Уже само здание показалось бы весьма необычным тому, кто привык к непрочной архитектуре в ту эпоху, когда энергия была еще непомерно дорога. Здание было сложено из гранита; его необычайной крепости стены снаружи уже потрескались от мороза, но внутри они были отполированы. В лабиринте мягко освещенных комнат стояли блистающие чистотой столы с лабораторными приборами, а на операционных столах лежали инструменты из латуни, очень тонкого стекла, платины и золота. Со всех концов земли сюда съезжались мужчины и женщины изучать хирургию или проводить экспериментальную работу. Все они носили одинаковую белую форменную одежду и питались за общим столом; больные же помещались в верхних этажах зданий и обслуживались медицинскими сестрами и квалифицированными сиделками…
Первым с Карениным поздоровался Циана — ученый директор института. Рядом с ним стояла Рэчел Боркен — главный администратор.
— Вы устали? — спросила она.
Старик Каренин покачал головой.
— Нет, только ноги затекли, — сказал он. — Мне давно хотелось побывать в таком институте, как ваш.
Он говорил так, словно только это и привело его сюда.
Наступила короткая пауза.
— Сколько сейчас людей ведет здесь научную работу? — спросил Каренин.
— Триста девяносто два человека, — ответила Рэчел Боркен.
— А сколько больных и персонала?
— Две тысячи триста.
— Я буду больным, — сказал Каренин. — Я им вынужден стать. Но мне хотелось бы сначала все посмотреть. А потом я стану больным.
— Может быть, пройдем ко мне? — предложил Циана.
— А затем я должен буду поговорить с доктором, — сказал Каренин. — Но сначала мне хочется поближе познакомиться со всем, что тут у вас делается, и побеседовать с вашими людьми.
Он поморщился и шагнул вперед.
— Почти всю свою работу я уже привел в порядок, — сказал он.
— Вы много работали последнее время? — спросила Рэчел Боркен.
— Да. А сейчас мне нечего больше делать, и это как-то странно… Ужасно скучная вещь — болезнь и необходимость заниматься собой. Эта дверь и этот ряд окон очень хороши — полоска золота на сером граните, и вдали, в пролете арки, горы. Да, это очень красиво…
2
Каренин лежал, укутанный в белый пушистый плед, а Фаулер, которому была поручена операция, беседовал с ним, присев на край кровати. Помощник Фаулера скромно сидел в стороне и молчал. Все обследования были закончены, и Каренин знал, что ему предстоит. Он был утомлен, но безмятежно спокоен.
— Итак, если вы меня не оперируете, я умру, — сказал он.
Фаулер кивнул.
— А после операции, — улыбаясь сказал Каренин, — я, возможно, все равно умру.
— Не обязательно.
— Допустим. Но смогу ли я вернуться к работе?
— Можно надеяться…
— Итак, скорее всего я умру, а если не умру, то, весьма вероятно, стану никчемным инвалидом?
— Я считаю, что если вы останетесь в живых, то сможете продолжать работать… так же, как сейчас.
— Ну что ж, в таком случае я, по-видимому, должен рискнуть. Но не могли бы вы, Фаулер… не могли бы вы напичкать меня лекарствами и подвинтить меня немного вместо всей этой… вивисекции? Несколько дней активной жизни на лекарствах… а затем конец?
Фаулер задумался.
— Мы еще не научились делать подобные вещи, — сказал он.
— Но близок день, когда вы научитесь?
Фаулер кивнул.
— Вы заставляете меня чувствовать себя так, словно я последний урод на земле. Уродство — это неуверенность в себе… Неопределенность. Мое тело работает ненадежно, нельзя даже понять, будет оно жить или умрет. Скоро, вероятно, настанет время, когда тела, подобные моему, уже не будут появляться на свет.
— Видите ли, — помолчав, сказал Фаулер, — миру необходимы такие души, как ваша.
— Да, пожалуй, — сказал Каренин, — моя душа как-то послужила миру. Но не потому, что она заключена в такое тело, вы ошибаетесь, если так думаете. В уродстве нет никаких скрытых достоинств. Меня всегда раздражало… мое состояние. Если бы я мог передвигаться свободнее и пользоваться всеми возможностями, которые предоставляет человеку здоровье, я сделал бы больше. Но, быть может, со временем вы научитесь превращать деформированное тело в полноценное. Ваша наука еще только зарождается. Это более тонкая вещь, чем физика или химия, и ей требуется больше времени, чтобы начать творить чудеса. А тем временем кое-кому из нас придется примириться со своей участью и умереть.
— В этом направлении уже проделана изумительная работа, — сказал Фаулер. — Я имею право говорить так, потому что моей заслуги тут нет. Я умею делать выводы из того, чему меня учат, могу оценить достижения тех, кто талантливее меня, и руки у меня хорошие, но те, другие — Пигу, Мастертон, Лай и остальные, — они стремительно прокладывают пути к новым вершинам знания. У вас была возможность следить за их работой?
Каренин отрицательно покачал головой.
— Однако я могу представить себе ее грандиозный размах, — сказал он.
— У нас здесь работают сейчас очень много людей, — сказал Фаулер. — Мне кажется, что по сравнению с девятнадцатым веком количество людей, которые мыслят, бьются над разрешением задач, ведут наблюдения, ставят опыты, возросло по меньшей мере в тысячу раз.
— Не считая тех, кто ведет учет этой работе?
— Да, не считая их. Научно поставленная регистрация всей исследовательской работы — это, конечно, сама по себе очень большая задача, и лишь теперь мы начинаем ее по-настоящему осуществлять. И уже ощущаем ее плодотворный результат. С тех пор как этот труд перестал оплачиваться, ему посвящают себя только те, у кого есть склонность к такого рода занятию, и оно превратилось в призвание. Здесь у нас есть копия энциклопедического индекса — я покажу ее вам сегодня, вам это будет интересно, — и каждую неделю карточки вынимаются и заменяются новыми, с последними данными о результатах работ; их доставляют нам аэропланы департамента исследовательских работ. Это индекс знаний, и он непрерывно растет, становится все более точным. Подобного индекса еще никогда не существовало на земле.
— Когда я начал работать в Комитете Образования, — сказал Каренин, — подобный индекс всех человеческих знаний казался чем-то неосуществимым. Научные исследования приносили хаотические горы результатов, о которых сообщалось на сотнях различных языков, в тысячах всевозможного рода публикаций… — Он улыбнулся, вспоминая. — Как нас пугала эта работа!
— Теперь этот хаос почти полностью приведен в порядок. Вы сами увидите.
— Да, я был слишком погружен в свою работу… Конечно, мне это будет очень интересно.
Пациент внимательно посмотрел на своего хирурга.
— Вы постоянно работаете здесь? — внезапно спросил он.
— Нет, — сказал Фаулер.
— Но большую часть времени вы работаете здесь?
— Из последних десяти лет в общей сложности я проработал здесь семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Первым с Карениным поздоровался Циана — ученый директор института. Рядом с ним стояла Рэчел Боркен — главный администратор.
— Вы устали? — спросила она.
Старик Каренин покачал головой.
— Нет, только ноги затекли, — сказал он. — Мне давно хотелось побывать в таком институте, как ваш.
Он говорил так, словно только это и привело его сюда.
Наступила короткая пауза.
— Сколько сейчас людей ведет здесь научную работу? — спросил Каренин.
— Триста девяносто два человека, — ответила Рэчел Боркен.
— А сколько больных и персонала?
— Две тысячи триста.
— Я буду больным, — сказал Каренин. — Я им вынужден стать. Но мне хотелось бы сначала все посмотреть. А потом я стану больным.
— Может быть, пройдем ко мне? — предложил Циана.
— А затем я должен буду поговорить с доктором, — сказал Каренин. — Но сначала мне хочется поближе познакомиться со всем, что тут у вас делается, и побеседовать с вашими людьми.
Он поморщился и шагнул вперед.
— Почти всю свою работу я уже привел в порядок, — сказал он.
— Вы много работали последнее время? — спросила Рэчел Боркен.
— Да. А сейчас мне нечего больше делать, и это как-то странно… Ужасно скучная вещь — болезнь и необходимость заниматься собой. Эта дверь и этот ряд окон очень хороши — полоска золота на сером граните, и вдали, в пролете арки, горы. Да, это очень красиво…
2
Каренин лежал, укутанный в белый пушистый плед, а Фаулер, которому была поручена операция, беседовал с ним, присев на край кровати. Помощник Фаулера скромно сидел в стороне и молчал. Все обследования были закончены, и Каренин знал, что ему предстоит. Он был утомлен, но безмятежно спокоен.
— Итак, если вы меня не оперируете, я умру, — сказал он.
Фаулер кивнул.
— А после операции, — улыбаясь сказал Каренин, — я, возможно, все равно умру.
— Не обязательно.
— Допустим. Но смогу ли я вернуться к работе?
— Можно надеяться…
— Итак, скорее всего я умру, а если не умру, то, весьма вероятно, стану никчемным инвалидом?
— Я считаю, что если вы останетесь в живых, то сможете продолжать работать… так же, как сейчас.
— Ну что ж, в таком случае я, по-видимому, должен рискнуть. Но не могли бы вы, Фаулер… не могли бы вы напичкать меня лекарствами и подвинтить меня немного вместо всей этой… вивисекции? Несколько дней активной жизни на лекарствах… а затем конец?
Фаулер задумался.
— Мы еще не научились делать подобные вещи, — сказал он.
— Но близок день, когда вы научитесь?
Фаулер кивнул.
— Вы заставляете меня чувствовать себя так, словно я последний урод на земле. Уродство — это неуверенность в себе… Неопределенность. Мое тело работает ненадежно, нельзя даже понять, будет оно жить или умрет. Скоро, вероятно, настанет время, когда тела, подобные моему, уже не будут появляться на свет.
— Видите ли, — помолчав, сказал Фаулер, — миру необходимы такие души, как ваша.
— Да, пожалуй, — сказал Каренин, — моя душа как-то послужила миру. Но не потому, что она заключена в такое тело, вы ошибаетесь, если так думаете. В уродстве нет никаких скрытых достоинств. Меня всегда раздражало… мое состояние. Если бы я мог передвигаться свободнее и пользоваться всеми возможностями, которые предоставляет человеку здоровье, я сделал бы больше. Но, быть может, со временем вы научитесь превращать деформированное тело в полноценное. Ваша наука еще только зарождается. Это более тонкая вещь, чем физика или химия, и ей требуется больше времени, чтобы начать творить чудеса. А тем временем кое-кому из нас придется примириться со своей участью и умереть.
— В этом направлении уже проделана изумительная работа, — сказал Фаулер. — Я имею право говорить так, потому что моей заслуги тут нет. Я умею делать выводы из того, чему меня учат, могу оценить достижения тех, кто талантливее меня, и руки у меня хорошие, но те, другие — Пигу, Мастертон, Лай и остальные, — они стремительно прокладывают пути к новым вершинам знания. У вас была возможность следить за их работой?
Каренин отрицательно покачал головой.
— Однако я могу представить себе ее грандиозный размах, — сказал он.
— У нас здесь работают сейчас очень много людей, — сказал Фаулер. — Мне кажется, что по сравнению с девятнадцатым веком количество людей, которые мыслят, бьются над разрешением задач, ведут наблюдения, ставят опыты, возросло по меньшей мере в тысячу раз.
— Не считая тех, кто ведет учет этой работе?
— Да, не считая их. Научно поставленная регистрация всей исследовательской работы — это, конечно, сама по себе очень большая задача, и лишь теперь мы начинаем ее по-настоящему осуществлять. И уже ощущаем ее плодотворный результат. С тех пор как этот труд перестал оплачиваться, ему посвящают себя только те, у кого есть склонность к такого рода занятию, и оно превратилось в призвание. Здесь у нас есть копия энциклопедического индекса — я покажу ее вам сегодня, вам это будет интересно, — и каждую неделю карточки вынимаются и заменяются новыми, с последними данными о результатах работ; их доставляют нам аэропланы департамента исследовательских работ. Это индекс знаний, и он непрерывно растет, становится все более точным. Подобного индекса еще никогда не существовало на земле.
— Когда я начал работать в Комитете Образования, — сказал Каренин, — подобный индекс всех человеческих знаний казался чем-то неосуществимым. Научные исследования приносили хаотические горы результатов, о которых сообщалось на сотнях различных языков, в тысячах всевозможного рода публикаций… — Он улыбнулся, вспоминая. — Как нас пугала эта работа!
— Теперь этот хаос почти полностью приведен в порядок. Вы сами увидите.
— Да, я был слишком погружен в свою работу… Конечно, мне это будет очень интересно.
Пациент внимательно посмотрел на своего хирурга.
— Вы постоянно работаете здесь? — внезапно спросил он.
— Нет, — сказал Фаулер.
— Но большую часть времени вы работаете здесь?
— Из последних десяти лет в общей сложности я проработал здесь семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60