Чайлд не мог разобрать, какой символ изображен на значке.
Голос был глубоким и приятным, хотя в нем и чувствовался легкий иностранный акцент. Они обменялись рукопожатием. Руки у Игеску оказались большими, а рукопожатие было крепким. Чайлд обратил внимание на то, что предложенная ему рука была очень холодной. Игеску держался дружелюбно, без апломба, однако ясно дал понять, что может уделить гостю не более часа. Он задал Чайлду несколько вопросов о его работе и журнале, который он представляет.
Чайлд отвечал без запинки, поскольку заранее продумал, как себя держать, и приготовил ответы и на более каверзные вопросы.
Глэм куда-то пропал, Игеску сразу повел Чайлда показывать дом. Осмотр занял не больше пяти минут и ограничился парой комнат на первом этаже. Чувствуя себя несколько неуютно, Чайлд сообразил, что не получил ни малейшего представления о расположении комнат в доме. Они вернулись в большую проходную комнату рядом с центральным холлом, где Игеску предложил Чайлду присесть. Комната была обставлена старинной испанской мебелью, у стены стоял рояль. Над каминной доской красовался большой старинный портрет. Слушая рассуждения хозяина, Чайлд потягивал превосходный бренди и рассматривал картину. На ней была изображена молодая женщина в старинном испанском костюме с желтым веером из слоновой кости в руке. У нее были необычно густые брови и очень темные глаза. На губах играла легкая улыбка, но это была вовсе не улыбка Моны Лизы, в этой улыбке чувствовалась какая-то мрачная решимость — к чему? Присмотревшись поближе, Чайлд решил, что в этой улыбке есть что-то злобное, затаенная ненависть и желание отомстить. Возможно, подобные мысли навевал выпитый бренди и окружающая обстановка или художник — будучи человеком мстительным и озлобленным, передал свои чувства ни в чем не повинной модели. Как бы то ни было, художник был определенно талантлив. Портрет выглядел более подлинным, чем сама жизнь.
Перебив тираду Игеску, Чайлд спросил его о портрете.
— Имя художника — Кребенс. Если вы подойдете поближе, то в левом углу увидите его инициалы. Я неплохо разбираюсь в истории живописи, но мне неизвестны другие его картины. Этот портрет перешел к нам вместе с домом: если верить преданию, на ней изображена Долорес дель Осоройо. Я не сомневаюсь, что это так и есть.
Он улыбнулся. У Чайлда по спине побежали мурашки.
— Когда я вошел в дом, — запнувшись, начал он, — я видел женщину, идущую через холл. Она была одета в старомодное испанское платье. Так, может, это…
— В доме только три женщины. Моя секретарша, моя бабушка и наша гостья. Никто из них не носит одежду, сходную с вашим описанием.
— Мало кто видел призрак, — настаивал Чайлд, — и тем не менее вы, кажется, вовсе не удивлены.
Игеску пожал плечами:
— И я, и Глэм, и Холиани не раз видели Долорес, правда, на некотором расстоянии. Это — не иллюзия и не галлюцинация. Долорес совершенно безобидна, и она доставляет гораздо меньше хлопот, чем люди во плоти.
— Жаль, что вы не разрешили мне привезти с собой фотоаппарат, я мог бы ее сфотографировать… Но… может быть, вы сами пытались это делать и на пленке ничего не оказалось?
— Поначалу так все и было, но, когда год назад я ее сфотографировал, она вышла на пленке вполне отчетливо. Сквозь нее видна мебель, но теперь она стала не такой прозрачной, как раньше. Прошедшее время и контакт с людьми, которые ее подпитывают…
Он махнул рукой, жестом завершая предложение. Чайлд спросил себя, не разыгрывает ли его Игеску?
— Могу я посмотреть на эту фотографию? — спросил он.
— Конечно. Только это ничего не доказывает. Существует не так уж много вещей, которые нельзя было бы подделать.
Игеску сказал что-то в переговорное устройство, замаскированное под сигаретницу, — сказал на каком-то незнакомом Чайлду языке. Это определенно была не латынь. Хотя он не был знаком с румынским языком, он сомневался, чтобы в румынском языке имелись такие гортанные звуки.
Послышалось пощелкивание бильярдных шаров. Чайлд повернулся: в дальней комнате двое играли в бильярд. Оба были блондинами, среднего роста, хорошо сложенными, одетыми в одинаковые облегающие белые свитера, узкие белые джинсы и черные сандалии. Внешне они были похожи, как брат и сестра. И у того и у другой над глубоко посаженными глазами изогнулись высокие тонкие брови. Самым необычным в этих одинаковых лицах были губы. Верхняя выглядела настолько тонкой, что напоминала лезвие измазанного кровью ножа, а нижняя, напротив, — набухшей.
Игеску окликнул их, и они резко, как-то по-волчьи, подняли головы. Манеры их напомнили Чайлду о двух виденных по дороге волках. Будучи представлены гостю, оба ограничились безмолвным кивком. Мужчину Игеску представил как Василия Хоркина, а женщину — как миссис Крачнер, но ни один из них не улыбнулся и ничего не сказал. Очевидно, им не терпелось вернуться к игре. Игеску не пояснил, кто они, и Чайлд предположил, что девушка и есть та упомянутая бароном гостья.
Совершенно неожиданно и бесшумно появился Глэм — будто это пространство скользило мимо него, а не он двигался в пространстве. Он вручил Игеску плотный маниловый конверт. Чайлд внимательно смотрел, как Игеску медленно достает из конверта фотографию; потом он вдруг заметил, что Глэм исчез так же бесшумно и незаметно, как и появился.
Снимок был сделан в середине дня с расстояния футов сорок. Свет, струившийся из окна, освещал все до последней детали. Долорес дель Осоройо покидала комнату, причем, как и положено человеку, — через дверь. Сквозь ее тело смутно просвечивали край дверного косяка и часть стула. Полуобернувшись, она смотрела в камеру с той же улыбкой, с какой глядела с картины.
— Я попрошу вас вернуть мне эту фотографию, — сказал барон.
ГЛАВА 10
— Как вы и говорили, эта фотография ничего не доказывает, — сказал Чайлд. Он посмотрел на свои часы: прошло уже полчаса из отведенного ему времени, и он уже открыл рот, чтобы спросить об автомобильной аварии и загадочном оживлении барона, как в комнату вошла Магда Холиани.
Она была высокой, худой, плоскогрудой женщиной лет около тридцати, с красивыми, хотя и неправильными чертами лица и густыми пепельными волосами. Судя по ее походке, можно было подумать, что в ее теле совсем нет костей. Под высокими скулами кривился узкий рот. Было в ней что-то от рептилии, точнее, змеи. В этом сходстве не было ничего отталкивающего: в конце концов, многие змеи красивы.
Глаза Магды Холиани были настолько светлыми, что сначала могли бы показаться бесцветными, но, приглядевшись, он понял, что они светло-светло-серые. Ее кожа отличалась такой белизной, что, казалось, она избегает не только солнца, но и дневного света. Однако в этой белой коже не было ни малейшего изъяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Голос был глубоким и приятным, хотя в нем и чувствовался легкий иностранный акцент. Они обменялись рукопожатием. Руки у Игеску оказались большими, а рукопожатие было крепким. Чайлд обратил внимание на то, что предложенная ему рука была очень холодной. Игеску держался дружелюбно, без апломба, однако ясно дал понять, что может уделить гостю не более часа. Он задал Чайлду несколько вопросов о его работе и журнале, который он представляет.
Чайлд отвечал без запинки, поскольку заранее продумал, как себя держать, и приготовил ответы и на более каверзные вопросы.
Глэм куда-то пропал, Игеску сразу повел Чайлда показывать дом. Осмотр занял не больше пяти минут и ограничился парой комнат на первом этаже. Чувствуя себя несколько неуютно, Чайлд сообразил, что не получил ни малейшего представления о расположении комнат в доме. Они вернулись в большую проходную комнату рядом с центральным холлом, где Игеску предложил Чайлду присесть. Комната была обставлена старинной испанской мебелью, у стены стоял рояль. Над каминной доской красовался большой старинный портрет. Слушая рассуждения хозяина, Чайлд потягивал превосходный бренди и рассматривал картину. На ней была изображена молодая женщина в старинном испанском костюме с желтым веером из слоновой кости в руке. У нее были необычно густые брови и очень темные глаза. На губах играла легкая улыбка, но это была вовсе не улыбка Моны Лизы, в этой улыбке чувствовалась какая-то мрачная решимость — к чему? Присмотревшись поближе, Чайлд решил, что в этой улыбке есть что-то злобное, затаенная ненависть и желание отомстить. Возможно, подобные мысли навевал выпитый бренди и окружающая обстановка или художник — будучи человеком мстительным и озлобленным, передал свои чувства ни в чем не повинной модели. Как бы то ни было, художник был определенно талантлив. Портрет выглядел более подлинным, чем сама жизнь.
Перебив тираду Игеску, Чайлд спросил его о портрете.
— Имя художника — Кребенс. Если вы подойдете поближе, то в левом углу увидите его инициалы. Я неплохо разбираюсь в истории живописи, но мне неизвестны другие его картины. Этот портрет перешел к нам вместе с домом: если верить преданию, на ней изображена Долорес дель Осоройо. Я не сомневаюсь, что это так и есть.
Он улыбнулся. У Чайлда по спине побежали мурашки.
— Когда я вошел в дом, — запнувшись, начал он, — я видел женщину, идущую через холл. Она была одета в старомодное испанское платье. Так, может, это…
— В доме только три женщины. Моя секретарша, моя бабушка и наша гостья. Никто из них не носит одежду, сходную с вашим описанием.
— Мало кто видел призрак, — настаивал Чайлд, — и тем не менее вы, кажется, вовсе не удивлены.
Игеску пожал плечами:
— И я, и Глэм, и Холиани не раз видели Долорес, правда, на некотором расстоянии. Это — не иллюзия и не галлюцинация. Долорес совершенно безобидна, и она доставляет гораздо меньше хлопот, чем люди во плоти.
— Жаль, что вы не разрешили мне привезти с собой фотоаппарат, я мог бы ее сфотографировать… Но… может быть, вы сами пытались это делать и на пленке ничего не оказалось?
— Поначалу так все и было, но, когда год назад я ее сфотографировал, она вышла на пленке вполне отчетливо. Сквозь нее видна мебель, но теперь она стала не такой прозрачной, как раньше. Прошедшее время и контакт с людьми, которые ее подпитывают…
Он махнул рукой, жестом завершая предложение. Чайлд спросил себя, не разыгрывает ли его Игеску?
— Могу я посмотреть на эту фотографию? — спросил он.
— Конечно. Только это ничего не доказывает. Существует не так уж много вещей, которые нельзя было бы подделать.
Игеску сказал что-то в переговорное устройство, замаскированное под сигаретницу, — сказал на каком-то незнакомом Чайлду языке. Это определенно была не латынь. Хотя он не был знаком с румынским языком, он сомневался, чтобы в румынском языке имелись такие гортанные звуки.
Послышалось пощелкивание бильярдных шаров. Чайлд повернулся: в дальней комнате двое играли в бильярд. Оба были блондинами, среднего роста, хорошо сложенными, одетыми в одинаковые облегающие белые свитера, узкие белые джинсы и черные сандалии. Внешне они были похожи, как брат и сестра. И у того и у другой над глубоко посаженными глазами изогнулись высокие тонкие брови. Самым необычным в этих одинаковых лицах были губы. Верхняя выглядела настолько тонкой, что напоминала лезвие измазанного кровью ножа, а нижняя, напротив, — набухшей.
Игеску окликнул их, и они резко, как-то по-волчьи, подняли головы. Манеры их напомнили Чайлду о двух виденных по дороге волках. Будучи представлены гостю, оба ограничились безмолвным кивком. Мужчину Игеску представил как Василия Хоркина, а женщину — как миссис Крачнер, но ни один из них не улыбнулся и ничего не сказал. Очевидно, им не терпелось вернуться к игре. Игеску не пояснил, кто они, и Чайлд предположил, что девушка и есть та упомянутая бароном гостья.
Совершенно неожиданно и бесшумно появился Глэм — будто это пространство скользило мимо него, а не он двигался в пространстве. Он вручил Игеску плотный маниловый конверт. Чайлд внимательно смотрел, как Игеску медленно достает из конверта фотографию; потом он вдруг заметил, что Глэм исчез так же бесшумно и незаметно, как и появился.
Снимок был сделан в середине дня с расстояния футов сорок. Свет, струившийся из окна, освещал все до последней детали. Долорес дель Осоройо покидала комнату, причем, как и положено человеку, — через дверь. Сквозь ее тело смутно просвечивали край дверного косяка и часть стула. Полуобернувшись, она смотрела в камеру с той же улыбкой, с какой глядела с картины.
— Я попрошу вас вернуть мне эту фотографию, — сказал барон.
ГЛАВА 10
— Как вы и говорили, эта фотография ничего не доказывает, — сказал Чайлд. Он посмотрел на свои часы: прошло уже полчаса из отведенного ему времени, и он уже открыл рот, чтобы спросить об автомобильной аварии и загадочном оживлении барона, как в комнату вошла Магда Холиани.
Она была высокой, худой, плоскогрудой женщиной лет около тридцати, с красивыми, хотя и неправильными чертами лица и густыми пепельными волосами. Судя по ее походке, можно было подумать, что в ее теле совсем нет костей. Под высокими скулами кривился узкий рот. Было в ней что-то от рептилии, точнее, змеи. В этом сходстве не было ничего отталкивающего: в конце концов, многие змеи красивы.
Глаза Магды Холиани были настолько светлыми, что сначала могли бы показаться бесцветными, но, приглядевшись, он понял, что они светло-светло-серые. Ее кожа отличалась такой белизной, что, казалось, она избегает не только солнца, но и дневного света. Однако в этой белой коже не было ни малейшего изъяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52