Просто дух захватило: близкое, очень близкое щебетание, сердечное, родное; какие-то звуки из наших северных сосновых лесов.
— Да это же пение нашей свистунки! — говорит Богдан, с трудом скрывая волнение.
Наряду с истерическим смехом и мучительными подозрениями в злом колдовстве, наряду со снами, заполненными насекомыми, вдруг в долине Амбинанитело слышится чистое щебетание, похожее на пение нашей милой свистунки. Звуки случайные и искусственные, но все же в такую минуту, в таком мире они действуют как заклинание. Они затрагивают самые сокровенные струны человеческой души, и долину внезапно заливает радостный солнечный свет, в сиянии которого исчезают все ужасы, тускнеют злые сны; веришь, что пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым.
БАБОЧКИ, ЛЕМУР И ДЕВУШКА
Несмотря на то, что многие жители Амбинанитело относятся к нам враждебно, деревня все больше нас восхищает. Прозрачные аллеи кокосовых пальм, пышные рощи бананов, кофе, ыланг-ылангу, запущенные урочища дикорастущих цветов, заполняющие некоторые уголки деревни оргией красок, — все это создает великолепный фон, на котором разыгрываются события с необыкновенными людьми. Недоверие этих людей к нам доказывает, возможно, их прозорливость и побуждает меня к еще большим усилиям сломить лед отчуждения между нами.
Верным, преданным другом остается, как всегда, старик Джинаривело. Иногда мы ходим вместе на прогулки, которые всякий раз превращаются в настоящие экспедиции, открывающие все более заманчивые уголки и новые богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты. Да и сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад, в чаще которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие на большие, коричневые, странные цветы.
На краю деревни, там, где начинаются рисовые поля, растет несколько бирманских бамбуков, еще более усиливающих впечатление сказочности: эти гигантские кусты травы вытянулись на двадцатиметровую высоту. Здесь роятся самые красивые в мире бабочки urania sloana. На их крыльях чарующая палитра всевозможных расцветок, пурпурные, лазурные, смарагдовые, коричневые, черные, белые оттенки и даже металлический блеск. А нижние крылья украшают несколько великолепных хвостов.
Очень трудно поймать такую бабочку, хотя здесь их множество: они парят высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и ревниво следим за гордым полетом.
— Лоло валорамбо, — объясняет Джинаривело, что значит: бабочка с восемью хвостами.
— Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка.
— Хорошее название, — соглашается старик.
— Увы, — киваю головой, — эти лоло валорамбо очень напоминают жителей Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки.
Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне, так как многие жители деревни — из враждебного рода цияндру и его приверженцев.
Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся ее раскраской и изяществом. Перед такой красотой тускнеют все пустячные заботы деревни и сердца наполняются надеждой.
Мы дружески прощаемся и расходимся в разные стороны, каждый к своей хижине.
По пути домой я прохожу мимо одной из боковых улочек и на повороте, недалеко от хижины, останавливаюсь как вкопанный. Посреди дороги, прямо передо мной, сидит на задних лапах лемур вари и, вытянув передние лапки, греется на солнышке с блаженным видом на простодушной мордочке. Был у меня несколько месяцев назад, когда я путешествовал по центральному взгорью острова, лемур, похожий на этого. Красивый зверек, ростом с нашу лисицу, полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был красивый черно-белый мех и кроткий нрав. Привязан он был ко мне, как преданная собака. Жалко было таскать лемура с собой, и я, к обоюдному огорчению, оставил его в достойной мальгашской семье. Местные жители называют лемура «бабакутом».
И вот точно такой лемур сидит на дороге. Заметив меня, он не двигается с места, только в глазищах отразилось огромное изумление, а потом страх. Страх, что вдруг перед ним появилось неизвестное и непонятное создание — белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о солнце и тепле уже не думает.
Я медленно подхожу к нему. Только в трех шагах лемур понял грозящую опасность, опустил, наконец, лапки и с криком помчался к соседней группе кокосовых пальм, где возилось несколько человек. Они громко рассмеялись. Бросили работу и смотрят на меня и лемура. Они собирают кокосовые орехи. Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и сбрасывают на землю плоды. Несколько девушек, стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую толстую скорлупу.
Бабакут прижался к ногам одной из девушек. Мягко освободившись из его объятий, девушка берет его за переднюю лапу и ведет ко мне, как ребенка. Лемур упирается и скулит, но молодая рамату старается успокоить его нежными словами. Я узнаю ее. Это Веломоди, внучка Джинаривело, младшая сестра Беначихины.
— Bon jour, monsieur! Добрый день, господин! — здоровается она, робко протягивая руку.
— Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут?
— Oui, monsieur! Да, господин!
— Красивый, только немножко дикий.
Я замечаю, что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы. Они бросают тень на ее черные глаза и подчеркивают их глубину. Девушка одета в симбу, кусок ткани, плотно облегающий тело от груди до колен, в то время как верхняя часть груди и плечи открыты. Веломоди с усилием подыскивает французские слова и говорит:
— Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! — и шаловливо показывает на меня пальцем.
— У меня тоже был такой бабакут, — говорю. — Удивительно милый. Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь?
— Очень.
— Не продашь ли его мне?
Веломоди секунду смотрит на меня с таким упреком, что я невольно смущаюсь.
— Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, — повторяет она, и все ее лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей.
Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста.
— Ну, уступи мне его, по крайней мере на время моего пребывания в Амбинанитело, — прошу.
— Не могу, вазаха!
— Я дам тебе большой подарок!
— Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я.
— Чудесно! — восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. — В таком случае я заберу вас обоих в свою хижину!
Но Веломоди не склонна шутить.
— Нельзя! — с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой.
— Почему нельзя?
— Потому что ты любишь Беначихину.
Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение, громко потянул носом воздух и загудел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Да это же пение нашей свистунки! — говорит Богдан, с трудом скрывая волнение.
Наряду с истерическим смехом и мучительными подозрениями в злом колдовстве, наряду со снами, заполненными насекомыми, вдруг в долине Амбинанитело слышится чистое щебетание, похожее на пение нашей милой свистунки. Звуки случайные и искусственные, но все же в такую минуту, в таком мире они действуют как заклинание. Они затрагивают самые сокровенные струны человеческой души, и долину внезапно заливает радостный солнечный свет, в сиянии которого исчезают все ужасы, тускнеют злые сны; веришь, что пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым.
БАБОЧКИ, ЛЕМУР И ДЕВУШКА
Несмотря на то, что многие жители Амбинанитело относятся к нам враждебно, деревня все больше нас восхищает. Прозрачные аллеи кокосовых пальм, пышные рощи бананов, кофе, ыланг-ылангу, запущенные урочища дикорастущих цветов, заполняющие некоторые уголки деревни оргией красок, — все это создает великолепный фон, на котором разыгрываются события с необыкновенными людьми. Недоверие этих людей к нам доказывает, возможно, их прозорливость и побуждает меня к еще большим усилиям сломить лед отчуждения между нами.
Верным, преданным другом остается, как всегда, старик Джинаривело. Иногда мы ходим вместе на прогулки, которые всякий раз превращаются в настоящие экспедиции, открывающие все более заманчивые уголки и новые богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты. Да и сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад, в чаще которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие на большие, коричневые, странные цветы.
На краю деревни, там, где начинаются рисовые поля, растет несколько бирманских бамбуков, еще более усиливающих впечатление сказочности: эти гигантские кусты травы вытянулись на двадцатиметровую высоту. Здесь роятся самые красивые в мире бабочки urania sloana. На их крыльях чарующая палитра всевозможных расцветок, пурпурные, лазурные, смарагдовые, коричневые, черные, белые оттенки и даже металлический блеск. А нижние крылья украшают несколько великолепных хвостов.
Очень трудно поймать такую бабочку, хотя здесь их множество: они парят высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и ревниво следим за гордым полетом.
— Лоло валорамбо, — объясняет Джинаривело, что значит: бабочка с восемью хвостами.
— Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка.
— Хорошее название, — соглашается старик.
— Увы, — киваю головой, — эти лоло валорамбо очень напоминают жителей Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки.
Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне, так как многие жители деревни — из враждебного рода цияндру и его приверженцев.
Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся ее раскраской и изяществом. Перед такой красотой тускнеют все пустячные заботы деревни и сердца наполняются надеждой.
Мы дружески прощаемся и расходимся в разные стороны, каждый к своей хижине.
По пути домой я прохожу мимо одной из боковых улочек и на повороте, недалеко от хижины, останавливаюсь как вкопанный. Посреди дороги, прямо передо мной, сидит на задних лапах лемур вари и, вытянув передние лапки, греется на солнышке с блаженным видом на простодушной мордочке. Был у меня несколько месяцев назад, когда я путешествовал по центральному взгорью острова, лемур, похожий на этого. Красивый зверек, ростом с нашу лисицу, полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был красивый черно-белый мех и кроткий нрав. Привязан он был ко мне, как преданная собака. Жалко было таскать лемура с собой, и я, к обоюдному огорчению, оставил его в достойной мальгашской семье. Местные жители называют лемура «бабакутом».
И вот точно такой лемур сидит на дороге. Заметив меня, он не двигается с места, только в глазищах отразилось огромное изумление, а потом страх. Страх, что вдруг перед ним появилось неизвестное и непонятное создание — белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о солнце и тепле уже не думает.
Я медленно подхожу к нему. Только в трех шагах лемур понял грозящую опасность, опустил, наконец, лапки и с криком помчался к соседней группе кокосовых пальм, где возилось несколько человек. Они громко рассмеялись. Бросили работу и смотрят на меня и лемура. Они собирают кокосовые орехи. Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и сбрасывают на землю плоды. Несколько девушек, стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую толстую скорлупу.
Бабакут прижался к ногам одной из девушек. Мягко освободившись из его объятий, девушка берет его за переднюю лапу и ведет ко мне, как ребенка. Лемур упирается и скулит, но молодая рамату старается успокоить его нежными словами. Я узнаю ее. Это Веломоди, внучка Джинаривело, младшая сестра Беначихины.
— Bon jour, monsieur! Добрый день, господин! — здоровается она, робко протягивая руку.
— Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут?
— Oui, monsieur! Да, господин!
— Красивый, только немножко дикий.
Я замечаю, что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы. Они бросают тень на ее черные глаза и подчеркивают их глубину. Девушка одета в симбу, кусок ткани, плотно облегающий тело от груди до колен, в то время как верхняя часть груди и плечи открыты. Веломоди с усилием подыскивает французские слова и говорит:
— Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! — и шаловливо показывает на меня пальцем.
— У меня тоже был такой бабакут, — говорю. — Удивительно милый. Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь?
— Очень.
— Не продашь ли его мне?
Веломоди секунду смотрит на меня с таким упреком, что я невольно смущаюсь.
— Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, — повторяет она, и все ее лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей.
Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста.
— Ну, уступи мне его, по крайней мере на время моего пребывания в Амбинанитело, — прошу.
— Не могу, вазаха!
— Я дам тебе большой подарок!
— Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я.
— Чудесно! — восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. — В таком случае я заберу вас обоих в свою хижину!
Но Веломоди не склонна шутить.
— Нельзя! — с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой.
— Почему нельзя?
— Потому что ты любишь Беначихину.
Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение, громко потянул носом воздух и загудел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54