Она никогда не упоминала в разговоре о своем муже и в сущности чрезвычайно мало была посвящена во внутреннюю жизнь своего ребенка. Выражение скуки, завуалированное меланхолией, туманило ее миндалевидные глаза и лишь слегка приглушало таившийся в них огонь. Барон решил идти к цели стремительно и вместе с тем не выказывать поспешности. Напротив, как рыболов, который, приманивав добычу, отпускает леску, он разыгрывал равнодушие, чтобы заставить своего партнера домогаться сближения, хотя на самом деле этого домогался он. Он решил держаться несколько высокомерно, подчеркивая различие в общественном положении; его соблазняла мысль овладеть этой пышной, зрелой красотой, надеясь только на свою наружность, громкое аристократическое имя и холодное обращение.
Игра начинала уже не на шутку волновать его, и поэтому он принудил себя к осторожности. Почти весь день он провел у себя в комнате, в приятном сознании, что его ждут и сожалеют об его отсутствии. Но этот маневр не произвел особенно сильного впечатления на ту, в кого метил барон, зато бедный мальчик совсем истерзался. Эдгар чувствовал себя целый день бесконечно несчастным и потерянным. С упорной, свойственной его возрасту верностью он все эти долгие часы неустанно поджидал своего друга. Уйти или заняться чем-нибудь в одиночестве казалось ему изменой. Он бродил как неприкаянный по коридорам, и с каждым часом горе его усугублялось. Он уже был почти уверен, что с бароном случилось какое-нибудь несчастье или он, Эдгар, нечаянно обидел его, и мальчик чуть не плакал от нетерпения и страха.
Когда барон явился вечером к столу, ему был оказан блестящий прием. Эдгар, невзирая на строгий окрик матери и удивленные взгляды обедающих, бросился к нему навстречу и бурно обнял его худенькими руками. – Где вы были? Куда вы ушли? – порывисто спрашивал он. – Мы всюду искали вас. – Услышав это «мы», мать Эдгара покраснела и сказала почти сердито: «Sois sage, Edgar. Assieds toi!» []. (Она всегда говорила с ним по-французски, хотя владела этим языком далеко не в совершенстве и при более длительных разъяснениях частенько садилась на мель).
Эдгар повиновался, но продолжал приставать к барону.
– Ты забываешь, что барон волен делать, что ему угодно. Может быть, ему скучно с нами. – На этот раз она сама говорила и от своего имени, и барон с радостью почувствовал, что она напрашивается на комплимент.
Охотничий инстинкт властно заговорил в нем. Он был опьянен, взволнован – как быстро он напал на след, и дичь уже на расстоянии выстрела. Глаза у него заблестели, кровь кипела, речь лилась легко и свободно. Как всякий чувственный мужчина, он становился вдвойне добрым, вдвойне самим собой, как только замечал, что нравится женщинам; так многие актеры играют с вдохновением лишь тогда, когда чувствуют, что весь зрительный зал покорен ими. Он всегда слыл превосходным рассказчиком, умеющим говорить живо и образно, но сегодня – он выпил несколько бокалов шампанского, заказанного в честь новой дружбы, – он превзошел самого себя. Он рассказывал об охоте в Индии, в которой принимал участие, когда гостил у своего друга – знатного англичанина. Он намеренно выбрал такую безопасную тему; кроме того, он догадывался, что эту женщину должна волновать недоступная для нее экзотика. Эдгара же он пленил окончательно: глаза мальчика сверкали от восторга. Он не ел, не пил и жадно ловил каждое слово рассказчика. Ему и не снилось, что он когда-нибудь воочию увидит человека, на самом деле пережившего все эти невероятные приключения, о которых он читал в книжках: охота на тигров, темнокожие индийцы, и Джаггернаут – страшная священная колесница, давившая тысячи людей. До сих пор он не верил, что есть на свете такие люди, как не верил в существование сказочных стран, и рассказы барона внезапно открыли перед ним огромный неведомый мир. Он не сводил глаз со своего друга; не дыша смотрел на его руки, убившие тигра. Он едва осмеливался дрожащим голосом задавать вопросы; живое воображение рисовало ему яркие картины: вот его друг верхом на слоне, покрытом пурпурным чепраком, справа и слева темнокожие люди в роскошных тюрбанах, и вдруг из джунглей выскакивает тигр с оскаленными зубами и бьет грозной лапой по хоботу слона. Теперь барон рассказывал еще более увлекательные вещи, – к каким хитростям прибегают, охотясь на слонов: старые ручные животные заманивают в вагоны молодых, диких и резвых. Глаза мальчика лихорадочно блестели. И вдруг – точно нож, сверкнув, упал перед ним – его мама сказала, взглянув на часы: «Neuf heures! Au lit!» []
Эдгар побледнел. Для всех детей слова «иди спать» ужасны, потому что это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо неполноценности, самое наглядное различие между взрослыми и ребенком. Но во сколько раз убийственнее этот позор сейчас, в самый интересный момент, когда это лишает его права дослушать столь волнующий рассказ!
– Пожалуйста, мама, одну минутку, только еще про слонов.
Он хотел было начать клянчить, но тут же спохватился, вспомнив о своем новом достоинстве взрослого мужчины. Он решился лишь на одну попытку. Но почему-то сегодня мама была необыкновенно строга: – Нет, нет, поздно. Ступай наверх. Sois sage, Edgar. Я тебе все подробно расскажу, что будет говорить барон.
Эдгар медлил. Обычно мать укладывала его спать. Но он не настаивал, не желая унижаться перед своим другом. Детская гордость заставила его сохранить хотя бы видимость добровольного ухода.
– Правда, мама? Ты расскажешь мне все, все? И про слонов и про все другое?
– Расскажу, расскажу.
– И сейчас же! Сегодня же!
– Да, да, а теперь иди спать. Иди!
Эдгар и сам не ожидал, что ему удастся так спокойно подать руку барону и маме, хотя рыдания уже подступали к горлу. Барон дружески взъерошил ему волосы, и это еще вызвало улыбку на напряженном лице мальчика. Но потом он стремглав бросился к двери – иначе они увидели бы, как крупные слезы текли по его щекам.
Слоны
Мать Эдгара и барон посидели еще немного за столом, но они уже не говорили ни о слонах, ни об охоте на тигров. Едва мальчик ушел, между собеседниками возникла какая-то неловкость, какое-то неуловимое беспокойство. В конце концов они перешли в вестибюль и уселись в уголок. Барон блистал остроумием, она была слегка разгорячена шампанским, и их разговор сразу принял опасный оборот. Барона, собственно говоря, нельзя было назвать красивым; но он был молод, его смуглое энергичное лицо, мальчишески коротко остриженные волосы, быстрые, почти развязные движения пленяли ее своей юношеской непосредственностью. Она теперь с удовольствием смотрела на него вблизи и уже не боялась его взгляда. Но мало-помалу его слова становились более вольными, в них проскальзывало едва прикрытое желание – как будто он прикасался к ее телу, – и тогда она смущалась и краснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Игра начинала уже не на шутку волновать его, и поэтому он принудил себя к осторожности. Почти весь день он провел у себя в комнате, в приятном сознании, что его ждут и сожалеют об его отсутствии. Но этот маневр не произвел особенно сильного впечатления на ту, в кого метил барон, зато бедный мальчик совсем истерзался. Эдгар чувствовал себя целый день бесконечно несчастным и потерянным. С упорной, свойственной его возрасту верностью он все эти долгие часы неустанно поджидал своего друга. Уйти или заняться чем-нибудь в одиночестве казалось ему изменой. Он бродил как неприкаянный по коридорам, и с каждым часом горе его усугублялось. Он уже был почти уверен, что с бароном случилось какое-нибудь несчастье или он, Эдгар, нечаянно обидел его, и мальчик чуть не плакал от нетерпения и страха.
Когда барон явился вечером к столу, ему был оказан блестящий прием. Эдгар, невзирая на строгий окрик матери и удивленные взгляды обедающих, бросился к нему навстречу и бурно обнял его худенькими руками. – Где вы были? Куда вы ушли? – порывисто спрашивал он. – Мы всюду искали вас. – Услышав это «мы», мать Эдгара покраснела и сказала почти сердито: «Sois sage, Edgar. Assieds toi!» []. (Она всегда говорила с ним по-французски, хотя владела этим языком далеко не в совершенстве и при более длительных разъяснениях частенько садилась на мель).
Эдгар повиновался, но продолжал приставать к барону.
– Ты забываешь, что барон волен делать, что ему угодно. Может быть, ему скучно с нами. – На этот раз она сама говорила и от своего имени, и барон с радостью почувствовал, что она напрашивается на комплимент.
Охотничий инстинкт властно заговорил в нем. Он был опьянен, взволнован – как быстро он напал на след, и дичь уже на расстоянии выстрела. Глаза у него заблестели, кровь кипела, речь лилась легко и свободно. Как всякий чувственный мужчина, он становился вдвойне добрым, вдвойне самим собой, как только замечал, что нравится женщинам; так многие актеры играют с вдохновением лишь тогда, когда чувствуют, что весь зрительный зал покорен ими. Он всегда слыл превосходным рассказчиком, умеющим говорить живо и образно, но сегодня – он выпил несколько бокалов шампанского, заказанного в честь новой дружбы, – он превзошел самого себя. Он рассказывал об охоте в Индии, в которой принимал участие, когда гостил у своего друга – знатного англичанина. Он намеренно выбрал такую безопасную тему; кроме того, он догадывался, что эту женщину должна волновать недоступная для нее экзотика. Эдгара же он пленил окончательно: глаза мальчика сверкали от восторга. Он не ел, не пил и жадно ловил каждое слово рассказчика. Ему и не снилось, что он когда-нибудь воочию увидит человека, на самом деле пережившего все эти невероятные приключения, о которых он читал в книжках: охота на тигров, темнокожие индийцы, и Джаггернаут – страшная священная колесница, давившая тысячи людей. До сих пор он не верил, что есть на свете такие люди, как не верил в существование сказочных стран, и рассказы барона внезапно открыли перед ним огромный неведомый мир. Он не сводил глаз со своего друга; не дыша смотрел на его руки, убившие тигра. Он едва осмеливался дрожащим голосом задавать вопросы; живое воображение рисовало ему яркие картины: вот его друг верхом на слоне, покрытом пурпурным чепраком, справа и слева темнокожие люди в роскошных тюрбанах, и вдруг из джунглей выскакивает тигр с оскаленными зубами и бьет грозной лапой по хоботу слона. Теперь барон рассказывал еще более увлекательные вещи, – к каким хитростям прибегают, охотясь на слонов: старые ручные животные заманивают в вагоны молодых, диких и резвых. Глаза мальчика лихорадочно блестели. И вдруг – точно нож, сверкнув, упал перед ним – его мама сказала, взглянув на часы: «Neuf heures! Au lit!» []
Эдгар побледнел. Для всех детей слова «иди спать» ужасны, потому что это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо неполноценности, самое наглядное различие между взрослыми и ребенком. Но во сколько раз убийственнее этот позор сейчас, в самый интересный момент, когда это лишает его права дослушать столь волнующий рассказ!
– Пожалуйста, мама, одну минутку, только еще про слонов.
Он хотел было начать клянчить, но тут же спохватился, вспомнив о своем новом достоинстве взрослого мужчины. Он решился лишь на одну попытку. Но почему-то сегодня мама была необыкновенно строга: – Нет, нет, поздно. Ступай наверх. Sois sage, Edgar. Я тебе все подробно расскажу, что будет говорить барон.
Эдгар медлил. Обычно мать укладывала его спать. Но он не настаивал, не желая унижаться перед своим другом. Детская гордость заставила его сохранить хотя бы видимость добровольного ухода.
– Правда, мама? Ты расскажешь мне все, все? И про слонов и про все другое?
– Расскажу, расскажу.
– И сейчас же! Сегодня же!
– Да, да, а теперь иди спать. Иди!
Эдгар и сам не ожидал, что ему удастся так спокойно подать руку барону и маме, хотя рыдания уже подступали к горлу. Барон дружески взъерошил ему волосы, и это еще вызвало улыбку на напряженном лице мальчика. Но потом он стремглав бросился к двери – иначе они увидели бы, как крупные слезы текли по его щекам.
Слоны
Мать Эдгара и барон посидели еще немного за столом, но они уже не говорили ни о слонах, ни об охоте на тигров. Едва мальчик ушел, между собеседниками возникла какая-то неловкость, какое-то неуловимое беспокойство. В конце концов они перешли в вестибюль и уселись в уголок. Барон блистал остроумием, она была слегка разгорячена шампанским, и их разговор сразу принял опасный оборот. Барона, собственно говоря, нельзя было назвать красивым; но он был молод, его смуглое энергичное лицо, мальчишески коротко остриженные волосы, быстрые, почти развязные движения пленяли ее своей юношеской непосредственностью. Она теперь с удовольствием смотрела на него вблизи и уже не боялась его взгляда. Но мало-помалу его слова становились более вольными, в них проскальзывало едва прикрытое желание – как будто он прикасался к ее телу, – и тогда она смущалась и краснела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18