку своей рюмки, как будто считая пульс. — Король был в затруднительном положении. Я это хорошо знаю.
Несколько секунд он, казалось, припоминал какие-то важные события.
— У него были плохие советники.
Он больше ничего не прибавил, но обе леди почувствовали, что он мог бы рассказать нечто необыкновенное.
Барашек был подан неожиданно быстро. Капитан обернулся, приветствуя его появление, и оценил его по достоинству, не заставив себя угощать.
— Нет во всем свете такого блюда, — сказал он, — как жареный английский барашек, приготовленный руками англичан. И — могу ли я поверить своим глазам? — свежий зеленый горошек! Английский горошек!
Успех был еще больше, когда либфраумильх сменился темно-пурпуровым вином. У них были большие сомнения относительно этого вина. Им рекомендовали его у Хиггса и Бриссона в Векстере, и Хиггс и Бриссон уверял, что оно «бархатное». Бархатистость, собственно говоря, было не совсем то качество, какого они ожидали от бургундского. Мисс Уоткинс хотелось достать что-нибудь более внушительное и терпкое, но Хиггс и Бриссон, молодой человек с песочного цвета волосами и убедительными манерами, отговорил их. Когда капитан с великим одобрением сказал: «А ведь это, кажется, шамбертен», — они втайне порадовались, что их отговорили.
— Точно бархат, — сказал он.
Хиггс и Бриссон сделался для них лучшим виноторговцем в мире.
На некоторое время барашек заменил собою разговоры. Но наконец капитан заговорил снова:
— Действительная история нашего времени сильно отличается от того, что вы знаете по газетам. Происходят великие дела. Если бы все стало известно, вы бы поняли все величие поведения короля.
— Все говорят, что он верен своему долгу, — сказала мисс Уоткинс. — И никогда не приходится слышать никаких басен, никогда, вы знаете, никаких таких басен, которые, бывало, ходили раньше о некоей особе. Если только в них была хоть капля правды… Но ведь не зря же сказано, что молва — это лживая блудница.
— На свете, — сказал капитан, — много странных и величественных событий, о которых мы очень мало слышим. Действительно, очень мало. — Он задумался. — На войне люди вели себя изумительно. Я могу рассказать вам…
Они ждали, ибо теперь было уже совершенно очевидно, что они кое-что услышат.
— Вот, например. В нескольких словах. Все слышали о великом германском прорыве весною восемнадцатого года, об отступлении, о брошенных из-за отсутствия горючего танках, о потерянных орудиях, снаряжении, о разгроме Пятой армии. И так далее. Но мало кто слышал о стычках и сопротивлении. Вот, например, в одном месте… Да, немногие знают, как был спасен Амьен. Горсточкой людей. С девятью пушками. Всего-навсего с девятью.
Он сделал великодушную уступку неприятелю.
— Конечно, немцы были измучены, устали. Они слишком стремительно двигались и слишком далеко зашли. И все-таки эта изумительная стойкость двух сотен солдат позволила одержать победу союзникам.
— Но я об этом никогда не слыхала, — сказала мисс Уоткинс.
— По весьма понятной причине. Об этом никогда не рассказывалось.
— Но почему? — спросила Фелисия.
— Ах, дорогая леди. Военное amour-propre. Ох, уж эти официальные донесения! Вечная зависть кадровиков к волонтерам.
— Но что же в действительности произошло? — спросила Фелисия, жаждавшая послушать рассказ.
— Нечто совершенно непредвиденное. Люди действовали без всякой команды. Я попробую объяснить вам. Войска откатывались назад. Полный разгром. Приходится признаться в этом. Конечно, никто не бежал, никакой паники, но люди упорно шли назад. С них было довольно. Натерпелись. Не было никакой возможности заставить их повернуть. Безнадежно. Сколько бы вы ни пытались взывать к тем, кто еще сохранил какое-то присутствие духа. Многие офицеры шли с револьверами в руках. Но вот постепенно стала сколачиваться какая-то маленькая кучка, и она повернула обратно. Словно захваченный течением сплавной лес. Кухни. Оркестры. Санитары. Люди из рабочего батальона. И вот на том месте, о котором я сейчас говорю, собралось около двухсот человек, не более, максимум две сотни, и с этого все и началось; и собрались-то они неизвестно каким образом. По-видимому, им попалось подходящее место. Возможно, что самое это место и вызвало мысль о сопротивлении. Это было нечто вроде естественного укрепления, старые окопы, железнодорожная насыпь, несколько домишек, разрушенных воздушным налетом, что-то еще, а немного левей, ярдах в ста или около того, — проезжая дорога. «А что если их здесь задержать?» — это было сказано так, попросту… «А ведь мы могли бы их здесь попридержать». А тут еще по ту сторону насыпи оказалась покинутая батарея. Точно им тут нарочно ее подбросили. Девять пушек. Боевые припасы. Так вот, собственно, не было даже никакого командования; мысль переходила от одного к другому. Это было сражение, которое велось кучкой простых солдат. Но они задержали великое наступление. С этого начался поворот.
Он помолчал.
— Этот молодой картофель прямо восхитителен. Что может быть лучше просто вареных английских овощей? И особенно хороши ранние овощи. Во Франции нам никогда не подают овощей, которые не были бы испорчены какими-нибудь специями.
— Но что же случилось с этими двумя сотнями людей? — спросила Фелисия.
— Как вы изволили сказать?
— С этими солдатами, которые остановили германское наступление?
— Они удержали форт, дорогая леди. Они спасли Амьен.
— Но немцы подошли? — настаивала Фелисия.
— Ну, очевидно, дорогая, — сказала мисс Уоткинс.
— Они подошли. Да-да, они подошли. — Он чувствовал, что эти две сотни солдат остались на его ответственности. Он напряг свое воображение.
— Вы представляете себе! Все эти случайно собравшиеся люди, одетые как попало, одни в каких-то неописуемых мундирах, многие в лохмотьях, и в их распоряжении всего каких-нибудь два часа для того, чтобы организовать оборону, найти командира, сплотиться до того, как эта волна достигнет их. И они это сделали. Когда-нибудь, может быть, об этом расскажут. Не знаю, Время от времени какой-нибудь отставший от своей части солдат, увидя их за работой, присоединялся к ним. Отступающие войска прошли мимо. А вдалеке, с уверенностью, не спеша, уже двигался германский авангард. Наши головорезы задолго увидели их. Маленькая колонна серых людей в открытом поле. А за ними массы, бесконечные потоки серых батальонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Король… — задумчиво произнес он, опуская вилку с медлительной изысканностью и пощупывая ножку своей рюмки, как будто считая пульс. — Король был в затруднительном положении. Я это хорошо знаю.
Несколько секунд он, казалось, припоминал какие-то важные события.
— У него были плохие советники.
Он больше ничего не прибавил, но обе леди почувствовали, что он мог бы рассказать нечто необыкновенное.
Барашек был подан неожиданно быстро. Капитан обернулся, приветствуя его появление, и оценил его по достоинству, не заставив себя угощать.
— Нет во всем свете такого блюда, — сказал он, — как жареный английский барашек, приготовленный руками англичан. И — могу ли я поверить своим глазам? — свежий зеленый горошек! Английский горошек!
Успех был еще больше, когда либфраумильх сменился темно-пурпуровым вином. У них были большие сомнения относительно этого вина. Им рекомендовали его у Хиггса и Бриссона в Векстере, и Хиггс и Бриссон уверял, что оно «бархатное». Бархатистость, собственно говоря, было не совсем то качество, какого они ожидали от бургундского. Мисс Уоткинс хотелось достать что-нибудь более внушительное и терпкое, но Хиггс и Бриссон, молодой человек с песочного цвета волосами и убедительными манерами, отговорил их. Когда капитан с великим одобрением сказал: «А ведь это, кажется, шамбертен», — они втайне порадовались, что их отговорили.
— Точно бархат, — сказал он.
Хиггс и Бриссон сделался для них лучшим виноторговцем в мире.
На некоторое время барашек заменил собою разговоры. Но наконец капитан заговорил снова:
— Действительная история нашего времени сильно отличается от того, что вы знаете по газетам. Происходят великие дела. Если бы все стало известно, вы бы поняли все величие поведения короля.
— Все говорят, что он верен своему долгу, — сказала мисс Уоткинс. — И никогда не приходится слышать никаких басен, никогда, вы знаете, никаких таких басен, которые, бывало, ходили раньше о некоей особе. Если только в них была хоть капля правды… Но ведь не зря же сказано, что молва — это лживая блудница.
— На свете, — сказал капитан, — много странных и величественных событий, о которых мы очень мало слышим. Действительно, очень мало. — Он задумался. — На войне люди вели себя изумительно. Я могу рассказать вам…
Они ждали, ибо теперь было уже совершенно очевидно, что они кое-что услышат.
— Вот, например. В нескольких словах. Все слышали о великом германском прорыве весною восемнадцатого года, об отступлении, о брошенных из-за отсутствия горючего танках, о потерянных орудиях, снаряжении, о разгроме Пятой армии. И так далее. Но мало кто слышал о стычках и сопротивлении. Вот, например, в одном месте… Да, немногие знают, как был спасен Амьен. Горсточкой людей. С девятью пушками. Всего-навсего с девятью.
Он сделал великодушную уступку неприятелю.
— Конечно, немцы были измучены, устали. Они слишком стремительно двигались и слишком далеко зашли. И все-таки эта изумительная стойкость двух сотен солдат позволила одержать победу союзникам.
— Но я об этом никогда не слыхала, — сказала мисс Уоткинс.
— По весьма понятной причине. Об этом никогда не рассказывалось.
— Но почему? — спросила Фелисия.
— Ах, дорогая леди. Военное amour-propre. Ох, уж эти официальные донесения! Вечная зависть кадровиков к волонтерам.
— Но что же в действительности произошло? — спросила Фелисия, жаждавшая послушать рассказ.
— Нечто совершенно непредвиденное. Люди действовали без всякой команды. Я попробую объяснить вам. Войска откатывались назад. Полный разгром. Приходится признаться в этом. Конечно, никто не бежал, никакой паники, но люди упорно шли назад. С них было довольно. Натерпелись. Не было никакой возможности заставить их повернуть. Безнадежно. Сколько бы вы ни пытались взывать к тем, кто еще сохранил какое-то присутствие духа. Многие офицеры шли с револьверами в руках. Но вот постепенно стала сколачиваться какая-то маленькая кучка, и она повернула обратно. Словно захваченный течением сплавной лес. Кухни. Оркестры. Санитары. Люди из рабочего батальона. И вот на том месте, о котором я сейчас говорю, собралось около двухсот человек, не более, максимум две сотни, и с этого все и началось; и собрались-то они неизвестно каким образом. По-видимому, им попалось подходящее место. Возможно, что самое это место и вызвало мысль о сопротивлении. Это было нечто вроде естественного укрепления, старые окопы, железнодорожная насыпь, несколько домишек, разрушенных воздушным налетом, что-то еще, а немного левей, ярдах в ста или около того, — проезжая дорога. «А что если их здесь задержать?» — это было сказано так, попросту… «А ведь мы могли бы их здесь попридержать». А тут еще по ту сторону насыпи оказалась покинутая батарея. Точно им тут нарочно ее подбросили. Девять пушек. Боевые припасы. Так вот, собственно, не было даже никакого командования; мысль переходила от одного к другому. Это было сражение, которое велось кучкой простых солдат. Но они задержали великое наступление. С этого начался поворот.
Он помолчал.
— Этот молодой картофель прямо восхитителен. Что может быть лучше просто вареных английских овощей? И особенно хороши ранние овощи. Во Франции нам никогда не подают овощей, которые не были бы испорчены какими-нибудь специями.
— Но что же случилось с этими двумя сотнями людей? — спросила Фелисия.
— Как вы изволили сказать?
— С этими солдатами, которые остановили германское наступление?
— Они удержали форт, дорогая леди. Они спасли Амьен.
— Но немцы подошли? — настаивала Фелисия.
— Ну, очевидно, дорогая, — сказала мисс Уоткинс.
— Они подошли. Да-да, они подошли. — Он чувствовал, что эти две сотни солдат остались на его ответственности. Он напряг свое воображение.
— Вы представляете себе! Все эти случайно собравшиеся люди, одетые как попало, одни в каких-то неописуемых мундирах, многие в лохмотьях, и в их распоряжении всего каких-нибудь два часа для того, чтобы организовать оборону, найти командира, сплотиться до того, как эта волна достигнет их. И они это сделали. Когда-нибудь, может быть, об этом расскажут. Не знаю, Время от времени какой-нибудь отставший от своей части солдат, увидя их за работой, присоединялся к ним. Отступающие войска прошли мимо. А вдалеке, с уверенностью, не спеша, уже двигался германский авангард. Наши головорезы задолго увидели их. Маленькая колонна серых людей в открытом поле. А за ними массы, бесконечные потоки серых батальонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113