— Мать, смотри!..
По улице шли три существа, каких я еще никогда не видел: женщина лет тридцати, с белым лицом такой удивительной красоты, что она показалась мне каким-то неземным созданием; у второй женщины лицо было совсем черное, как бы раскрашенное под траур. С ними рядом шагал белый мальчик, может быть, чуть постарше меня, в коротких штанишках. Я не мог оторвать глаз от всех троих. А они тем временем вошли в лавку — как видно, за покупками.
— Мать, что это? — спросил я. — У той, второй, должно быть, умер муж, раз она такая черная?
— Должно быть… — ответила мать.
Но отец засмеялся и возразил ей:
— Эх, ты!.. Разве ты не знаешь, женщина, что это вовсе не траур? Это ее природная кожа.
— Ой! И никогда не смоется?
— Никогда. Такими они рождаются, такими и умирают.
— Это страшно! Откуда на них такая напасть?
— Ерунду говоришь, жена! Ничего тут страшного нет. Они такие же люди, как мы, у них такие же заботы и радости. Многие их поколения жили под палящим солнцем, вот кожа у них и загорела…
— А как называется их племя?
— Негры. Это была негритянская женщина. Сейчас мы увидим ее, когда она выйдет из лавки.
Я всегда был проникнут трепетным уважением к широким знаниям отца и теперь снова влюбленно посмотрел на него, но лишь на минутку, а затем нетерпеливо впился глазами в дверь лавки, чтобы увидеть то, что больше всего захватило меня: белого мальчика.
Наконец те трое вышли. У мальчика было очень светлое лицо и — о, бедняжка! — волосы так коротко острижены, что видны были уши, смешно отстающие от головы. Его явно изуродовали, и это пробудило во мне жалость. Но мальчик мужественно и спокойно переносил причиненную ему обиду и выглядел молодцом.
Мне трудно теперь передать в точности, что я испытал при виде этого первого белого человека. Что-то потрясло меня и как бы озарило. Было в этом нечто вроде явления неизвестного, нового, незнакомого мира, который, однако, утратил свою пугающую враждебность, представ передо мной в виде этого мальчика.
Что-то будто толкнуло меня.
— Мать, — торопливо зашептал я, — можно отдать ему мою лодку?
— Кому, Маленький Бизон?
— Тому белому мальчику…
— Отдай.
Я перебежал улицу. Замедлив шаг, держа лодку в руках, я приблизился к мальчику. На его лице отразилось крайнее изумление. Сунув ему лодку в руки и смутившись, я стрелой помчался назад к родителям. Я был так сильно сконфужен, что спрятался за мать.
Белая женщина удивленным взглядом как бы спрашивала моих родителей, что ей делать с лодкой. Моя мать знаками ответила, что это подарок от меня ее сыну. Лицо белой женщины просветлело, она поблагодарила нас дружеским поклоном и велела белому мальчику тоже поблагодарить меня. Моя мать настаивала, чтобы и я поклонился, но я не хотел и прятался за ее спину, пока те трое не ушли.
Родители были довольны мною. Самыми важными чертами характера, которые старались воспитать в своих детях индейцы прерий, были щедрость и гостеприимство. Считалось, что наряду с отвагой эти черты украшают воина и вообще человека. По щедрости индейцы прерий не имели, вероятно, равных себе на всем свете: нередко великие воины и вожди из-за своей щедрости оставались самыми бедными членами племени. Видимо, моих родителей радовало, что во мне так рано проявились эти черты.
Мы вошли в одну из лавок, чтобы обменять шкурки на нужные нам товары. Трудно было разговаривать с торговцем, но, к счастью, он немного понимал язык знаков, которыми племена обменивались в прериях.
На складе у торговцев оказались красивые голубые и красные одеяла, седла, ружья, порох, пули, топоры, молотки и десятки других предметов, милых сердцу индейца. Были у него также мука, хлеб и разные консервы, даже молоко в банках, и он настойчиво предлагал нам эти товары. Памятуя предостережения сиу, мы пропускали мимо ушей слова торговца. Ни за муку, похожую на снег, ни за хлеб, напоминавший губку, мы не собирались отдавать наши шкурки.
Тогда торговец протянул отцу открытую банку с какой-то коричневой жидкостью и сказал:
— Это сироп. Попробуй!
Отец взял немножко на палец и, полагая, что это жир, помазал себе волосы.
— Не так! — показал торговец. — Это для еды…
Тогда отец осторожно взял немножко сиропа на язык и дал попробовать нам. Сироп пришелся по вкусу.
— Сколько хочешь за это? — спросил отец.
— Три доллара за банку.
— Дай три банки.
— А деньги у тебя есть?
— Вот! — ответил отец, показывая меха.
В связке среди других шкурок были две горностаевые. Торговец презрительным взглядом окинул меха и, показав на горностаевые шкурки, жестко бросил:
— Этих двух хватит.
Это были прекрасные шкурки, стоившие, как я теперь понимаю, в двадцать, а может быть, в тридцать раз дороже, чем три жалкие банки сиропа. Но лакомство так пришлось нам по вкусу, что отец не колебался ни секунды и отдал ценные шкурки за сироп.
— А порох тебе нужен? — спросил торговец.
— Нужен.
— Сколько фунтов?
Но отец, довольный покупкой трех банок сиропа, решил повременить и не сбывать сейчас свои шкурки. Он знал, что мы пробудем в форте Бентон еще много дней и найдется достаточно времени на покупку нужных товаров. Торговец, казалось, искренне согласился с доводами отца, но заметил вскользь, что жаль тащить шкурки обратно в лагерь. Он хорошо заплатит за них долларами, за которые всегда можно купить любой товар у каждого торговца. Знает ли индеец об этом?
— Знаю об этом, знаю! — ответил отец. — Сколько же ты дашь за эти шкурки?
Торговец внимательно осмотрел всю большую связку.
— Восемьдесят долларов, — ответил он.
— А за этот индейский наряд?
— Двадцать долларов.
Родители с минуту совещались, потом выразили согласие.
— Чтобы у нас было что нести в лагерь, дай нам на двадцать долларов пороха, — попросил отец.
— Весьма охотно! — с наигранной любезностью ответил торговец.
Он отвесил пороху, тщательно запаковал его и отдал отцу. Потом вытащил из ящика пачку долларов и громко начал отсчитывать положенную сумму. Отложив двадцать двухдолларовых и сорок однодолларовых билетов, торговец подвинул пачку отцу:
— Вот здесь восемьдесят долларов.
Отец не знал, что означают двухдолларовые бумажки, и подозрительно смотрел на них. В лавку вошел американский солдат. Отец обратился к нему и знаками спросил, хорошие ли это доллары.
— Самые лучшие! — решительным тоном заверил солдат.
В веселом настроении, с долларами, сиропом и порохом, возвратились мы в лагерь.
Вскоре к нам пришел Раскатистый Гром, и родители рассказали ему о посещении форта. Дядя потребовал, чтобы ему показали доллары. Едва он взглянул на двухдолларовые бумажки, как с возмущением воскликнул:
— Это не доллары! Это раскрашенные бумажки, они ничего не стоят.
Отец, мать и дядя немедленно отправились в поселок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60