Сомнений не могло быть. Второй такой мрачной долины нет в Африке.
Я сидел на козлах первого фургона, ел ужин, состоявший из сушеного мяса и печенья, и размышлял, жив ли еще Зикали и не пойти ли мне в ущелье узнать, как он поживает. В конце концов я решил не ходить, так как мрачное ущелье отталкивало меня и у меня не было особой охоты выслушивать зловещие предсказания Зикали. Итак, я продолжал сидеть, наблюдая изумительный эффект красного вечернего света, вливавшегося между стенами скал.
Вскоре я заметил далеко впереди одинокую человеческую фигуру. Она направлялась ко мне по тропинке, пролегавшей по дну ущелья, но я не мог еще определить: мужчина ли это или женщина. На фоне этой гигантской декорации фигурка казалась необычайно маленькой и одинокой, но это живое существо среди всего этого молчаливого, неподвижного величия привлекло мое внимание. Мне интересно было знать, мужчина ли это или женщина и что этот человек делает здесь в этой зловещей долине.
Фигура придвигалась все ближе и ближе, и я мог рассмотреть, что это была стройная и высокая фигура, но к какому полу она принадлежала, я не знал, потому что она была закутана в плащ из великолепного серого меха. В это время к фургону подошел Скауль и спросил меня о чем-то и тем отвлек мое внимание на несколько минут. Когда я снова оглянулся, фигура стояла в трех метрах от меня, но лицо ее было скрыто капюшоном, прикрепленным к плащу.
– Кто ты и что тебе надо? – спросил я.
– Ты меня не узнаешь, Макумазан? – ответил нежный голос.
– Как я могу узнать человека, когда он завязан, как тыквенный кувшин в циновке. Но ведь это… это…
– Да, это Мамина, и я очень рада, что ты помнишь мой голос, Макумазан, хотя мы были с тобой разлучены на такое долгое, долгое время. – И порывистым движением она откинула назад капюшон и плащ и предстала предо мной во всей своей красе.
Я спрыгнул с фургона и взял ее за руку.
239
– О Макумазан, – сказала она, не выпуская моей руки, – я так рада видеть наконец друга. – Она посмотрела на меня умоляющими глазами, и при красном освещении они показались мне полными слез.
– Друга, Мамина! – воскликнул я. – Но теперь, когда ты богата и жена могучего предводителя, у тебя, вероятно, множество друзей?
– Увы, Макумазан! Я богата только заботами. Муж мой скуп и копит, как муравей к зиме. Ему жалко даже этого плаща, который я себе сделала. А что касается друзей, то он так ревнив, что ни с кем не позволяет мне дружить.
– Он не может ревновать тебя к женщинам, Мамина!
– Женщины! Пфф! Я не люблю женщин. Они очень нехороши со мной, потому что… потому что… может быть, ты сам догадаешься почему, Макумазан, – ответила она, бросив быстрый взгляд в маленькое дорожное зеркальце, висевшее на фургоне (я недавно причесывался перед ним), и мило улыбнулась.
– По крайней мере у тебя есть муж, Мамина, и я думал, что теперь…
Она подняла руку.
– Мой муж? О, лучше бы его не было! Я ненавижу его, Макумазан! А остальные мужчины… нет! Я никогда никого не любила, кроме одного, чье имя, может быть, ты случайно помнишь, Макумазан.
– Ты говоришь, я полагаю, о Садуко, – начал я.
– Скажи мне, Макумазан, – с невинным видом спросила она, – белые люди очень глупые? Я спрашиваю это потому, что ты, кажется, поглупел за это время, что провел с белыми. Или у тебя плохая память?
Я почувствовал, что покраснел, и торопливо перебил ее:
– Если ты не любишь своего мужа, то не должна была выходить за него замуж. Ты сама знаешь, что тебя никто не неволил.
– Когда некуда сесть, кроме как на два колючих куста, Макумазан, то из них выбираешь тот, на котором на вид меньше шипов. Но иногда оказывается, что их там сотни, хотя их раньше не было видно. Ты понимаешь, что устаешь стоять все время.
– Потому-то ты и отправилась гулять, Мамина. Я хочу спросить, что ты здесь делаешь одна?
– Я? О, я слышала, что ты проезжаешь этой дорогой, и пришла поболтать с тобой. Нет, от тебя я не могу скрыть ни частицы правды. Я пришла поговорить с тобой, но я пришла также повидать Зикали и спросить его, что должна сделать жена, которая ненавидит своего мужа.
– Вот как! И что же он тебе ответил?
– Он ответил, что лучше бы ей сбежать с другим мужчиной, если есть такой, которого она любит… конечно, с тем, чтобы совсем уехать из страны зулусов, – ответила она, посмотрев сперва на меня, а затем на мой фургон и на двух лошадей, привязанных к нему.
– Это все, что он сказал, Мамина?
– Нет. Разве я не сказала тебе, что я не могу скрыть от тебя крупицы правды? Он прибавил, что если первый совет не удастся привести в исполнение, то мне остается только сидеть и пить кислое молоко, делая вид, что оно сладкое, пока судьба не пришлет мне новой коровы. Кажется, он думает, что судьба будет ко мне очень щедра в отношении новых коров.
– И еще что? – спросил я.
– Ведь я сказала тебе, что ты узнаешь всю, всю правду. Зикали, по-видимому, думает также, что всех моих коров, старых и новых, ожидает очень скверный конец. Он мне не сказал, какой конец.
Она слегка отвернулась, а когда снова взглянула на меня, я увидел, что она плакала, действительно плакала настоящими слезами.
– Вот почему, – продолжала она тихим, заглушённым голосом, – я не хочу больше соблазнять тебя бежать со мною, как я это хотела сделать, когда увидела тебя. Но это правда, Макумазан, что ты единственный человек, которого я когда-либо любила или когда-либо полюблю. И ты отлично знаешь, что я могла бы заставить тебя бежать со мною, если захотела бы, несмотря на то, что я черная, а ты белый – о да, еще сегодня ночью ты увез бы меня. Ноя этого не сделаю. К чему навлекать на тебя всякие беды? Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей туда, куда ветер понесет меня. А теперь дай мне чашку воды и я уйду – чашку воды, не больше. О, не бойся за меня и не принимай такого расстроенного вида, иначе я расплачусь. Там, за тем холмом, меня ожидают провожатые. Вот, спасибо за воду, Макумазан, и спокойной ночи. Несомненно, мы скоро встретимся с тобой и… Да, я забыла, Зикали сказал, что хотел бы поговорить с тобой. Спокойной ночи, Макумазан, спокойной ночи. Надеюсь, что ты устроил выгодную сделку с моим отцом, Умбези, и с Мазапо, моим мужем. Я удивляюсь, почему судьба выбрала таких людей в качестве моего отца и мужа моего. Подумай об этом, Макумазан, и скажи мне, когда мы в следующий раз встретимся. Подари мне это хорошенькое зеркальце на память, Макумазан; когда я буду смотреться в него, я увижу не только себя, но и тебя, а это мне будет приятно – ты не можешь себе представить, как приятно. Благодарю тебя. Спокойной ночи.
Минуту спустя я следил глазами за ее одинокой маленькой фигуркой, снова закутанной в плащ, до тех пор, пока она не скрылась за гребень холма. И когда она исчезла, я почувствовал, как какой-то комочек застрял в моем горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Я сидел на козлах первого фургона, ел ужин, состоявший из сушеного мяса и печенья, и размышлял, жив ли еще Зикали и не пойти ли мне в ущелье узнать, как он поживает. В конце концов я решил не ходить, так как мрачное ущелье отталкивало меня и у меня не было особой охоты выслушивать зловещие предсказания Зикали. Итак, я продолжал сидеть, наблюдая изумительный эффект красного вечернего света, вливавшегося между стенами скал.
Вскоре я заметил далеко впереди одинокую человеческую фигуру. Она направлялась ко мне по тропинке, пролегавшей по дну ущелья, но я не мог еще определить: мужчина ли это или женщина. На фоне этой гигантской декорации фигурка казалась необычайно маленькой и одинокой, но это живое существо среди всего этого молчаливого, неподвижного величия привлекло мое внимание. Мне интересно было знать, мужчина ли это или женщина и что этот человек делает здесь в этой зловещей долине.
Фигура придвигалась все ближе и ближе, и я мог рассмотреть, что это была стройная и высокая фигура, но к какому полу она принадлежала, я не знал, потому что она была закутана в плащ из великолепного серого меха. В это время к фургону подошел Скауль и спросил меня о чем-то и тем отвлек мое внимание на несколько минут. Когда я снова оглянулся, фигура стояла в трех метрах от меня, но лицо ее было скрыто капюшоном, прикрепленным к плащу.
– Кто ты и что тебе надо? – спросил я.
– Ты меня не узнаешь, Макумазан? – ответил нежный голос.
– Как я могу узнать человека, когда он завязан, как тыквенный кувшин в циновке. Но ведь это… это…
– Да, это Мамина, и я очень рада, что ты помнишь мой голос, Макумазан, хотя мы были с тобой разлучены на такое долгое, долгое время. – И порывистым движением она откинула назад капюшон и плащ и предстала предо мной во всей своей красе.
Я спрыгнул с фургона и взял ее за руку.
239
– О Макумазан, – сказала она, не выпуская моей руки, – я так рада видеть наконец друга. – Она посмотрела на меня умоляющими глазами, и при красном освещении они показались мне полными слез.
– Друга, Мамина! – воскликнул я. – Но теперь, когда ты богата и жена могучего предводителя, у тебя, вероятно, множество друзей?
– Увы, Макумазан! Я богата только заботами. Муж мой скуп и копит, как муравей к зиме. Ему жалко даже этого плаща, который я себе сделала. А что касается друзей, то он так ревнив, что ни с кем не позволяет мне дружить.
– Он не может ревновать тебя к женщинам, Мамина!
– Женщины! Пфф! Я не люблю женщин. Они очень нехороши со мной, потому что… потому что… может быть, ты сам догадаешься почему, Макумазан, – ответила она, бросив быстрый взгляд в маленькое дорожное зеркальце, висевшее на фургоне (я недавно причесывался перед ним), и мило улыбнулась.
– По крайней мере у тебя есть муж, Мамина, и я думал, что теперь…
Она подняла руку.
– Мой муж? О, лучше бы его не было! Я ненавижу его, Макумазан! А остальные мужчины… нет! Я никогда никого не любила, кроме одного, чье имя, может быть, ты случайно помнишь, Макумазан.
– Ты говоришь, я полагаю, о Садуко, – начал я.
– Скажи мне, Макумазан, – с невинным видом спросила она, – белые люди очень глупые? Я спрашиваю это потому, что ты, кажется, поглупел за это время, что провел с белыми. Или у тебя плохая память?
Я почувствовал, что покраснел, и торопливо перебил ее:
– Если ты не любишь своего мужа, то не должна была выходить за него замуж. Ты сама знаешь, что тебя никто не неволил.
– Когда некуда сесть, кроме как на два колючих куста, Макумазан, то из них выбираешь тот, на котором на вид меньше шипов. Но иногда оказывается, что их там сотни, хотя их раньше не было видно. Ты понимаешь, что устаешь стоять все время.
– Потому-то ты и отправилась гулять, Мамина. Я хочу спросить, что ты здесь делаешь одна?
– Я? О, я слышала, что ты проезжаешь этой дорогой, и пришла поболтать с тобой. Нет, от тебя я не могу скрыть ни частицы правды. Я пришла поговорить с тобой, но я пришла также повидать Зикали и спросить его, что должна сделать жена, которая ненавидит своего мужа.
– Вот как! И что же он тебе ответил?
– Он ответил, что лучше бы ей сбежать с другим мужчиной, если есть такой, которого она любит… конечно, с тем, чтобы совсем уехать из страны зулусов, – ответила она, посмотрев сперва на меня, а затем на мой фургон и на двух лошадей, привязанных к нему.
– Это все, что он сказал, Мамина?
– Нет. Разве я не сказала тебе, что я не могу скрыть от тебя крупицы правды? Он прибавил, что если первый совет не удастся привести в исполнение, то мне остается только сидеть и пить кислое молоко, делая вид, что оно сладкое, пока судьба не пришлет мне новой коровы. Кажется, он думает, что судьба будет ко мне очень щедра в отношении новых коров.
– И еще что? – спросил я.
– Ведь я сказала тебе, что ты узнаешь всю, всю правду. Зикали, по-видимому, думает также, что всех моих коров, старых и новых, ожидает очень скверный конец. Он мне не сказал, какой конец.
Она слегка отвернулась, а когда снова взглянула на меня, я увидел, что она плакала, действительно плакала настоящими слезами.
– Вот почему, – продолжала она тихим, заглушённым голосом, – я не хочу больше соблазнять тебя бежать со мною, как я это хотела сделать, когда увидела тебя. Но это правда, Макумазан, что ты единственный человек, которого я когда-либо любила или когда-либо полюблю. И ты отлично знаешь, что я могла бы заставить тебя бежать со мною, если захотела бы, несмотря на то, что я черная, а ты белый – о да, еще сегодня ночью ты увез бы меня. Ноя этого не сделаю. К чему навлекать на тебя всякие беды? Иди своей дорогой, Макумазан, а я пойду своей туда, куда ветер понесет меня. А теперь дай мне чашку воды и я уйду – чашку воды, не больше. О, не бойся за меня и не принимай такого расстроенного вида, иначе я расплачусь. Там, за тем холмом, меня ожидают провожатые. Вот, спасибо за воду, Макумазан, и спокойной ночи. Несомненно, мы скоро встретимся с тобой и… Да, я забыла, Зикали сказал, что хотел бы поговорить с тобой. Спокойной ночи, Макумазан, спокойной ночи. Надеюсь, что ты устроил выгодную сделку с моим отцом, Умбези, и с Мазапо, моим мужем. Я удивляюсь, почему судьба выбрала таких людей в качестве моего отца и мужа моего. Подумай об этом, Макумазан, и скажи мне, когда мы в следующий раз встретимся. Подари мне это хорошенькое зеркальце на память, Макумазан; когда я буду смотреться в него, я увижу не только себя, но и тебя, а это мне будет приятно – ты не можешь себе представить, как приятно. Благодарю тебя. Спокойной ночи.
Минуту спустя я следил глазами за ее одинокой маленькой фигуркой, снова закутанной в плащ, до тех пор, пока она не скрылась за гребень холма. И когда она исчезла, я почувствовал, как какой-то комочек застрял в моем горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58