Я почти совсем
позабыл о нем.
- ...Возле Зала Безумия, где удивительно необычная музыка насилует
разум, сказочные мелодии сначала чаруют, а затем убивают, разрывая клетки
мозга причудливым смешением ультравысоких и инфранизких частот.
Прислушайся!
Мы достигли конца туннеля и остановились на самом верху косогора,
который, расширяясь, полого спускался вниз, а подножье терялось в
сизоватой дымке, напоминавшей дым миллионов сигарет, которым был как бы
заполнен огромный круглый зал. Дымка эта непрерывно клубилась под
воздействием случайных медленных токов воздуха, время от времени открывая
на противоположной стороне зала затейливое сооружение из вертикальных труб
и множества разнообразных рычагов и кронштейнов, кажущееся из-за немалого
до него расстояния совсем небольшим, но которое на самом деле - в этом не
было ни малейшего сомнения - было огромным.
Добрая дюжина самых больших в мире органов, раскатанных в один,
показалась бы крошечным фортепиано у подножья этой башни возвышавшейся
музыкальной машины.
На многочисленных консолях этого исполинского органа, каждая из
которых - это было прекрасно видно даже издалека - состояла из по меньшей
мере шести-семи органных клавиатур, восседали какие-то экзотические
созданья со множеством конечностей - то ли пауки, то или осьминоги, то ли
гигантские полипы - я даже не переспросил у Красвелла, как он их назвал...
Я просто слушал...
Начальные такты, хотя и звучали достаточно странно, однако ничего
худого как будто не предвещали. Затем могучие звуки различной тональности
и раскатистые аккорды стали греметь все громче и громче. Я различил
возбуждающую мелодичную терпкость гобоев и фаготов, сверхъестественно
высокое глиссандо тысяч играющих в унисон скрипок, пронзительный визг
сотен дьявольских флейт, надрывное рыданье неисчислимого множества
виолончелей. Но хватит об этом. Музыка - мое хобби, и я не хочу, чтобы
меня унесло слишком далеко в описании того, как эта безумная
симфония едва не унесла меня самого безвозвратно далеко.
Но если Красвелл сам когда-нибудь прочитает эти строки, то мне
хотелось бы, чтоб он узнал, что он упустил свое подлинное призвание. Ему
следовало стать музыкантом. Музыка, что звучала в его воображении,
доказывала его потрясающую интуитивную способность к оркестровке и умение
создавать истинную гармонию. Если б он только смог создать что-либо
подобное сознательно, то стал бы одним из величайших композиторов
современности.
И все же лучше не распространяться о прелести этой музыки. Ибо она
быстро начала оказывать то воздействие, о котором он предупреждал.
Коварный ритм и неистовые мелодии, казалось, звенели у меня в голове,
вызывая обжигающий, мучительный резонанс в клетках мозга.
Представьте себе одну из типичных мелодий Пуччини, оркестрованную
Стравинским в обработке Брубэка и исполняемую пятьюдесятью симфоническими
оркестрами в чаше Голливудского парка - только тогда вам удастся отчасти
понять, что это было.
Эта музыка проняла меня до мозга костей. Я уже, кажется, упоминал о
том, что музыка - мое хобби. Да, это так, но единственный инструмент, на
котором я играю, и весьма неплохо, - это губная гармоника. Если же еще
поблизости окажется и микрофон, то я в состоянии устроить довольно-таки
сильный гвалт.
Микрофон - и побольше усилителей. Я вытащил гармошку из кармана,
сделал глубокий вдох и стал выдувать "Рев тигра", любимую свою мелодию,
исполняемую соло.
Оглушающая взрывная волна ликующего джаза, заунывного бренчанья
кантри, душераздирающих тигриных рыков, слившихся в синкопированную
какофонию, выдуваемую крохотным губным органчиком, обрушилась на огромный
зал из тысяч мощных репродукторов, полностью забив безумную музыку
Красвелла.
Я услышал его отчаянный вопль, перекрывший даже этот грохот. Его
музыкальный вкус был явно не столь непритязателен и неразборчив, как мой.
Ему очень не нравился джаз.
Музыкальная машина вся завибрировала, многорукие и многоногие
органисты, столь нелепые и просто смехотворные в своем поспешном
стремлении избежать воображаемой гибели, стали на глазах сморщиваться,
усыхать до размеров трусливо спасающихся бегством черных пауков; световое
оформление, благодаря которому консоли еще несколько мгновений тому назад
буквально омывались каким-то роскошным, неземным сиянием, стало быстро
блекнуть, господствующим в нем стала пастельная, несколько даже печальная
синева, а затем и самая огромная музыкальная машина, увлеченная в
водоворот на гребне волны из могучих аккордов, дополненной и подкрепленной
собственными ее звукоистечениями, разбилась вдребезги на бесчисленное
множество осколков, хлынувших хаотическим потоком на пол зала.
Я услышал, как снова закричал Красвелл, затем сцена внезапно
переменилась. Как я полагаю, в своем стремлении уничтожить ликующую
победную песнь джаза в своем уме и, вероятно, бессознательно пытаясь
привести меня в замешательство, он пропустил какую-то часть своего сюжета
и в противоположность обратному прокручиванию кинокадров, столь любимому
многими сценаристами, бросил себя, а заодно и меня, стремительно вперед.
Мы теперь оказались в совсем ином месте.
Вероятно, вследствие комплекса неполноценности, который я в нем
возбуждал, или просто в процессе перехода от одного плана к другому, он
позабыл, насколько высоким ему надлежит быть, ибо ростом он был теперь не
более шести футов, практически уже не отличаясь в этом отношении от меня.
Охрипшим голосом, в котором мне почудилось даже булькающие звуки, он
произнес:
- Я... я ведь оставил тебя в Зале Безумия. Твоя магия привела к тому,
что обрушилась крыша. Я считал, что ты... погиб под ее обломками.
Значит, это забегание вперед не было попыткой только смутить меня. Он
пытался избавиться от меня, начисто вычеркнуть меня из своего сценария!
Укоризненно покачав головой, я так ответил Красвеллу:
- Вы принимаете желаемое за достигнутое, старина Красвелл. Вам не
убить меня между главами. Видите ли, я вовсе не являюсь одним из
придуманных вами персонажей. Неужели вы не в состоянии этого понять?
Единственный способ от меня избавиться - это взять да и проснуться.
- Опять ты говоришь загадками, - произнес он, но голос его звучал
далеко не так уверенно, как прежде.
Место, в котором мы теперь стояли, оказалось чем-то вроде огромной
палаты с высоким сводчатым потолком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
позабыл о нем.
- ...Возле Зала Безумия, где удивительно необычная музыка насилует
разум, сказочные мелодии сначала чаруют, а затем убивают, разрывая клетки
мозга причудливым смешением ультравысоких и инфранизких частот.
Прислушайся!
Мы достигли конца туннеля и остановились на самом верху косогора,
который, расширяясь, полого спускался вниз, а подножье терялось в
сизоватой дымке, напоминавшей дым миллионов сигарет, которым был как бы
заполнен огромный круглый зал. Дымка эта непрерывно клубилась под
воздействием случайных медленных токов воздуха, время от времени открывая
на противоположной стороне зала затейливое сооружение из вертикальных труб
и множества разнообразных рычагов и кронштейнов, кажущееся из-за немалого
до него расстояния совсем небольшим, но которое на самом деле - в этом не
было ни малейшего сомнения - было огромным.
Добрая дюжина самых больших в мире органов, раскатанных в один,
показалась бы крошечным фортепиано у подножья этой башни возвышавшейся
музыкальной машины.
На многочисленных консолях этого исполинского органа, каждая из
которых - это было прекрасно видно даже издалека - состояла из по меньшей
мере шести-семи органных клавиатур, восседали какие-то экзотические
созданья со множеством конечностей - то ли пауки, то или осьминоги, то ли
гигантские полипы - я даже не переспросил у Красвелла, как он их назвал...
Я просто слушал...
Начальные такты, хотя и звучали достаточно странно, однако ничего
худого как будто не предвещали. Затем могучие звуки различной тональности
и раскатистые аккорды стали греметь все громче и громче. Я различил
возбуждающую мелодичную терпкость гобоев и фаготов, сверхъестественно
высокое глиссандо тысяч играющих в унисон скрипок, пронзительный визг
сотен дьявольских флейт, надрывное рыданье неисчислимого множества
виолончелей. Но хватит об этом. Музыка - мое хобби, и я не хочу, чтобы
меня унесло слишком далеко в описании того, как эта безумная
симфония едва не унесла меня самого безвозвратно далеко.
Но если Красвелл сам когда-нибудь прочитает эти строки, то мне
хотелось бы, чтоб он узнал, что он упустил свое подлинное призвание. Ему
следовало стать музыкантом. Музыка, что звучала в его воображении,
доказывала его потрясающую интуитивную способность к оркестровке и умение
создавать истинную гармонию. Если б он только смог создать что-либо
подобное сознательно, то стал бы одним из величайших композиторов
современности.
И все же лучше не распространяться о прелести этой музыки. Ибо она
быстро начала оказывать то воздействие, о котором он предупреждал.
Коварный ритм и неистовые мелодии, казалось, звенели у меня в голове,
вызывая обжигающий, мучительный резонанс в клетках мозга.
Представьте себе одну из типичных мелодий Пуччини, оркестрованную
Стравинским в обработке Брубэка и исполняемую пятьюдесятью симфоническими
оркестрами в чаше Голливудского парка - только тогда вам удастся отчасти
понять, что это было.
Эта музыка проняла меня до мозга костей. Я уже, кажется, упоминал о
том, что музыка - мое хобби. Да, это так, но единственный инструмент, на
котором я играю, и весьма неплохо, - это губная гармоника. Если же еще
поблизости окажется и микрофон, то я в состоянии устроить довольно-таки
сильный гвалт.
Микрофон - и побольше усилителей. Я вытащил гармошку из кармана,
сделал глубокий вдох и стал выдувать "Рев тигра", любимую свою мелодию,
исполняемую соло.
Оглушающая взрывная волна ликующего джаза, заунывного бренчанья
кантри, душераздирающих тигриных рыков, слившихся в синкопированную
какофонию, выдуваемую крохотным губным органчиком, обрушилась на огромный
зал из тысяч мощных репродукторов, полностью забив безумную музыку
Красвелла.
Я услышал его отчаянный вопль, перекрывший даже этот грохот. Его
музыкальный вкус был явно не столь непритязателен и неразборчив, как мой.
Ему очень не нравился джаз.
Музыкальная машина вся завибрировала, многорукие и многоногие
органисты, столь нелепые и просто смехотворные в своем поспешном
стремлении избежать воображаемой гибели, стали на глазах сморщиваться,
усыхать до размеров трусливо спасающихся бегством черных пауков; световое
оформление, благодаря которому консоли еще несколько мгновений тому назад
буквально омывались каким-то роскошным, неземным сиянием, стало быстро
блекнуть, господствующим в нем стала пастельная, несколько даже печальная
синева, а затем и самая огромная музыкальная машина, увлеченная в
водоворот на гребне волны из могучих аккордов, дополненной и подкрепленной
собственными ее звукоистечениями, разбилась вдребезги на бесчисленное
множество осколков, хлынувших хаотическим потоком на пол зала.
Я услышал, как снова закричал Красвелл, затем сцена внезапно
переменилась. Как я полагаю, в своем стремлении уничтожить ликующую
победную песнь джаза в своем уме и, вероятно, бессознательно пытаясь
привести меня в замешательство, он пропустил какую-то часть своего сюжета
и в противоположность обратному прокручиванию кинокадров, столь любимому
многими сценаристами, бросил себя, а заодно и меня, стремительно вперед.
Мы теперь оказались в совсем ином месте.
Вероятно, вследствие комплекса неполноценности, который я в нем
возбуждал, или просто в процессе перехода от одного плана к другому, он
позабыл, насколько высоким ему надлежит быть, ибо ростом он был теперь не
более шести футов, практически уже не отличаясь в этом отношении от меня.
Охрипшим голосом, в котором мне почудилось даже булькающие звуки, он
произнес:
- Я... я ведь оставил тебя в Зале Безумия. Твоя магия привела к тому,
что обрушилась крыша. Я считал, что ты... погиб под ее обломками.
Значит, это забегание вперед не было попыткой только смутить меня. Он
пытался избавиться от меня, начисто вычеркнуть меня из своего сценария!
Укоризненно покачав головой, я так ответил Красвеллу:
- Вы принимаете желаемое за достигнутое, старина Красвелл. Вам не
убить меня между главами. Видите ли, я вовсе не являюсь одним из
придуманных вами персонажей. Неужели вы не в состоянии этого понять?
Единственный способ от меня избавиться - это взять да и проснуться.
- Опять ты говоришь загадками, - произнес он, но голос его звучал
далеко не так уверенно, как прежде.
Место, в котором мы теперь стояли, оказалось чем-то вроде огромной
палаты с высоким сводчатым потолком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12