— И вы считаете, что я от этого буду чувствовать себя лучше?
Она остро взглянула на меня сверху вниз, в ее глазах мелькнул гнев, но она быстро овладела собой.
— Может быть, если я вам все расскажу, мистер Нельсон.
— А это как-то связано с происшедшим?
— Связано. — Она сорвала и растерла в пальцах лист каперса, будто глядя в свое прошлое. — Я родилась в Алжире. В сельской местности. Отец — француз, а мать — бедуинка.
— Интересная смесь. А где вы держите ваш кинжал?
Она пропустила мимо ушей мой выпад и продолжала:
— Семья владела большим имением. Два виноградника. Отец считался богатым человеком. Когда де Голль в шестьдесят втором объявил Алжир независимым, мы решили остаться, но в шестьдесят пятом все рухнуло. Сельскохозяйственные земли, принадлежавшие иностранцам, объявили экспроприированными, и многие французы уехали из страны. Когда моя мать умерла, отец решил, что и для него настало время расстаться с Алжиром.
— Сколько вам тогда было лет?
— Четырнадцать. Он решил бежать тайно, потому что не рассчитывал, что местные власти разрешат нам взять с собой ценности.
— Но была и другая причина?
— Думаю, что можно так сказать. — Она слабо улыбнулась. — Недалеко от нас, в Тизи-Бену, есть монастырь сестер милосердия. Небольшой мавританский дворец, построенный в виде крепости. Там я получила образование. Во время первых тяжелых лет независимости монастырь служил укрытием. Из близлежащих церквей свозили туда ценности, чтобы не дать их реквизировать.
Вот это становилось уже более интересным; я приподнялся и повернулся к ней лицом.
— Какие ценности?
— О, обычные вещи. Церковная утварь, разная посуда… Многие из них в монастыре перелили в слитки. Довольно суровая мера, но необходимая.
— А почему в слитки? — спросил я, понимая, что задаю вопрос, на который знаю ответ.
— Чтобы мой отец мог вывезти их оттуда.
— И как дорого оценивались сокровища?
— Что-то более миллиона фунтов стерлингов в золоте и серебре. Но это только грубая оценка. Кроме того, драгоценные камни, которые трудно оценить. А некоторые предметы можно считать и вовсе бесценными.
— Что же, например?
— Статую Святой Девы из кованого серебра, известную как Дева из Тизи-Бену, но на самом деле ее сделал сарацинский ювелир Амор Халиф в Дамаске в одиннадцатом веке.
— Бог мой, да вас должны на руках носить, если вы приехали сюда с такой дорогой реликвией.
— Увы, нам не удалось ее вывезти, — спокойно ответила она. — В этом-то все и дело. Она и сейчас там. Пилота, которого нанял мой отец, звали Егер. Южноафриканец. Чтобы его не засекли радары, он летел к нам ночью из Франции на высоте четырехсот футов. — Она покачала головой, и в ее голосе послышалась печаль. — Громадный чернобородый мужчина, он так весело смеялся и носил пистолет в наплечной кобуре. Очень жизнерадостный. Мне кажется, он самая романтичная фигура из всех, кого я встречала в жизни.
— А какой у него самолет?
— По-моему, «Герон», есть такой?
Я кивнул.
— Четыре двигателя. Они применялись несколько лет назад для правительственных полетов. А кто летел?
— Отец, я и Талиф, наш надсмотрщик за виноградниками.
— А какова его история?
— Он многие годы работал у моего отца. Они очень подружились. — Она пожала плечами. — Он предпочел полететь с нами, а не остаться. Были и другие желающие, но в последний момент у нас возникли осложнения, и нам пришлось уезжать в спешке.
— А что случилось?
— О, я сама точно не знаю. Кажется, про побег узнал местный комендант — майор Талеб. Мой отец никогда с ним не ладил. Его мать француженка, но по каким-то причинам это заставляло его еще больше ненавидеть французов. Он много лет сражался на стороне Фронта национального освобождения.
— Ну и что было дальше?
— Мы взлетели как раз в тот момент, когда Талеб приехал, чтобы арестовать нас. И это для нас обернулось плохо. Я думаю, он немедленно сообщил обо всем военно-воздушным силам.
— И вас перехватили?
Она кивнула.
— Уже над побережьем, у мыса Джинет. Вы знаете такое место на побережье? Вам известны болота Хуфры?
— Слышал о них.
— Егер попытался совершить вынужденную посадку над одной из лагун. Он и отец погибли, самолет пошел ко дну, но Талиф ухитрился вытащить меня в последний момент. Он отвез меня в Зарзу, рыбацкую деревню поблизости, и выходил там. Потом переправил во Францию и передал на попечение сестер милосердия в Гренобле.
— А вы рассказывали кому-нибудь обо всем этом?
— Только сестрам, но они ничего не могли сделать для меня. А для алжирцев мы все погибли.
— И что произошло потом?
— Монашеский орден использовал свое влияние, чтобы устроить Талифа на работу в Марселе. Я продолжила образование, но потом обнаружила в себе призвание служить людям. Меня выучили на медицинскую сестру и послали в Дакку.
— И вот теперь вы вернулись.
— Только на время. Я тяжело заболела желтой лихорадкой. Чтобы оправиться от болезни, мне пришлось задержаться в Гренобле.
Все это казалось весьма захватывающим, но никак не объясняло недавних событий.
— И как же все это связано с Красной Рубашкой и его дружками? — нетерпеливо спросил я.
— О, непосредственно. Они работают на Талеба. Теперь он полковник алжирской тайной полиции. Я наводила справки.
— Но как, черт побери, он снова появился на сцене?
— Три недели назад Талиф приезжал в Гренобль навестить меня. Похоже, что недавно, когда он работал в марсельских доках, его узнал знакомый алжирский офицер торгового флота. Талиф тут же собрал свои вещи и уехал в Лион, где устроился в ночную смену на местном рынке, но однажды, вернувшись домой, застал там Талеба, который поджидал его. Он сказал Талифу, что если он согласится вернуться в Алжир и показать место, где упал самолет, то получит десять процентов и государственную службу.
— И что же сделал Талиф?
— Притворился, что согласен, а потом ускользнул по пути в Марсель и приехал ко мне. — Она воздела руки, и ее лицо осветилось лучезарной улыбкой. — О, как мне объяснить все вам? Это похоже на знак свыше. На свет в конце пути.
— Что-то не понимаю, — озадачился я.
— Наш госпиталь в Дакке полностью сгорел, мистер Нельсон. Мы потеряли все. У нас хватает людей, готовых работать, их много, но больше всего на свете нам нужны деньги.
Тут я все понял и с удивлением уставился на нее.
— И вы думаете, что дело можно поправить, если нанести короткий ночной визит в болота Хуфры?
— Совершенно верно, — ответила она с горящим взором. — Когда мистер Егер умирал, как раз перед тем как самолет затонул, он дал мне точные координаты и даже заставил повторить их. Его слова так и горят в моем мозгу по сей день.
— А что думают сестры милосердия о вашем маленьком плане?
— Они ничего не знают о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45