Никто в мире не имел права убрать из палатки Йоссариана наполовину распакованные пожитки погибшего лейтенанта, хотя изъять их было необходимо. Майор Майор поставил на карту свою репутацию, разрешив лейтенанту Таусеру ответить вышестоящим инстанциям, что лейтенант, погибший над Орвьетто менее чем через два часа после прибытия в эскадрилью, будто бы вовсе не прибывал в эскадрилью. Единственным человеком, который мог бы убрать имущество лейтенанта из палатки, был, по мнению майора Майора, сам Йоссариан, но Йоссариан, по мнению майора Майора, не имел на это права.
Майор Майор застонал, когда Йоссариан с помощью каната сбил его с ног. Он попытался подняться, но Йоссариан и не думал его отпускать
— Капитан Йоссариан, — сказал Йоссариан, — просит разрешения немедленно обратиться к майору по вопросу жизни и смерти.
— Отпустите меня, пожалуйста. Я хочу встать, — слабым голосом взмолился майор Майор. — Не могу же я лежа ответить на ваше приветствие.
Когда Йоссариан освободил его, майор с трудом поднялся с земли. Йоссариан еще раз отдал честь и повторил свою просьбу.
— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал майор. — Здесь не самое удобное место для разговора.
— Слушаюсь, сэр.
Они стряхнули с себя пыль и в тягостном молчании шли до самого входа в штабную палатку.
— Обождите, пожалуйста, минутку, я смажу царапины йодом, а затем сержант Таусер пригласит вас.
— Слушаюсь, сэр.
Майор Майор с достоинством прошествовал через канцелярию, не поднимая глаз на писарей, склонившихся над своими скоросшивателями, картотечными ящиками и пишущими машинками. Едва зайдя за полог, отделявший кабинет от канцелярии, майор Майор метнулся к окошку и выпрыгнул вон. Под окошком по стойке «смирно» стоял Йоссариан. Отдав честь, он отчеканил:
— Капитан Йоссариан просит разрешения немедленно обратиться к майору Майору по вопросу жизни и смерти.
— Не разрешаю, — отрезал майор Майор.
— Так дело не пойдет. Майор Майор капитулировал.
— Ладно, — согласился он устало. — Давайте поговорим. Прыгайте в мой кабинет.
— Нет, раньше вы.
Они впрыгнули в кабинет. Майор Майор сел, а Йоссариан принялся расхаживать перед письменным столом и втолковывать, что он не желает больше летать на боевые задания. «Ну что я могу сделать?» — размышлял майор Майор. Он мог действовать только согласно инструкции подполковника Корна и уповать на лучшее.
— Почему вы не желаете летать?
— Боюсь.
— Что ж, стыдиться тут нечего, — ласково объяснил майор Майор. — Мы все боимся.
— А я и не стыжусь, — сказал Йоссариан. — Я боюсь, а не стыжусь.
— Если бы вы никогда и ничего не боялись, вы были бы ненормальным. Даже очень храбрые люди испытывают страх. Пожалуй, самое трудное в бою — преодолеть страх.
— Ну вот, поехали, поехали, майор. Неужели нельзя обойтись без этой дерьмовой демагогии?
Майор Майор застенчиво опустил глаза и стал катать между большим и указательным пальцами воображаемую песчинку.
— Ну а что бы вы хотели от меня услышать?
— Что я выполнил норму боевых вылетов и могу отправляться домой.
— Сколько вы налетали?
— Пятьдесят одно задание.
— Вам осталось всего лишь четыре вылета.
— Как бы не так! Он повысит норму. Каждый раз, как только я выполняю норму, он ее повышает.
— Возможно, в этот раз полковник этого не сделает.
— Он еще ни одного человека не отпустил домой. Он только разрешает налетавшим норму поболтаться на земле без дела в ожидании приказа об отправке домой, а потом, когда ему не хватает людей для комплектования экипажей, он опять повышает норму вылетов и снова бросает всех на боевые операции. С тех пор как он сюда прибыл, от только так и действует.
— Вам не следует бранить полковника Кэткарта за задержку с приказами, — сказал майор Майор. — Приказы, поступающие от нас, утверждает штаб двадцать седьмой воздушной армии, он и несет ответственность за быстрое прохождение приказов по инстанциям.
— Он мог бы запросить замену, а нас отослать домой. Но как бы там ни было, а мне говорили, что в штабе двадцать седьмой воздушной армии настаивают лишь на сорока вылетах, а пятьдесят пять вылетов — это собственное изобретение полковника.
— Об этом мне ничего не известно, — ответил майор Майор, — Полковник Кэткарт — наш командир, и мы обязаны ему подчиняться. Почему бы вам не налетать еще четыре задания и не посмотреть, что из этого получится?
— Не хочу.
«Что же делать? — снова мысленно спросил себя майор Майор. — Ну что делать с человеком, который смотрит вам прямо в глаза и заявляет, что скорее готов умереть, чем быть убитым в бою, с человеком, столь же зрелым и умственно развитым, как вы сами, хотя вы должны делать вид, что вы мудрей и лучше, чем он? Ну что мне ему сказать?»
— Что, если сделать так: вы выполните норму боевых вылетов, а затем мы будем посылать вас «за молоком»? Таким образом, только четыре боевых задания — и вы больше не подвергаетесь никакому риску.
— Не нужны мне ваши полеты «за молоком»! Я не желаю больше ни минуты оставаться на войне!
— Неужели вы хотите видеть свою родину побежденной? — спросил майор Майор.
— Нас не победят. У нас больше народу, больше денег и сырья. Десять миллионов военнослужащих могут стать на мое место, а то одних убивают, а другие в это время делают деньги и живут припеваючи. Пусть других убивают.
— Но представьте себе, что получится, если каждый американец станет рассуждать подобным образом.
— Только круглый дурак рассуждает иначе. Разве я не прав?
«Ну что ты ему на это скажешь? — горестно размышлял майор Майор. — Сказать, что я ничего не могу поделать, означает, что вообще-то я сделал бы кое-что, будь это в моих силах, но не делаю только из-за ошибочной и несправедливой политики подполковника Корна. Нет, нет, я категорически не имею права сказать ему, что ничего не могу поделать», — решил майор Майор и сказал:
— Очень сожалею, но я ничего не могу поделать.
10. Уинтергрин
Клевинджер погиб. Восемнадцать самолетов нырнули в ослепительно белое облако неподалеку от Эльбы, возвращаясь после еженедельного полета «за молоком» в Парму. Вышли из облака семнадцать. От пропавшего самолета не осталось и следа — ни в воздухе, ни на гладкой нефтяной поверхности воды. Обломков тоже не было. До захода солнца вокруг злополучного облака кружили самолеты. Ночью облако растаяло, и, когда настало утро, Клевинджера уже не существовало.
Это исчезновение было поразительным, хотя, безусловно, оно поражало меньше, чем великий заговор на учебной базе Лоури-Филд: там как-то в день выплаты жалованья из одной казармы исчезли все шестьдесят четыре человека, и никто о них больше не слышал. До того как Клевинджер непостижимым образом ушел из жизни, Йоссариан по простоте души полагал, что эти шестьдесят четыре взяли и ушли в самоволку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Майор Майор застонал, когда Йоссариан с помощью каната сбил его с ног. Он попытался подняться, но Йоссариан и не думал его отпускать
— Капитан Йоссариан, — сказал Йоссариан, — просит разрешения немедленно обратиться к майору по вопросу жизни и смерти.
— Отпустите меня, пожалуйста. Я хочу встать, — слабым голосом взмолился майор Майор. — Не могу же я лежа ответить на ваше приветствие.
Когда Йоссариан освободил его, майор с трудом поднялся с земли. Йоссариан еще раз отдал честь и повторил свою просьбу.
— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал майор. — Здесь не самое удобное место для разговора.
— Слушаюсь, сэр.
Они стряхнули с себя пыль и в тягостном молчании шли до самого входа в штабную палатку.
— Обождите, пожалуйста, минутку, я смажу царапины йодом, а затем сержант Таусер пригласит вас.
— Слушаюсь, сэр.
Майор Майор с достоинством прошествовал через канцелярию, не поднимая глаз на писарей, склонившихся над своими скоросшивателями, картотечными ящиками и пишущими машинками. Едва зайдя за полог, отделявший кабинет от канцелярии, майор Майор метнулся к окошку и выпрыгнул вон. Под окошком по стойке «смирно» стоял Йоссариан. Отдав честь, он отчеканил:
— Капитан Йоссариан просит разрешения немедленно обратиться к майору Майору по вопросу жизни и смерти.
— Не разрешаю, — отрезал майор Майор.
— Так дело не пойдет. Майор Майор капитулировал.
— Ладно, — согласился он устало. — Давайте поговорим. Прыгайте в мой кабинет.
— Нет, раньше вы.
Они впрыгнули в кабинет. Майор Майор сел, а Йоссариан принялся расхаживать перед письменным столом и втолковывать, что он не желает больше летать на боевые задания. «Ну что я могу сделать?» — размышлял майор Майор. Он мог действовать только согласно инструкции подполковника Корна и уповать на лучшее.
— Почему вы не желаете летать?
— Боюсь.
— Что ж, стыдиться тут нечего, — ласково объяснил майор Майор. — Мы все боимся.
— А я и не стыжусь, — сказал Йоссариан. — Я боюсь, а не стыжусь.
— Если бы вы никогда и ничего не боялись, вы были бы ненормальным. Даже очень храбрые люди испытывают страх. Пожалуй, самое трудное в бою — преодолеть страх.
— Ну вот, поехали, поехали, майор. Неужели нельзя обойтись без этой дерьмовой демагогии?
Майор Майор застенчиво опустил глаза и стал катать между большим и указательным пальцами воображаемую песчинку.
— Ну а что бы вы хотели от меня услышать?
— Что я выполнил норму боевых вылетов и могу отправляться домой.
— Сколько вы налетали?
— Пятьдесят одно задание.
— Вам осталось всего лишь четыре вылета.
— Как бы не так! Он повысит норму. Каждый раз, как только я выполняю норму, он ее повышает.
— Возможно, в этот раз полковник этого не сделает.
— Он еще ни одного человека не отпустил домой. Он только разрешает налетавшим норму поболтаться на земле без дела в ожидании приказа об отправке домой, а потом, когда ему не хватает людей для комплектования экипажей, он опять повышает норму вылетов и снова бросает всех на боевые операции. С тех пор как он сюда прибыл, от только так и действует.
— Вам не следует бранить полковника Кэткарта за задержку с приказами, — сказал майор Майор. — Приказы, поступающие от нас, утверждает штаб двадцать седьмой воздушной армии, он и несет ответственность за быстрое прохождение приказов по инстанциям.
— Он мог бы запросить замену, а нас отослать домой. Но как бы там ни было, а мне говорили, что в штабе двадцать седьмой воздушной армии настаивают лишь на сорока вылетах, а пятьдесят пять вылетов — это собственное изобретение полковника.
— Об этом мне ничего не известно, — ответил майор Майор, — Полковник Кэткарт — наш командир, и мы обязаны ему подчиняться. Почему бы вам не налетать еще четыре задания и не посмотреть, что из этого получится?
— Не хочу.
«Что же делать? — снова мысленно спросил себя майор Майор. — Ну что делать с человеком, который смотрит вам прямо в глаза и заявляет, что скорее готов умереть, чем быть убитым в бою, с человеком, столь же зрелым и умственно развитым, как вы сами, хотя вы должны делать вид, что вы мудрей и лучше, чем он? Ну что мне ему сказать?»
— Что, если сделать так: вы выполните норму боевых вылетов, а затем мы будем посылать вас «за молоком»? Таким образом, только четыре боевых задания — и вы больше не подвергаетесь никакому риску.
— Не нужны мне ваши полеты «за молоком»! Я не желаю больше ни минуты оставаться на войне!
— Неужели вы хотите видеть свою родину побежденной? — спросил майор Майор.
— Нас не победят. У нас больше народу, больше денег и сырья. Десять миллионов военнослужащих могут стать на мое место, а то одних убивают, а другие в это время делают деньги и живут припеваючи. Пусть других убивают.
— Но представьте себе, что получится, если каждый американец станет рассуждать подобным образом.
— Только круглый дурак рассуждает иначе. Разве я не прав?
«Ну что ты ему на это скажешь? — горестно размышлял майор Майор. — Сказать, что я ничего не могу поделать, означает, что вообще-то я сделал бы кое-что, будь это в моих силах, но не делаю только из-за ошибочной и несправедливой политики подполковника Корна. Нет, нет, я категорически не имею права сказать ему, что ничего не могу поделать», — решил майор Майор и сказал:
— Очень сожалею, но я ничего не могу поделать.
10. Уинтергрин
Клевинджер погиб. Восемнадцать самолетов нырнули в ослепительно белое облако неподалеку от Эльбы, возвращаясь после еженедельного полета «за молоком» в Парму. Вышли из облака семнадцать. От пропавшего самолета не осталось и следа — ни в воздухе, ни на гладкой нефтяной поверхности воды. Обломков тоже не было. До захода солнца вокруг злополучного облака кружили самолеты. Ночью облако растаяло, и, когда настало утро, Клевинджера уже не существовало.
Это исчезновение было поразительным, хотя, безусловно, оно поражало меньше, чем великий заговор на учебной базе Лоури-Филд: там как-то в день выплаты жалованья из одной казармы исчезли все шестьдесят четыре человека, и никто о них больше не слышал. До того как Клевинджер непостижимым образом ушел из жизни, Йоссариан по простоте души полагал, что эти шестьдесят четыре взяли и ушли в самоволку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141