Он заснул. А потом зажегся фонарь, в палатке двигались, вставая и одеваясь, люди, снаружи в темноте старый негр Ишам колотил ложкой по железной сковороде и кричал:
- Вставайте пить кофей, уже четыре. Вставайте пить кофей, уже четыре!
Он услышал и голос Лигейта:
- А ну-ка, ступай отсюда, дай дяде Айку поспать. Если его разбудить, он непременно пойдет на охоту. А ему сегодня нечего делать в лесу.
Вот он и лежал, не шевелясь. Старик слышал, как они вышли из палатки, как завтракали за столом под навесом. Потом услышал, как они отправились в путь, лошади и гончие; последний голос замер вдали; скоро из сырого леса отчетливо донесется первый звонкий лай - это гончая почует логово оленя, тогда он уснет опять. Но брезент, закрывающий вход, качнулся внутрь и лег на место, что-то стукнулось о край его койки, чья-то рука схватила его за колено сквозь одеяло и потрясла, прежде чем он успел открыть глаза. Это был Бойд, вместо охотничьего ружья он держал винчестер.
- Простите, что разбудил, - заговорил он резко, торопливо. - Тут придет...
- Я не спал, - сказал Маккаслин. - Вы что, собираетесь сегодня стрелять из вот этой штуки?
- Сами же сказали ночью, что нам нужно мясо, - ответил Бойд. - Тут придет...
- А с каких это пор вам стало трудно добывать пищу из двустволки?
- Ладно! - сказал Бойд все с тем же сдержанным, но полным бешенства нетерпением. И тут Маккаслин заметил у него в руке что-то плотное, продолговатое - конверт. - Тут придет утром женщина, будет меня искать. Дайте ей вот это и скажите от меня: "Нет".
- Что? - переспросил Маккаслин. - Кто придет? - Он приподнялся на локте, а тот швырнул ему на одеяло конверт и сразу же повернулся к выходу: конверт упал тяжело, увесисто и бесшумно и чуть было не соскользнул на пол, но Маккаслин его подхватил и нащупал сквозь бумагу толстую пачку денег. - Минутку, - сказал он. - Минутку. - Тот остановился и поглядел назад. Они смотрели друг на друга: старик на измятой постели, с худым лицом, сморщенным от сна, и смуглый красивый человек помоложе, сдерживающий холодную ярость.
- Уилл Лигейт, видно, был прав, - сказал Маккаслин. - Вот, значит, как ты охотился за енотами. А теперь еще и это. - Он не взял конверта и даже на него не посмотрел. - Чего ты там ей наобещал, что теперь у тебя не хватает совести посмотреть ей в глаза и взять свое слово назад?
- Ничего, - ответил Бойд. - Больше ничего не надо. Передайте, что я сказал "нет", и все.
Он исчез; брезентовая дверь палатки приподнялась, пропустив луч мутного света и монотонное бормотание дождя, и упала на место, а Маккаслин по-прежнему полулежал, опершись на локоть, сжимая дрожащей рукой конверт. Потом ему казалось, что он услышал шум приближающейся лодки сразу, еще до того, как Бойд мог скрыться из виду. Ему казалось, будто не прошло и минуты, но мотор ревел все сильнее, он стучал все громче, все ближе, а потом его резко выключили, и было слышно только, как шлепает и плещется вода о корму, когда лодка выскользнула на берег; молодой негр, совсем еще мальчишка, приподнял дверь палатки, и в проеме старик на мгновение увидел маленький ялик, на корме, возле поднятого из воды мотора, сидел негр, потом вошла женщина в мужской шляпе, мужском дождевике и резиновых сапогах, она несла сверток, укутанный в одеяло и брезент, и, казалось, с ней вошло еще что-то неуловимое, зловещее, что он вот-вот распознает, ведь теперь он понял, что Ишам предостерег его о ее приходе, прислав мальчишку, вместо того, чтобы прийти самому. Старик увидел молодое лицо с темными глазами, странно бледное, но не от болезни, непохожее на лица деревенских женщин; лицо смотрело на него сверху, а он, теперь уже выпрямившись, сидел на кровати, сжимая в руке конверт; несвежее белье висело мешком, а сбившееся одеяло прикрывало ноги до бедер.
- Это его? - спросил он. - Только не лгите!
- Да, - сказала она. - Он, видно, ушел.
- Ушел, - сказал он. - Вам его здесь не сцапать. Он вам оставил вот это. И велел сказать "нет". - Старик протянул конверт. Он был запечатан, но не надписан. Старик не сводил глаз с нее, пока она, держа конверт одной рукой, не умудрилась его разорвать, вывалить аккуратно перевязанную пачку денег на одеяло, даже не посмотрев на них, а потом заглянула в пустой конверт, скомкала и бросила его на землю.
- Тут только деньги, - сказала она.
- А чего вы ждали? - спросил он. - Вы же, наверно, давно его знаете или хотя бы часто видели, раз родили от него ребенка, неужели вы его еще не раскусили?
- Не очень-то часто я его видела, - ответила она. - И не очень давно знаю. Всего одну неделю прошлой осенью, а в январе он за мной послал, мы поехали на запад, в Нью-Мексико, и прожили с ним шесть недель, там я могла готовить ему обед и стирать его белье...
- Но он на вас не женился. И даже не обещал. Вы мне не лгите. Жениться он был не обязан.
- Не обязан, - сказала она. - Я знала, что делаю. Знала с самого начала, еще до того, как мы договорились. Потом мы еще раз договорились, что между нами все кончено, перед тем, как он уехал из Нью-Мексико. Я ему поверила. Не могла не поверить. Как же я могла ему не поверить? Но месяц назад я ему написала, чтобы совсем убедиться, а письмо вернулось нераспечатанным, и тогда я убедилась окончательно. Поэтому до прошлой недели я и сама не знала, что сюда поеду. Я ждала вчера на дороге, когда проехала машина, он меня увидел, и тогда я убедилась окончательно...
- Что же вам тогда надо? - спросил он. - Чего вы хотите?
- Ну да, - сказала она. Он сердито смотрел на нее, седые волосы во сне растрепались, глаза без очков смотрели рассеянно и казались мутными, бесцветными, без зрачка.
- Он встретил вас как-то на улице, когда у нас свалился за борт ящик с провизией. А через месяц вы с ним уехали и были с ним, пока не прижили ребенка. Тогда он взял шляпу, поклонился и ушел. Неужели у вас нет никакой родни?
- Есть. Тетя в Виксбурге. Я переехала к ней два года назад, когда умер отец; раньше мы жили в Индианаполисе. Но у тети своя семья, ей и так приходится брать на дом стирку, поэтому я поехала на работу в Алусчаскуну учительницей...
- Брать на дом стирку? - переспросил он. - Стирку? - Он подскочил, откинулся и оперся на руку, встрепанный, с широко открытыми глазами. Теперь он понял, что ему почудилось, когда она вошла, о чем его предупредил старый Ишам, - странная бесцветная бледность кожи и губ, но не от болезни, трагическая обреченность взгляда... "Может, через тысячу или две тысячи лет кровь их смешается с нашей и мы об этом забудем, - подумал он. - Но, господи, сжалься над этими двумя!" Он воскликнул негромко, с удивлением, жалостью и обидой:
- Ты черномазая?
- Да, - сказала она.
- На что ж ты тогда здесь надеялась?
- Ни на что.
- Тогда зачем ты пришла? Сама говоришь, что ждала вчера в Алусчаскуне и он тебя видел.
- Я еду обратно на север, - сказала она.
1 2 3 4 5